Дамаск

Он бросил кий на зеленое сукно стола.

– Это просто смешно.

– Твой ход, Спенсер.

Кружки с супом стояли у Хейзл за спиной. Зачем продолжать этот фарс, Генри же отдал кружку с ядом? Теперь им надо просто вылить суп в раковину и выкинуть из дома настырного японца. При чем здесь судьба? Спенсеру представился шанс изменить ход событий, как это делала Рэйчел, бросаясь поочередно то вправо, то влево, и в итоге ловко обходя его справа. Чтобы достать кружки, нужно всего лишь увернуться от Хейзл, – тогда он остановит эту идиотскую игру, пока кто-нибудь не выиграл или не проиграл, потому что любовь – не игра. Тут нет победителя и побежденного. А проводив Генри до дверей, они с Хейзл смогут вернуться к блаженной муке неопределенности.

Хейзл не дала ему себя обмануть. Он попытался обойти ее, резко нырнув в сторону, но она спокойно преградила ему дорогу к кружкам.

– Но это же глупо, – сказал Спенсер, призывая ее согласиться с ним. – Это глупо.

– Не так уж и глупо, если ты выиграешь.

Она не передумает. Либо судьба, либо ничего. Спенсер вернулся к столу взял кий и ударил по шару. Он не попал.

Так есть дождь или нет? Пора бы уже определиться. В этой забытой богом стране даже погода нерешительна. У мистера Мицуи, вице-президента международной корпорации (по дизайну), сегодня выдался тяжелый день. Такого не было со времен его первой командировки за границу. Как же давно это было. Он забрался в такие дебри чужого опасного города, о существовании которых даже не подозревал. Особенно его утомила эта секретарша директора института заочного обучения. Как только она признала в нем отца Генри (наглый азиат с темным зубом), она стала вынуждать его согласиться, что все мужчины вообще и его сын в частности представляют скрытую опасность для женщин. Мистер Мицуи вздохнул, улыбнулся и согласился. Затем поинтересовался судьбой мисс Бернс.

– Бедная запуганная женщина.

– Я уже стар, – сказал мистер Мицуи, – и не причиню ей вреда. Мне нужно найти сына.

– Не могу с вами не согласиться, – съязвила секретарша, а поскольку она была уверена, что знает все, что необходимо знать о школе заочного обучения, и почти все на свете для нее не секрет, она рассказала ему, где найти мисс Бернс.

Он снова нажал на кнопку звонка, испытав облегчение, когда на первый звонок никто не открыл дверь. Раз в доме никого нет, Генри не сможет никому навредить, если, конечно, он уже этого не сделал. Дождь усиливался, и мистер Мицуи поднял воротник блейзера, наконец, признав, что как отец он потерпел фиаско. Иначе бы он здесь не стоял. Он не смог подготовить Генри к жизни, которая была лишена радостей, привычных ему с детства, он не мог получить от нее все, что хотел, и не все в ней оказалось возможно. Жизнь не изобиловала ни исполненными желаниями, ни замечательными приключениями, ни волевыми победами над обстоятельствами. По улице, где сейчас стоял мистер Мицуи, шли люди, в их толпе мистер Мицуи мог видеть и тех, кто к концу рабочего дня вряд ли станет мэром Нью-Йорка или Торговым Представителем Года, или объявит о помолвке, сыграет свадьбу, родит ребенка. Настоящая жизнь – у того, кто не погиб от рук террориста, не умер от перенапряжения, участвуя в международных состязаниях по бегу на длинные дистанции, не был задушен или не умер от менингита. Настоящая жизнь – это несчастные случаи, которые так и не произошли, те, о которых не пишут в газетах. А еще это двери, которые почему-то не открывают.

Тут он услышал, как с той стороны повернулась ручка замка.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Омаге или Хаверхилле, в Ланкастере или Ранкорне, в Ньюбридже или Эксмуте, в Хирфорде или Дарлинтоне Хейзл Бернс сидит, скрестив ноги, на кровати, в пальто, вокруг валяются кучи раскрытых смятых газет. Она говорит по мобильному телефону. Она объясняет:

– Дублин находится не в Англии, нет. Нет, это не Дублин, а Белфаст. Это долгая история.

Или:

– Да, в Англиканской церкви есть священники женского пола, нет, Маастрихтский договор этого не изменит.

Или:

– Панджаби, гуджарати, бенгали, хинди, урду и валлийский.

