Новый Мир ( № 2 2010)

Начиная с 2003 года число иностранных туристов, желающих посетить Японию, постоянно растет. В 2007 году страну посетили уже более восьми миллионов человек. При этом продавцы крупнейших магазинов, торгующих аниме-атрибутикой, утверждают, что около трети их покупателей составляют американцы и европейцы, для которых в порядке вещей потратить довольно крупные суммы на мангу или фигурки анимешных персонажей. Что ж, вот и объяснение. Аниме-движение увеличивает количество туристов, соответственно, и приток иностранной валюты в страну.

Мир аниме превратился в индустрию — могучую, работающую в полную силу и все время набирающую обороты. Все признаки налицо, вплоть до клубов фанатов по всему миру, распространяющих аниме-атрибутику, одежду, статуэтки, наклейки, регулярно проводящих аниме-мероприятия. Объемы выпускаемой продукции настолько велики, что с ними не может сравниться даже очень раскрученная американская мультипликация. Некоторым естественным ограничителем здесь стала, однако, особая ментальность японцев. Берущая начало из древности, она до сих пор присуща японской культуре. Она привлекает своей экзотичностью, но и одновременно отталкивает, ибо не совсем понятна среднему европейцу и американцу. Японские аниматоры это уже поняли и учитывают. Вероятно, именно потому в последнее время в аниме все меньше и меньше героев с азиатскими чертами лица. Если приглядеться, то большая часть из них — типичные европейцы. Да и имена у многих из них вполне европейские.

Еще одним барьером является язык. Большая часть переводов аниме выполнена фанатами-непрофессионалами. Работают они достаточно оперативно, но переводы эти далеки от совершенства. Думаю, если создатели аниме сумеют тем или иным образом решить эти проблемы, в ближайшем будущем можно будет говорить о серьезной интеграции аниме с европейской и американской мультипликационной индустрией. Чем это закончится? Покажет будущее. Оно любит удивлять самыми неожиданными результатами. Почти наверняка это ему удастся и в данном случае.

Картинки быстротечного мира

Штейнер Евгений Семенович — искусствовед, востоковед, литератор. Родился в 1955 го­ду в Москве. Закончил искусствоведческое отделение истфака МГУ, защитил кандидатскую диссертацию в Институте восто­ко­ведения и докторскую в Институте культуро­логии. Работал в ГМИИ им. Пушкина, преподавал в университетах Москвы, Иеру­салима, Токио, Йоко­­гамы, Нью-Йорка и Манчестера. В настоящее время — ведущий научный сотрудник Россий­ского института культурологии, а также старший исследователь Института Сэйнс­бери по изучению японского искусства при Школе ориен­тальных и африканских исследований Лондон­ского университета и член Исследо­вательского форума в Институте искусств Курто (Лон­дон). Автор девяти книг и множества статей, в том числе «Каталога японской гравюры в собрании ГМИИ» (М., 2008).

В «Новом мире» печатается впервые.

Если спросят: можно ли назвать страну, чьи искусство и культура оказали наибольшее влияние на формирование нового западного искусства в конце XIX и начале ХХ века, то ответом будет: Япония! Не Франция, с ее провозвестниками обновления художественного языка Запада — импрессионистами и последующими радикалами фовистами-кубистами, не Россия с ее классиками абстракционизма и корифеями конструктивизма, а Япония, ибо без адаптации основных формальных принципов ее искусства новое искусство Запада было бы иным. Это остро и лаконично выразил еще в конце XIX века один из первых знатоков и пропагандистов японского искусства Луи Гонз: «Капля их крови смешалась с нашей кровью, и никакая сила на свете уже не вытравит ее» [1] .

Японские принципы построения композиции — асимметрия, неуравновешенность, локальные цвета, отсутствие светотеневой моделировки, линеарность, плоскостность, серийность и др. — и их воздействие на западное искусство достаточно хорошо описаны и исследованы. Но при этом очень часто внутреннее содержание японского произведения искусства остается нераскрытым и непонятым даже сейчас, после более чем вековой истории восхищения и изучения. Едва ли не в наибольшей степени это относится к гравюре укиё-э . Американский искусствовед Дональд Дженкинс писал в предисловии к каталогу одной из ключевых выставок японской гравюры 1990-х го­дов в Художественном музее Портленда (Орегон): «Никакой другой аспект японского искусства не получил большей известности за пределами Японии... [Однако] эти образы только кажутся нам знакомыми; мы знаем о них меньше, чем нам представляется. В особенности мы знаем крайне мало

о том мире, который породил их для своих собственных целей» [2] .

