В дороге

До чего же мне нравилась эта компания! С каким неподдельным интересом я наблюдал за ними, сидя за своим столиком в небольшом обеденном зале! Как внимательно прислушивался к их разговорам! Мне стало известно, где они обычно проводят свои отпуска, кто из них побывал в Париже, где живут их родственники, что они думают о почтальоне в Амберьё и о многом другом, в высшей степени интересном и волнующем. Но за все блага мира я не стал бы с ними знакомиться. Хозяйка отеля предложила представить меня, но я отказался от этой чести. Боюсь, она сочла меня снобом, ведь она очень гордилась своими постояльцами. Мне не хватило бы слов объяснить ей, что мое нежелание знакомиться связано с тем, как сильно я полюбил этих людей, возможно, сильнее, чем она. А познакомившись с ними, я все испорчу. Из замечательных и таинственных незнакомцев они мгновенно станут довольно скучными и жалкими наемными служащими, обреченными на унылую жизнь в провинциальных городишках.

А еще были миллионеры в Падуе. До чего же мы радовались им! Это официант поведал нам, что они плутократы. В ресторане отеля «Сторионе» в Падуе, как оказалось, есть особый столик исключительно для миллионеров. Четверо или пятеро из них приходили постоянно, каждый день, к ланчу, пока мы жили в отеле. Потрясающие люди, и выглядели они в точности как миллионеры из итальянских фильмов. В американских фильмах этот типаж — совсем иной. Голливудский миллионер обязательно сильный, молчаливый, гладко выбритый, лицо у него напоминает либо резак, либо сырое тесто. Эти же, напротив, были бородаты, словоохотливы, вызывающе дорого одевались, носили белые перчатки и чем-то напоминали Синюю Бороду.

Еще мне навсегда запомнилась сирена, встреченная нами в ресторане «Чентрале» в Генуе. Она сидела за соседним столиком с четырьмя мужчинами, из которых все четверо были отчаянно влюблены в нее, болтала, и по тому, как они слушали ее и смеялись, ясно было, что она воплотила в себе всех героинь Конгрива. Один из обожателей был турок, которому приходилось время от времени обращаться к переводчику, без чьей помощи разноязыкое большинство, обедавшее в ресторане, не могло бы заказать свои макароны. Другой — старик, плативший за обед, — наверняка, был ее мужем или любовником. Бедняга временами хмурился, когда дама особенно кокетливо болтала с турком, своей главной жертвой — или одной из жертв. Но она изредка дарила старика улыбкой и взглядом серо-голубых глаз, и того опять переполняло счастье. Ну, не совсем так: счастье — слишком сильное слово. Думаю, он словно пьянел, это вернее. С виду, может быть, он и казался безумно счастливым, но внутри был бесконечно несчастен. Тогда мы дали волю своей фантазии. Не знаю уж, что бы открылось нам, если бы мы познакомились — и не хочу знать.

Самый неинтересный вблизи человек в глазах зрителя с богатой фантазией и твердым желанием постигнуть окружающую его жизнь может обрести колдовское очарование, стать загадочным и волнующим. Можно испытывать глубокие чувства по отношению к незнакомцам, но стоит только познакомиться с этими людьми, как чувства безвозвратно исчезают, потому что возникает понимание, а следом — искренняя приязнь или неприязнь.

