Гиппопотам

не приходится и говорить, но самое главное – я так и не докончил вот это, первое из писем к тебе. Дальнейшее пьянство я решил отложить до дневного времени, сон тоже мог подождать. И все-таки вот в эту минуту, к которой я рассказал тебе – до крайности бессвязно – практически все, что стоило рассказать, я ощущаю себя усталым, как беспородная собака, и рука моя больше уже не способна выводить буквы, а потому отскребись, дорогуша, и дай мне покой.

Твой преданный крестный отец

Тед.

IV

Дэвид с подобием упрека смотрел в потолок. То самое, ужасное, случилось с ним снова. Сколько ни заставлял он себя опускаться мысленно в смрадную клоаку или подниматься к ослепительным шпилям, кровь все равно приливала в ноющие волокна, а щеки все равно горели от пульсирующего жара.

– Ложись! – задыхаясь, выпалил он. – Ложись, ложись, ложись.

Он знал, что с ним происходит. Отлично знал, что мошонка его переполнена и разбухла от семени, что все эти трубки и завитки напряжены и раздуты давлением того, что стремится выплеснуться наружу. Вот уже год, как он испытывал одно слякотное поражение за другим, пробуждаясь со знанием, что ночью плотину опять прорвало. Совладать со своим телом во сне он не мог, тут ему винить себя было не в чем, но он не вправе, не должен допустить, чтобы его сознательное «я» пало жертвой этого злобного, тыкливого, напористого уродства.

Обманутые летней зарей часы над конюшнями пробили четыре.

Дэвид встал. Он содрогнулся – постыдная голова чудовища неторопливо проехалась по ткани пижамных штанов, на подрагивающую секунду узкая щелка на этой головке, слепо тычущейся в ткань, приотворилась, и тут головка отыскала ширинку и все чудище, трепеща, выставилось вверх, раздвоенное, точно дурацкий знак победы.

– Остановись, остановись! – задыхался Дэвид. – Ох, ну пожалуйста… пожалуйста…

Но ничто не способно было остановить его – ни холодная вода, ни молитва, ни угрозы, ни обещания.

Стоя у кровати, Дэвид яростно стиснул гада, словно желая его придушить.

– Я… тебе… покажу!.. – прорычал он, в гневе дергая мерзавца вверх и вниз.

Сволочь. Оно опять победило. Нити семени вырвались из его кончика и с торжествующими шлепками оросили ковер.

Дэвид бросился на кровать, уязвленный, взбешенный, отчаявшийся. Он плакал в подушку и клялся, что такого никогда больше не будет.

Спустя недолгое время он почувствовал облегчение, снова встал и начал одеваться.

Он подгадал так, чтобы последние пять слов его молитвы совпали с пятью ударами башенных часов.

– Милостивый, кроткий, истинный, сильный и ЧИСТЫЙ! – выдохнул он.

Дэвид надеялся, что слово «сильный», которое он добавил к молитве, позволит ему избежать бедствий, подобных тому, что случилось около часа назад. Чистота требует силы. Откуда эта сила возьмется, сказать он не мог. Не из чистоты же, в самом-то деле? Это уж было бы тем, что отец называет «поправкой-22». Сила исходит изнутри.

Ладно, пора уходить. Здесь хорошо, но нельзя же допустить, чтобы…

Внезапно он замер в тревоге.