Большой контекст «Большой волны»

Знание культурного контекста способно радикально изменить наше восприятие японских гравюр или по меньшей мере значительно обогатить и углубить удовольствие от их разглядывания. Чтобы проиллюстрировать это, разберем принципы построения едва ли не самой популярной гравюры самого знаменитого художника во всей истории этого вида искусства — речь идет о ксилографии «Большая волна близ Канагавы» Хокусая.

Эскиз ее был создан Хокусаем около 1830 — 1831 годов для серии «36 видов горы Фудзи». С тех пор «Большая волна» вызывает восхищение многих поколений — от импрессионистов и художников ар-нуво, вводивших этот мотив в свои композиции, до коммерческого использования этого образа современной массовой культурой — в календарях, корпоративных логотипах и пластиковых пакетах разных магазинов. Приведем сначала типичные описания этой гравюры западными искусствоведами (перевод автора).

«Человечество представлено [в этой картине] несчастными моряками в их утлых, годящихся только на прибрежное плаванье лодчонках. Они отчаянно за них цепляются, в то время как суденышки бросает как спички» [3] . «Наши чувства поглощены всепоглощающим движением огромной волны, мы впадаем в ее воздымающееся движение, мы чувствуем напряжение между ее вершиной и силой тяготения, и, когда ее гребень рассыпается в пену, мы чувствуем, как мы сами протягиваем яростные когти к чуждым предметам под нами» [4] . Интересно, что книжка прославленного критика и поэта Герберта Рида, откуда взята эта цитата, называется «Смысл искусства». Применительно к этой гравюре смысл передан радикально неверно.

Начать следует с того, что в японском искусстве движение в картине идет справа налево. Соответственно, рыбачьи лодки являют собой активное начало, они двигаются и внедряются в волну, в податливое аморфное начало, а некоторые уже прошли ее насквозь. Несмотря на асимметрию, композиция являет собой гармоническую картину вселенной. Вода — один из основных космогонических принципов — представляет ее изменчивое, текучее начало. Другой принцип — земля — представлен горой Фудзи на заднем плане. Это символ постоянства и незыблемости. Хокусай здесь воспроизводит инвариантную схему универсальной картины мира как сочетание «гор и вод» ( сансуй — так по-японски называется пейзаж).

Большая волна, если мысленно продолжить ее силуэт справа, оказывается чрезвычайно похожа по абрису на гору Фудзи. На переднем плане другая волна, поменьше, также повторяет собой очертания горы. Вряд ли Хокусай сделал это просто некоей абстрактной графической выразительности ради; скорее всего он исходил из некоей идеи. Нередко он записывал название горы Фудзи не стандартными иероглифами, а другими, более простыми графически и так же произносимыми. Значение этих иероглифов буквально «не два». Это частый эпитет к горе Фудзи, долженствующий передать ее исключительность, уникальность, единственность. Показывая водяные подобия Фудзи, Хокусай делает графическую аллюзию, его визуальный омоним, если так можно выразиться, шутливо опровергает единственность священной горы. Известно, сколь велика роль словесных омонимов и вызванного ими двусмысленного юмора в японской поэзии (см. далее в этом эссе о поэзии кёка) . Художник Хокусай следовал этой поэтике своими визуальными средствами [5] . При этом зрительное подобие работает на контрасте: сопоставляются вечная твердь горы и лишь краткий миг живущая зыбучая стихия воды. Этот сущностный контраст под формальным подобием провоцирует задуматься: а так ли уж противоположны вода и гора? Эти же иероглифы «не-два», в несколько другом чтении ( фуни — перевод санскритского термина адвайта ) представляют собой один из ключевых концептов буддийской философии — недвойственность, недуальность мира, что восходит к индийскому учению о единстве всего. Мир един и представляет собой манифестацию дхарм — элементарных сущностей, которые приблизительно можно было бы назвать атомами, если бы они были разделенными, как в западной философии, на материальное и духовные. Дхармы постоянно появляются и исчезают, проявляясь в различных комбинациях, что наиболее наглядно выражено волнообразным движением воды. Но, в сущности, такова же природа и горы: она, пусть в не столь очевидной форме, также подлежит закону вечной изменчивости мира — закону колеса дхармы . Понятие