Некоторые писатели — сознательно или бессознательно — эксплуатируют это волнение наблюдателя в присутствии актеров. Например, Джозеф Конрад. Загадочное, волнующее очарование его персонажей, особенно женских, рождается оттого, что он совершенно ничего о них не знает. Он словно сидит в отдалении, наблюдает за их действиями и удивляется, на протяжении сотен страниц повествования Марлоу, он всерьез удивляется, какого черта они ведут себя так, а не иначе, что они чувствуют, о чем думают. Всевидящий взор романиста-творца, который точно знает или делает вид, будто знает, что происходит в душе и мыслях его персонажей, заменяется взглядом путешественника, взглядом незнакомца, который начинает писать, ничего не ведая о своих актерах, и только по жестам может представить, что у них на уме. Конрад, надо признать, умудряется не слишком вдаваться в подробности; у него нет палеонтологического воображения и плохо получается по жесту реконструировать мысль. В конце романа его героини так же призрачны, как в начале. Они совершают какие-то поступки, и Конрад постоянно удивляется,  — не доискиваясь до сути, — почему они ведут себя именно так. Его удивление заразительно: читатель так же, как автор, безнадежно озадачен и считает персонажей необычайно загадочными. Тайна всегда доставляет удовольствие и будоражит кровь; однако глупо слишком восхищаться ею. Загадочно то, чего мы попросту не знаем. Всегда будут тайны, потому что всегда будут непознанное и непознаваемое. Но лучше все-таки знать то, что можно узнать. Некоторые литераторы, например, искренне гордятся тем, что не разбираются в науках, выставляя себя самонадеянными неучами. Если персонажи Конрада загадочны, то это не потому, что они сложные, непонятные или слишком утонченные, а потому что автор не понимает их; он не знает, какие они, что-то предполагает наугад и в конце концов расписывается в своей неспособности их понять. Честность, с какой он признается в своем неведение, достойна похвалы — но не само неведение. Персонажи великих романистов типа Достоевского и Толстого совсем не загадочны; их нетрудно понять, потому что они соответствующим образом выписаны. Такие писатели живут со своими персонажами. А Конрад лишь наблюдает, оставаясь на расстоянии, не давая себе труда никого понять и не пытаясь вообразить хоть какую-то приемлемую гипотезу.

В этом смысле он полная противоположность мисс Кэтрин Мэнсфилд, еще одной писательницы, которая смотрит на людей со стороны. Но у мисс Мэнсфилд живое воображение. Подобно Конраду, она наблюдает за своими персонажами, словно сидя за соседним столиком в кафе: она слышит обрывки их бесед об их душевном состоянии, о тетушках в Баттерси, о коллекциях марок, и ее герои ей необычайно интересны: такими не бывают реальные, знакомые люди, — странными и невероятно притягательными. Она считает, что именно они, ее герои, представляют реальную Жизнь — прекрасную фантастическую Жизнь. Очень редко она выходит за рамки пусть продолжительного, но дальнего знакомства со своими персонажами, редко чувствует себя как дома в их повседневной жизни. Но там, где Конрад лишь изумляется, мисс Мэнсфилд пускает в ход воображение. Она придумывает подходящие истории для загадочных персонажей «из кафе». И всегда эти истории волнуют до глубины души! Они волнуют, но именно поэтому не особенно убеждают. Изыскания мисс Мэнсфилд, касающиеся внутренней жизни персонажей, всегда похожи на великолепные палеонтологические реконструкции, какие можно найти в научно-популярных изданиях — ихтиозавры в родной морской стихии, птеродактили с гигантскими крыльями в прохладном третичном небе; несмотря на реалистичность ее персонажей, они слишком романтичны, чтобы существовать на самом деле. Ее персонажи воссозданы с потрясающим блеском и точностью, как некая компания в освещенной гостиной, куда можно заглянуть вечером сквозь незавешенное окно, — на одном из загадочных и значительных Приемов в Гостиных, о которых мы читаем в «Питере Белле»:

Одни пьют пунш, другие — чай,

Ни слова не промолвят невзначай,

Все немы и все прокляты.

Они как мимолетное видение в ореоле значительности. Они кажутся неправдоподобными (но не для тех, кто находится вместе с ними в комнате и знает все об их реальной жизни). Стоит проникнуть за окно, и эти люди исчезают. Каждый рассказ мисс Мэнсфилд — это окно освещенной комнаты. Потрясающе интересно подглядывать за людьми, пьющими чай или пунш. Но расставаясь с ними, знаешь о них не больше чем прежде. Вот почему, как бы ни было занятно чтение ее рассказов в первый раз, перечитывать их нет желания. А вот Чехова читаешь и перечитываешь; но он и жил со своими персонажами, и подсматривал за ними в окно. Видеть персонажей со стороны недостаточно. Можно провести жизнь в поездах и ресторанах и ничего не знать о людях. Чтобы знать, надо быть одновременно и актером, и наблюдателем. Надо обедать не только в ресторанах, но и дома, надо бросить приятную игру и перестать подглядывать в окна за незнакомцами, надо жить тихо, спокойно, однообразно. Однако эта игра, если относиться к ней как к развлечению, а не серьезному делу всей жизни, очень полезна. И в путешествии это самая стоящая игра.