Она ведь преподаватель института заочного обучения и уже научилась разговаривать со студентами особенным голосом. Она старается вести себя так, чтобы у студентов сложился образ немолодой, строгой дамы в очках, и единственное, что отвлекает ее от работы, – неизменный утренний ритуал собирания в пучок своих длинных седеющих волос. Не желая показаться слишком властной, она добавляет к своему голосу теплые кошачьи нотки, чтобы он звучал, как голос библиотекарши или как голос старомодной девы, синего чулка. Ей приходит в голову, что раз уж она так много времени проводит у телефона, может, ей удастся вернуть то ощущение безграничной радости долгих разговоров со Спенсером. Им было по пятнадцать лет, и было это в бесконечном золотом веке ранней юности. Сейчас ей двадцать три, а она уже знакома с ностальгией. Некоторые события она может вспомнить так отчетливо и явно, как если бы они случились сегодня. Почти во всех воспоминаниях она видит родителей.

Ее отец, хоть его и выбрали Лучшим торговым представителем 1993 года, пребывает в весьма затруднительном положении: на него заведено уголовное дело по факту мошенничества. Его обвиняют в том, что он якобы дает взятки итальянскому правительству, или занимается экспортом препаратов, усиливающих сексуальное влечение, или продает куриные супы в пакетиках, где больше соли, чем мяса. Он утверждает, что невиновен, говорит, что этим занимаются все, но Хейзл, как и тысячи чужих ему людей, полагает, что говорит он не по делу. Мать, наконец, поняла, что брак – вовсе не членство в спортивной команде, не единство противоположностей и не два народа с одной столицей. И уж, конечно, не удостоверение личности, а просто сущий ад на земле. Вот что это такое.

Хейзл иногда с грустью вспоминает аварию и мать, которая держалась прекрасно. Жаль, что сама она тогда была еще слишком мала, чтобы это оценить. Сейчас, став старше, она знает, что не забудет об этом никогда.

Звонит телефон, еще кто-то желает чему-нибудь научиться на безопасном расстоянии.

– Щеверица отличается коричневым, почти бурым оперением. А вот краснобокая синехвостка – она рыжая.

Или:

– Да, несомненно, только переговоры могут положить конец восьмисотлетней истории противостояния.

Или:

– Его производят из касторовых семян, и он широко применялся спецслужбами Болгарии.

Но если бы кто-нибудь попросил ее ответить на простой вопрос, начала ли она жить своей собственной жизнью, она не нашла бы ответа. Для того, чтобы избежать чреватого проблемами столкновения с жизнью, у нее есть мобильный телефон, возможность жить там, где она захочет, и переезжать с места на место. У нее достаточно денег, чтобы оплачивать учебники и почтовые услуги по доставке ее собственных рефератов и диссертаций по естествознанию, точным наукам, по английской литературе, по океанологии или по физиологии.

Опыт работы научным консультантом в кино помогает ей в поездках по стране, она собирает знания, свято веря, что чем больше знаний о жизни она соберет, тем больше окажется защищена от самой жизни. Каждый день она читает «Таймс», «Телеграф», «Сан» и «Миррор». Иногда пролистывает такие журналы, как «Форин Эфферз», «Прайвит Ай» или «Стрэнд Мэгэзин». Располагая достаточным временем для чтения, она иногда интересуется заграничными новостями, а для этого выбирает «ан-Нахар», или «Коррьере делла Сера», или самую зловещую газету в мире – «Нойе Зюрхер Цайтунг». Чтение газет, как ей кажется, расширяет ее горизонты, дает возможность познать жизнь во всем ее многообразии – такой, какой она предстает перед читателем в данный момент. Хейзл цепляется за этот момент жизни, пытаясь поймать его на пути в прошлое, и, даже если не получается, она все равно не сдается и пытается понять, что означает «жить полной жизнью».

Она надеется, что чем больше будет знать, тем меньше вероятность, что она будет бояться жизни, как ее мать. Но сколько нужно знать, чтобы отличить настоящий страх от ненастоящего? Она изучает птиц, деревья и цветы, королей и королев, надеясь, что знание вытеснит саму жизнь на задний план. Но так не бывает: жизнь все время норовит вылезти, и то тут, то там бесконечно попадается ей на глаза; или же она забывает все, что знала раньше, и тогда возвращается туда, откуда начала, – к птицам и деревьям.