Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

Оскар-амбарщик сунул ягоды в карман, распрощался с гуменщиком и пустился в путь. Он направился к перекрестку дорог, остановился там, сунул пальцы в рот и трижды свистнул.

Тотчас поднялся страшный шум, гам и треск, деревья и кусты заходили ходуном, и несколько зайцев, обезумев от страха, перескочили через дорогу. Амбарщик как ни в чем не бывало раскурил трубку и, спокойно попыхивая, стал ожидать появления Нечистого.

Тот не заставил себя долго ждать, пришел в раскачку, как старый моряк, держа под мышкой толстенную книгу с листами из телячьей кожи, на которых записаны все грешные души. Имя амбарщика значилось в ней по меньшей мере уже в сорока местах, но что с того, если силу записанному придают только капли крови. Возле имени амбарщика всегда красовались три красных пятнышка, но ни одно из них не было кровью Оскара — нет, все это был чистейший смородинный сок.

— Опять ты, Оскар-амбарщик! — пророкотал Нечистый. — И что же это то и дело гонит тебя сюда на перекресток дорог? Никак не дождешься, когда твоя душонка угодит в преисподнюю?

— Да что ей в аду делать, ей и в раю места хватит, — ответил амбарщик.

— Хе-хе-хе, — засмеялся черт. — Ну и дурак же ты! Разве не знаешь, что три капли крови, которые ты отдашь мне за душу домовика, определят тебя ко мне! А ты мне этих капель надавал столько, что и не счесть, вечно сбиваюсь. Так что и не помышляй про рай, ты, дружище, почитай что уже в котле!

Оскар-амбарщик в свою очередь посмеялся про себя над недалеким Нечистым, но виду не подал, напротив, почтительно сказал:

— Вам, конечно, виднее, господин хороший. Ад так ад, что поделаешь! Не мне выбирать, господа назначат, где мне быть. А сейчас нельзя ли мне прикупить маленькую такую домовикову душу — если владыка не сочтет мою нижайшую просьбу неуместной.

— Прикупай, у меня этих домовиков пруд пруди! — рассмеялся Рогатый. — Запиши свое имя, капни три капли крови и, если хочешь, можешь душу хоть в портки свои вдохнуть. Ну что, заставим портки плясать?

— В другой раз, мудрейший нечестивец, — отвечал амбарщик. — У меня дома тулово домовика уже заготовлено, вдохните в него жизнь, а портки пусть остаются как есть. Давайте, высокочтимый, свою книгу, запишу в нее свое имя.

Амбарщик взял книгу и большими буквами записал в нее: Оскар. Затем незаметно достал из кармана ягоды и капнул три красные капельки возле своего имени. Нечистый смотрел со стороны, но ничего не заметил, только обрадовался.

— Ну, Оскар, уж теперь-то ты влип! По уши! Нет тебе никакого спасения!

— Разумеется, высокочтимый Сатана! Никакого спасения! — откликнулся амбарщик и слизнул с пальцев смородинный сок. — Кровь — вам, мне — душа домовика!

— Он уже ожил! — сообщил Нечистый и умчался, зажав под мышкой книгу с именем и пятнами сока.

Амбарщик пошел домой. В воротах его уже поджидал новый домовик — лапа, как у солдата, под козырек, глаза из пустых яичных скорлупок, выпучены.

— Что хозяину угодно приказать? — осведомился он.

— Для начала принеси-ка мне мешок золота! — приказал амбарщик и зевнул. Было уже поздно. Сладко потянувшись, он улегся в постель, а домовик тем временем взвился в небо с картофельным мешком под мышкой.

— Ну, как? — поинтересовалась жена Оскара-амбарщика Малл.

— Да что там, — сонным голосом отозвался амбарщик. — Дело привычное. Я вот думаю иногда, и как это можно быть таким недоумком, как этот Нечистый? Ведь дурак дураком. А выходит, можно. Ничего нет в этом мире невозможного. Да, неисповедимы дела Господни... Ээ-эх!

Он укутался потеплее и заснул.

Во дворе одинокий бес бродил вокруг собачьей конуры, пытался забраться в тепло, но собака не пускала, рычала и скалила клыки. Бес вздохнул и поплелся обратно в лес, где ему и место.

