Охотник

После обеда мы уже не искали оленей — может, сами попадутся, сказал Константин, — и поехали к южному окончанию острова. Здесь берег был высоким и крутым, внизу мощно набегали и бились в мерзлоту волны. Они подмыли берег, и прямо под нашими ногами Константин заметил выступающий бивень мамонта. Он торчал, будто кто-то огромным острым суком заткнул птичью нору. Константин размотал трос, сделал петлю и накинул ее на бивень. Взревел мотор, трос натянулся, врезался в берег — внизу раздался треск. Мы с Майей стояли сбоку и смотрели, как бивень сломался, взметнулся вверх, от него полетели вниз щепки.

— Старый, — сказал Константин, разглядывая бивень. — Потому так легко и выдернулся. Но ничего, разрежу на три части — на память.

Когда он нес к вездеходу бивень, от него отпала маленькая продольная щепка. Я поднял ее и положил в карман.

— Там, за проливом — материк, — показал рукой Константин. — А один раз я видел на горизонте корабль. Интересно было — плывет себе один — на тысячи километров.

— Может, и мы увидим? — Майя повернулась и пошла обратно к берегу. Мы остались стоять у вездехода. Я заметил, как Константин поднял что-то с земли, повертел в руке и выбросил щелчком, как окурок. Это был маленький желтый цветок.

— Надо было здесь привал делать. Место хорошее, — сказал я.

— Там хорошо, где нас нет, — ответил Константин.

Я взглянул на него. Какая-то глубокая грусть, непривычная для него, была на его лице. Словно на нем отражалось это холодное море и дымчатое небо с растворенным светом слабого солнца.

А ведь мы никогда не видим своего лица, подумал я, никогда. В зеркале мы меняемся. Вот эта тень, нашедшая на лицо Константина, есть и во мне. И мы сейчас так похожи.

— Все-таки хорошее место, — сказал я. — У меня в таких местах — озноб по спине. И в такие минуты почему-то мне кажется, что я жду наказания. За прошлую жизнь.

Константин взглянул удивленно:

— В чем же ты так сильно виноват?

Я пожал плечами:

— Знаешь, подробностей этой вины как будто и нет.

Константин хмыкнул:

— Значит, тебе кажется. Креститься надо, если кажется. Я как-то раз тоже думал, что виноват, попросил прощения — так на меня посмотрели, как на дурака. А другой раз считают тебя подлецом, а ты-то знаешь, что это не так. Так что, брат, всем не угодишь. Не бери в голову. А то — тебя послушать, так жить не хочется. Наказание, наказание! Какое наказание? Посмотри вокруг — ничего нет!

— Ну да, ну да, — ухмыльнулся я, глядя под ноги.

— Да что ты насмехаешься надо мной! Я утром на тебя глянул и понял — всё, не даст покоя этот умник. Ты ж все придумываешь! Про нас с Майкой…

— Про вас с Майкой придумал ты, — тихо перебил я его, — ты же решил не наскоком брать, а видишь как — с моей помощью. Сам же вчера сказал.

Я думал, Константин сейчас взорвется. Но он тихо и спокойно произнес:

— Всё. Это как-то не по-моему. Позвал девку на охоту, а ты вон что навертел. Поехали. А то счас тебя молнией с неба как шандарахнет. Наказание.

Подошла Майя:

— Вы что, поссорились?

— Подружились, — ответил Константин. — Поехали дальше.

Я был уверен, что мы возвращаемся в лагерь. Мне уже было стыдно: я жалел не о своей роли, а о своем поведении. Казалось, что я и вправду все усложнил и помешал этим Константину жить своей нормальной жизнью. “И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов?” — с улыбкой я вспомнил фразу.

Но, наверное, Константин был таким же отходчивым, как и я. Через некоторое время, искоса поглядывая на него, я увидел, что лицо его посветлело и успокоилось. Вдруг, поддав газу, мы взлетели на холм и остановились.

— Вот же они! — крикнул Константин, отбросил дверцу и выпрыгнул из кабины.

Целился он долго. Олени бежали не быстро, словно ожидая проявления настигшей их беды. Грохнул выстрел, и из бока переднего оленя в противоположную от нас сторону вырвалось фонтаном белесое облачко. Пробежав несколько шагов, олень упал, а стадо, одновременно ударенное током, метнулось в другую сторону.

