Поперека

– Я подам в суд на газету, а они пусть разбираются, – быстро проговорил Петр Платонович.

Фурман успокоил мышцы лица, лысый, стал хмур, как выключенный торшер.

– Да? Во-первых, оппоненты этого и ждут. Вам не кажется? – Перейдя на “вы”, он давал понять, что говорит уже обдуманные вещи. – Оппоненты поднимут восторженный вой. Мол, на воре шапка горит... мол, фамилия-то не ваша... там Поппер...

– А фотография?..

– Фотография? Вы разве забыли: в наше время появилось много похожих людей? Мы с вами имели видеофильмы, на которых сняты двойники – генерального прокурора, министра юстиции... и ничего!

– Но есть же статья!..

– Есть. Сто двадцать девятая – о клевете. Распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица... или подрывающего его репутацию... Какие здесь заведомо ложные сведения?

Поперека сопел, нервно крутя стакан в подстаканнике.

– Пункт второй. Клевета, содержащаяся в публичном выступлении... в средствах массовой информации... это уже ближе. Но опять-таки в чем клевета? Что “умер”?.. Люди скажут: значит, будет жить.

– Я тогда вот что сделаю! – Страшно побледнев, Поперека вскочил. И яростно зашептал, глядя сверху в умные внимательные глаза старика. – Я... я поставлю на площади возле их истукана на двух табуретках гр-роб... приглашу телевидение... и – поднимусь из гроба под гимн Советского союза! Я им устрою! Не похоронят! Сколько стоит гроб, Александр Соломонович?!

Фурман шевельнул попеременно левой и правой щекой – улыбнулся.

– Остроумно. Но не советую, Петр, – игры в смерть и воскрешение вползают, так сказать, в подсознание... да и сын ваш испугается...

– Ничего он не испугается – менты у нас из гранита. А жена врач. А дочь далеко.

– Продолжаю, – старик отхлебнул чаю и кивнул Попереке, чтобы тот сел. На них уже поглядывали некие университетские дамы с ярко накрашенными ртами. – Клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления... Там таких обвинений нет. “Плачь, Америка”? “Панихида у ворот АЭС”? Ну, бодались мы с ними одно время. А уж упоминание про синагогу и мусульманское кладбище – просто хамство.

– Но всё вместе... это же не просто хамство!

– Статья сто тридцатая. Поближе к нам. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выразившееся в неприличной форме... Особенно пункт два: оскорбление в средствах массовой информации...

– Вот видите!..

– Конечно, можно узнать, кто автор публикации, и подать иск. Но повторяю, оппоненты только этого и ждут.

– Хорошо! – прошипел, косясь по сторонам, Петр Платонович. – Я хочу узнать. Поймите – я просто хочу узнать! Я ничего не буду делать. Но мне нужно знать: КТО?

Старик внимательно оглядел его.

– Узнать, наверное, можно. Хотя лучше, если не ты сам этим будешь заниматься. Такого рода тексты, я думаю, идут через отдел рекламы.

– Некрологи?!

– Конечно, если дело касается какого-нибудь известного в области деятеля, если там подписи губернатора, мэра, – это напрямую в секретариат, в печать. А от простых смертных в эпоху рынка – всё через деньги.

“Но если кто-то принес некролог, в редакции должны же были посмотреть на фотографию? Хотя бы для того, чтобы оценить годность ее для публикации. Неужели не могли узнать меня? Не последний же в этих краях человек! А почему ты думаешь, что тебя они знают в лицо? Но я же у них печатал пару статей по экологии! Может быть, решили – просто похожий человек... и вправду некий Поппер помер? А язвительные строчки насчет Америки, синагоги и мусульманского кладбища? Если там сидел выпускающим идиот, то почему бы и всерьез ему не воспринять подобный текст? В наше время чего только не печатают!”

Фурман тихо продолжал говорить, Петр Платонович, тряся головой, мучительно вслушивался.

– И все-таки ничего не нужно предпринимать. Петя, ты меня слышишь?! Да сядь же! Сделай вид, что не обратил внимания. – Он обращался уже на “ты”, видимо, счел, что убедил Попереку. – А спросят – улыбнись. Мол, слухи о моей смерти несколько преувеличены. А вот другой вопрос... что эту компанию ура-патриотов подвигло на столь глупую публикацию? Чем ты их на сей раз зацепил?

Петр Платонович растерянно крутанул взглядом. Вряд ли кто-то из них уже прознал про вчерашнюю незаконную отправку образцов за рубеж.

– Не знаю. Представления не имею! – Всю весну и начало лета он прокорпел над монографией – подгоняло издательство из ФРГ. А в августе – да, он и не скрывал – за счет своих отложенных отпусков обследовал с молодыми энтузиастами радиоактивный фон вокруг Красносибирска-99. Но это не могло вызвать раздражения даже у самых упертых коммунистов – они тоже за экологию. Как раз недавно в передаче “Час кислорода” по ТВ Поперека поведал о своем выводе, что за последние два десятилетия в засекреченном городке на военном реакторе случились как минимум два больших выброса, и эти его слова были с сочувствием процитированы во всех местных газетах, включая “Дочь правды”. В самом деле, по правому берегу реки и на островах к северу от зоны километров на двести ил заражен. На отдельных участках гамма-фон доходит до 220 микрорентген в час, это при нормальном-то уровне 10-20. А если покопаться в самом прямом смысле, с лопаточкой, что и делали Поперека с молодыми экологами, – сплошь и рядом попадаются “горячие точки”.

– Кстати, Александр Соломонович, “горячая точка” – это не Чечня, не пивларек. Вполне научный такой термин. Песчинка, частица грунта... проверишь на “Канберре”... или москвичам в Биохим пошлешь... волосы на всем теле встают! – И уже забыв на мгновение о своих обидах, вскочил и заговорил, накаляя голос, привычно обращая внимание всех юных дам в буфете. – Вот мы всё про плутоний двести тридцать девять, восемь... двести сорок... так сказать, оружейный. А про двести сорок первый не подумали. А его как грязи! А период полураспада – двенадцать лет! И он превращается в америций. Теперь весь Чернобыль оказался в этом америции... два полураспада... Только об этом молчат! Он – “бетта”-излучатель! Его просто так, обычным радиометром, не поймаешь. Ну и так далее! – оборвал себя Поперека излюбленной фразой.