4 ноября

Воскресным утром многие жители деревни засобирались в церковь. Погода для ноября выдалась на редкость хорошая, солнце, понятное дело, не светило, но, по крайней мере, за шиворот ничего не капало, и ветер не пронзал тело, как нож мясника. Так что в сторону церкви потянулось куда больше народу, чем в обычное воскресенье, даже гуменщик обрядился в новый зипун и собрался в путь.

— И чего ты в церковь ходишь — не понимаю, — выразил недоумение устроившийся на печке домовик езеп. — Какое тебе дело до этого Бога! Вечно ходишь, молишь его, а что он тебе дал? Ты смотри, как здорово иметь дело со Старым Нечистым: ты ему крови — он тебе то, что тебе нужнее всего, ничего ни просить, ни клянчить не надо, все по-деловому!

— В церкви можно людей повидать, — отвечал гуменщик. — И не думай, что у Иисуса никакой власти нет! В иных случаях церковное добро очень даже может пригодиться! Нет ничего лучше как прихваченной в церкви свечкой бесов гонять и от всякой нечисти отбиваться, если вдруг нападет. У меня, когда я в темноте во двор выхожу, завсегда за голенищем свечка есть.

Гуменщик наказал домовику не выстужать избу и отправился в церковь.

Возле церкви уже собралось порядком народу, но заходить еще никто не заходил, переговаривались, разглядывали, кто во что одет. Самой авантажной была, конечно, барская горничная Луйзе в черном платье, похищенном у старой баронессы, а также сиявшая под взглядами прихожан дочка Рейна Коростеля Лийна. Ведь и на ней было украденное из одежного сундука старухи новехонькое смертное платье, которое в глазах деревенских девок в затрапезе казалось ангельским облачением.

— Ну и расфуфырилась, смотреть тошно! — сказала одна бобылка своей дочке.

— Да ну, красиво же... — протянула дочка, пожирая глазами Лийну.

— Да какой с этой красоты навар! — огрызнулась бобылка. — Если уж посылать домовика в усадьбу, так за чем-то полезным — за зерном, за мясом, да хоть бы за деньгами, их завсегда можно зарыть где-нибудь, чтоб никто не нашел. А за какой-то одежей…

— Ну почему же, — не соглашалась дочка. — Иногда можно велеть домовику и платье принести или самой смотаться. Отец вон позавчерась наведывался в барскую кладовую — что ему стоило мне платье прихватить? Оно и весит-то всего ничего!

— Бесстыжая спесивая девка! — возмутилась старуха. — Отец приволок целый круг колбасы и полбарана! Как ему еще платье было взять?

— Через плечо бы кинул.

— Заткнись!

Тут разговоры смолкли, потому что к церкви приблизилось семейство Карела Собачника, в числе прочих и батрак Ян. Парень сильно отощал и с лица был все еще бледный.

— Ты глянь, какое у него лицо ясное! — крикнул Оскар-амбарщик, стоявший в кругу мужиков. — Это все от мыла. Теперь тебе, Ян, по гроб жизни не надо больше умываться!

Все засмеялись, а Ян зыркнул недобро в сторону амбарщика, но не сообразил, что ответить. Просто пожевал губами, а затем почтительно поздоровался с горничной Луйзе, в отношении которой он в тайниках души строил определенные планы.

Луйзе слегка кивнула ему, ей было неловко, что самый дурной в деревне батрак приветствует ее на глазах у людей, словно они невесть какие друзья. Вот и записной зубоскал Оскар-амбарщик заорал:

— Пусть он тебе ручку поцелует, у него язык намыленный, будет рука чистая!

И опять все захохотали, Луйзе покраснела и прошла в церковь. Началось богослужение.

Коростелева Лийна пришла в церковь одна, без отца. Никого это не удивило, все знали, что Рейн мужик своенравный, ненавидит господ, и поскольку священник водит знакомство с бароном и частенько бывает у него, то Рейн и пастора терпеть не может. В церковь он ходил в лучшем случае на Рождество, да и тогда, случалось, сморкался прямо посреди проповеди и всячески иначе выказывал свое неодобрение.

Но сегодня у Рейна была еще одна причина, почему он не пошел в церковь. Он решил обыскать хозяйство кильтера и забрать назад свою серебряную брошку.

Уже с утра пораньше он вышел из дому и караулил в зарослях, пока не удостоверился, что кильтер вместе со всей своей семьей отправился в церковь. Рейн проводил их недобрым взглядом, ворча: