Неправильный Дойл

– Есть хлеб? – спросил кто-то рядом слабым шепотом. Тенч прошел два шага вперед и споткнулся о чье-то остывшее тело, растянувшееся на голой земле. Ветер раздувал пламя: в воздухе, как огненные мухи, начали носиться яркие искры.

– Коннор! – позвал Тенч. – Коннор Малоун!

Но подонки, нанятые синдикатом, были уже возле ворот. Шесть или семь человек стреляли из пистолетов и магазинных винтовок. Пули свистели вокруг него, зарывались в грязь. Один осколок попал ему в ногу, однако не причинил вреда. Тенч бросился на землю, выхватил винчестер и открыл ответный огонь. Несколько стрелков упали, он был в этом уверен, но другие сразу же заняли их место. Теперь дикая пальба шла по всем направлениям. Серный дым и летящие пули уплотнили воздух.

Каким-то чудом в этом граде огня Тенча не задело. Теперь желтые языки пламени достигали верхушки частокола, и в этом дьявольском свете он увидел самое страшное зрелище в своей жизни: сотню истощенных пэдди, припавших к земле в дальнем углу под навесами, с широко открытыми глазами на выточенных голодом лицах. Одна тень отделилась от этой компании призраков, тощая рука легла на плечо Тенча. Он вздрогнул, но потом узнал это лицо – исхудавшее лицо его друга.

– Ты можешь бежать следом за мной? – закричал Тенч сквозь стрельбу.

– Я не могу и двух шагов пройти, – донесся до него слабый голос Коннора. – Я едва могу дышать.

– Ты можешь повиснуть на мне?

– Я попробую.

Тенч присел на корточки, и Коннор взобрался ему на спину. Превратившийся в скелет ирландец почти ничего не весил и был не тяжелее пары щипцов для устриц. Тенч вытащил из кобуры кольты и стрелял до тех пор, пока барабаны не опустели. Среди головорезов возникло замешательство, и они отступили, чтобы перезарядить оружие. Один повернулся и побежал к палаткам за дополнительным ящиком патронов, как будто за темным частоколом собралась целая армия. Тенч отбросил ненужные пистолеты, отцепил первую гранату от пояса, выдернул чеку и швырнул ее за ворота. Она не взорвалась и тяжело упала на мягкую землю.

Теперь стрелки растянулись в две шеренги, на манер пехоты, и палили по частоколу залп за залпом. Тенч вместе с Коннором бросился на землю. Пули свистели над его головой, большей частью попадая в истощенную плоть пэдди под навесами. Эти и так полумертвые люди умирали с тихим недоуменным стоном. Тенч сорвал еще одну гранату и пустил по земле за ворота, но и она не взорвалась. Сильно размахнувшись, он бросил еще одну прямо в частокол. Ничего. Головорезы были уже довольно близко: скоро все будет кончено. Тенч почувствовал, как костлявые руки друга обхватили его шею, услышал слабое дыхание и не пожалел о таком конце. Лучше так, чем еще двадцать лет жить в одиночестве у серой воды и быть глухим к чужим страданиям.

Вдруг первая фаната вспыхнула белым пламенем и взорвалась. За ней последовала вторая. Тенчу показалось, что по земле прошла дрожь. Раздался третий взрыв: что-то похожее на человеческую ногу в хорошем кожаном сапоге взмыло в небо, и в следующий момент воздух наполнился ужасным криком.

Последний взрыв проделал брешь в частоколе. Тенч вскочил и побежал туда, Коннор мотался из стороны в сторону, как узел со старым тряпьем. Никто их не преследовал. Через несколько минут он добрался до каноэ, осторожно положил Коннора на нос и столкнул лодку в прилив. Теперь за частоколом вновь началась пальба; там беспорядочно стреляли, кося всех подряд. Тенч представил себе тощие тела пэдди, изрешеченные пулями, и подумал, что для них все-таки лучше умереть. Но это просто был способ не думать об убийстве стольких беззащитных людей.

До открытой воды оставался час, кровавая перевернутая луна низко висела над мачтой. Крики раненых таяли в ночи. Все стихло, ветер надул парус, волны еле слышно плескались за бортом. Тенч осторожно перенес друга с носа на середину лодки, на груду устричных раковин, и накрыл тяжелым пальто. Черные раковины мрачно блестели в свете отраженной луны.

– Я знал, что ты скоро придешь, – успел сказать Коннор. Это были его последние слова. Руки упали вдоль тела, он издал долгий вздох, последний в жизни, и Тенч ощутил, как его смерть усилила и без того страшную тишину ночи и волн.

– Это все из-за проклятых устриц, – громко кричал Тенч уплывающей душе Коннора. – Из-за тушеных устриц, фрикасе из устриц, устриц, жаренных в масле с луком, или в сыром виде, как их создал Господь! Боже, в какой жалкой торговле мы участвуем!

И тут он тоже молча упал. Последняя пуля 44-го калибра, выпущенная из-за частокола, попала ему в бок. Боль вцепилась в кишки своими когтями и разгоралась внутри, как дьявольский огонь, пока он направлялся к самому дальнему берегу в своей жизни.

1

Дойл посматривал на часы: уже почти час он убивал время в «Антикварном магазине Блухарта» – рассеянно вертел в руках сломанное, непомерно дорогое старье, а потом ставил на место. «Блухарт» был одним из примерно двадцати подобных магазинов на этом участке SR [118]201, который называли Аллеей Антиквариата. Большая часть магазинов размещалась в перестроенных сараях или полуразвалившихся, заросших вьюнком ангарах для лодок. Все они были доверху набиты обломками прошлого: исписанными нотными тетрадями и складными цилиндрами, вазами из цветного стекла и мухоловками из черной патоки, безмолвными «Виктролами», [119] ржавыми щипцами для устриц, стопками любовных писем, написанных друг другу давно умершими людьми и перевязанных выцветшими лентами; латунными секстантами и даже парами совершенно новых дамских чулок 20-х годов, все еще в первоначальной картонной коробке с изображениями пухлых улыбающихся нимф тех времен.

Он листал «Нэшнл джиографикс», ноябрьский выпуск 1933 года, который взял из кучи таких же, когда наконец к нему подошла владелица магазина, средних лет женщина с болезненным лицом по имени Селия Миммс.

– Мы называем их желтой чумой, – сказала она. – Не можем избавиться от этих чертовых журналов. Каждую неделю приходят люди, чтобы продать ценную коллекцию своих родителей. Я говорю: «Нет, пожалуйста, заберите эти журналы отсюда, а то скоро они начнут спариваться и размножаться», но все бесполезно. Стоит только отвернуться, как эти беспорядочные маленькие пачки вырастают на несколько копий.

Селия Миммс поправила очки и слабо улыбнулась. Она была последней в роду Миммсов – одной из старейших семей Вассатига, занимавшихся устричным промыслом. Почему-то храбрые поколения ловцов завершились на одной кривой старой деве в мешковатом халате цвета лайма.

Дойл отложил журнал в легком приступе смущения: на страницах, которые он разглядывал, были помещены раскрашенные вручную фотографии голых туземок с огромными грудями и коричневыми сосками. На некоторых были блестящие медные кольца, вытянувшие их шеи до такой степени, что они напоминали помесь человека с жирафом.

Селия Миммс вытерла пыль с обложки кончиком пальца и поджала губы.

– Бедные африканские девушки.

Дойл сделал вид, что не расслышал.

– Они ожидают вас в зернохранилище, – добавила она.

Зернохранилище с холодным цементным полом превратилось в нечто напоминающее высокотехнологичный командный пункт: полупрозрачные телефонные кабели змеями вползали в едва различимые углубления в стене, на низких потолочных балках зеленоватым светом горели новенькие лампы. К старой классной доске были пришпилены подробные карты Генштаба с округом Вассатиг, утыканные булавками. На длинном, покрытом пластиком столе стоял факс, два телефона, пачки бумаги, большие тома федеральных законов с красными корешками. За другим столом перед портативными компьютерами друг напротив друга сидели агент Детвейлер и агент Кин из Службы рыбного и охотничьего хозяйства. Они напоминали состарившуюся супружескую пару за ужином. Пиджак агента Детвейлер висел на крючке, вбитом в старую доску. Перламутровая рукоятка пистолета 38-го калибра отливала зеленым, словно блестящая ленточная змея.