— Не торопись, целься с опережением! — крикнул мне Константин.

Я выбрал самые ветвистые рога, взял чуть вперед и выстрелил. Вскрикнула Майя, рога зашатались и медленно завалились набок.

— Все, хватит! — услышал я, и мне показалось, что это Майя крикнула голосом Константина. — Хватит, — повторил Константин.

Стадо летело прочь — разогнавшись, взметая веером водяные брызги, олени бежали плавно, как жирафы. Оглядываясь, почему-то отстал один — и вдруг повернул обратно. Он то останавливался, оглядываясь на стадо, то большими прыжками приближался к лежащему оленю.

— Самка, — сказал Константин и показал карабином в ту сторону, где уже скрывалось из вида стадо. — А вон олененок.

Отставший и от стада, и от матери, олененок стоял на пустом месте в неподвижности. Олениха подошла к лежащему оленю, наклонив голову, словно на ходу пила воду.

Только этого мне не хватало, — подумал я и посмотрел на Константина. Он пожал плечами:

— Странно — такие семьи обычно отдельно от стада пасутся.

Наверное, он хотел меня успокоить — на случай, если я переживаю. Как раз на этот самый случай. Он прицелился и выстрелил. Пуля ударила у самых ног оленихи, обдав ее фонтаном воды. Я понял, что Константин отгоняет ее. Она отпрыгнула в сторону и побежала к олененку.

Он меня успокаивал — это я прочел в его глазах. После нашего разговора о моем чувстве вины. И я понял, что сейчас на меня накинется злость — на эту охоту, на Константина, на себя самого и всю мою жизнь, которую я “придумываю”.

Мы втроем молчали и курили. Через люк кабины, где сидела Майя, поднимался дымок, сразу уносимый ветром.

— Мы же на охоте, — почему-то сказал я, очень сильно ожидая, что же скажет на это Константин. А он промолчал.

Потом мы съехали с холма, долго разделывали оленей, после чего прикрыли их останки шкурами. Я подумал, что сверху, с вертолета, будет казаться, что олени просто застыли на месте.

Мы ехали прямо на солнце, и я не сразу заметил впереди старую буровую — покосившуюся вышку и маленький вагончик.

Своей одинокостью и безжизненностью среди бескрайней тундры этот вагончик напомнил мне охотничью избушку.

Вездеход, качнувшись, остановился, Константин заглушил мотор. Это была не тишина. Ветер свистел в перекладинах вышки, терзал воздух, и казалось, что ветер борется со временем, накопившим здесь свою силу, пытаясь сдвинуть его с места и захватить с собой.

Куда? — подумал я, — вперед или обратно?

Все предметы вокруг были мертвы — бочки, тряпки, разбитые ящики являли собой такое раскидистое безобразие, что я сразу подумал: их мертвенность как раз и заключается в разобщенности, непохожести друг на друга.

Опять придумываю, — опомнился я от гулкого удара Константина в дверь, которая, оказывается, была открыта и покачивалась от ветра, словно что-то бесконечно отрицая.

— Паша и Вася были здесь, — зло проговорил Константин. — Тоже охотились. Ну ладно, сейчас маленько приберемся — не спать же в вездеходе.

Мы смели мусор с нар и стола старой робой. Константин принес ведро воды из лужи, окатил все пространство вагончика, сбив пыль.

— Затопим печку, все высохнет.

Я стал разжигать печь. Такие печи, работающие на солярке, были во всех вагончиках экспедиции. Открыл вентиль, увидел, как по днищу растекается темное пятно солярки — бросил туда спичку. Мне всегда нравилось смотреть, как слабенькое пламя от спички все шире и шире расходилось по лужице — “а лисички взяли спички, море синее зажгли” — всегда вспоминал я при этом.

Потом мы с Константином вышли и долго звали Майю. Это было смешно, мы переглядывались и улыбались: два мужика стоят у вагончика и орут из всех сил, зовут девушку, которая гуляет по тундре. Майя отошла далеко, наверное, собирая редкие, растущие поодиночке цветочки. Она иногда наклонялась, и ветер не давал долететь до нее нашим крикам.

— Вот и в Москве так, — сказал Константин, — только вывезешь девушку на природу, она сразу начинает бродить кругами, будто что ищет.