Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ)
Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ) читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Зима следующего, пятьдесят первого года запомнилась свадьбой у Михаила Александровича Парового (Цойла, он же Молдован) в самой нижней части села - Бричево. Свадьба была в небольшом доме. Палат тогда ещё не строили. Родители усадили меня между собой на длинную широкую скамейку от стены. Многолосый шум, музыка, обилие еды вселили в меня будоражащее ощущение торжественности, моего участия в чём-то очень важном. Своей вилкой мама накалывала голубцы, кусочки мяса, макаран (домашняя лапша, запеченная в русской печи с яйцами и сахаром). Затем вилку с наколотой едой передавала мне. Всё казалось очень вкусным.
Напротив сидели двоюродные братья отца. Постоянно чокаясь, пили много. Не отставал от родственников и мой отец. Сквозь свадебный гул я услышал мамины слова:
- Скiлько ж то можно наливати в сэбе того зiлля (зелья)?
Я не знал, что значит слово "зiлля". Но мой отец на глазах становился непохожим на себя, казался чужим, совсем незнакомым. Мне стало страшно. Свадьба уже не казалась торжественной и радостной. Мне захотелось поскорее покинуть тот дом, вернуться домой, чтобы отец снова стал моим.
Родственник в очередной раз налил полные стопки. Снова все чокнулись. А когда отец поднёс стопку к губам, я, неожиданно для себя, ударил по стопке наотмашь. Ударил, скорее всего, не сильно. Но стопка вылетела из отцовой руки и полетела вдоль стола, кувыркаясь и разбрызгивая самогон по тарелкам с едой. Свадебный галдёж мгновенно стих. Все повернулись в нашу сторону. А отец повернулся ко мне и, казалось, очень долго смотрел на меня, широко открыв глаза.
Мне стало страшно до тошноты. Я сжался и стал сползать со скамейки под стол. Меня подхватила мама и, усадив на колени, отодвинулась от отца. На нас смотрела уже добрая половина свадьбы.
- Шо? Нажлапанились аж по саму гергачку (наглотались по кадык)? Вже щастливи?! - это был мамин голос.
В тот вечер отец больше не пил. Вяло чокались и его двоюродные братья. Домой в деревянных санках меня везла мама. На следующее утро отец, лёжа в кровати, позвал меня к себе. Перелезть к нему не было сил из-за страха, а отказать было почему-то ещё страшнее. Наконец я перешагнул через маму. Отец уложил меня на свою грудь. Прижал к себе и затих. Неожиданно я расплакался так, что мне долго не хватало воздуха. Под конец меня одолела икота. Потом, вспоминали родители через много лет, несмотря на уже наступившее утро, я крепко и надолго уснул.
В начале лета пятьдесят первого отец приобрел и привез домой два улья. Мне нравилось крутиться вокруг, наблюдать как отец открывал ульи и просматривал рамки, несмотря на то, что пчелы, бывало, меня жалили, иногда по две сразу. Я старался не плакать, зато в последующие дни с огромным интересом наблюдал метаморфозу моего лица, особенно вокруг глаз, весьма сожалея, что отеки на лице быстро исчезают. Затем места укусов сильно чесались.
Перед работой с пчелами отец тщательно мылся и одевал одну и ту же рубаху с длинными рукавами. Работал он без маски с сеткой, попыхивая дымарем, заправленным тряпками с сухим разнотравьем. От отца постоянно пахло воском, пчелиным ядом и дымком от трав. Мне нравилось ложиться рядом с ним, просить его рассказывать про войну. Он ловко уходил от разговоров о войне, плел, как говорила мама, банделюхи (небылицы). Я это уже понимал, но слушал с удовольствием, вдыхая запахи, которые по мере моего взросления исчезали и остались только в памяти.
Теплой осенью 1951 года отец взял меня с собой на озера (ставы). В тот день колхоз вылавливал рыбу для продажи. Запомнилось, как взрослые тянули за веревку сеть через озеро от берега до берега. Другая группа колхозников у хвоста озера била длинными шестами по воде, выгоняя рыбу из камышей.
Затем сосед Ананий Гусаков посадил меня вместе с его сыном Сашей, младшим меня на год, в лодку и, сев за весла, сделал небольшой круг недалеко от берега. Лодка покачивалась, Я не чувствовал под ногами привычной опоры. Озеро казалось бесконечно глубоким, а лодка ненадежной. Мне стало боязно, подташнивало. Как только лодка уткнулась в берег, я в свои пять лет самостоятельно и очень быстро выскочил на берег.
Затем я пошел к подвалу. Он был очень глубоким и длинным. Говорили, что он перешел в наследство колхозу от пана Соломки. Вместе с отцом я спустился в подвал, где было пронзительно холодно. Меня поразило огромное количество льда, лежащего под соломой с прошлой зимы. Солому сдвигали и рыбу в деревянных носилках укладывали на лед, а носилки с рыбой снова укрывали соломой.
На следующий день правлением колхоза отец был послан продавать рыбу в соседнее село Городище. Возницей был здоровенный недоросль Боря Твердохлеб. Мы стояли в центре села. Отец зачем-то зашел в магазин.
Боря посоветовал мне зазывать людей стихами, чтобы у нас быстрее покупали рыбу. Это было скабрезное двустишие на молдавском языке. Молдавского я, разумеется, не знал. Простое двустишие я запомнил с ходу и стал громко кричать. Женщины озорно смеялись, но подходили охотно. Вышедший из магазина отец прервал "рекламу" и пригрозил Боре. Текст "рекламы", при всей глупости, я запомнил на всю жизнь.
Дома мама пекла темно-серый с рыжинкой хлеб из так называемой разовой муки. В руках он был тяжелый, кисловатый на вкус. Зато родители всегда держали корову. У нас постоянно были молоко, сметана, творог. Время от времени мама наливала в кувшин молока и поручала мне отнести его через дорогу к Савчукам.
Сам Савчук - угрюмый, звероватого вида мужик с налитыми кровью глазами был ветеринаром. Как говорили в селе, штатным. Его жена, тетя Женька была худой, болезненной и плаксивой женщиной. Коровы у них не было. Перелив молоко и сполоснув кувшин, тетя Женька отрезала толстый ломоть белого-белого хлеба, опускала его в кувшин и отдавала его мне. Еще на середине улицы от хлеба не оставалось ни крошки. Таким он был вкусным. У нас дома белый хлеб появился, когда я пошел во второй класс.
1952 год запомнился выпускным вечером, хотя все происходило днем. Мой старший брат Алеша закончил семь классов. На торжественном собрании ему вручили свидетельство об окончании школы с отличием. После собрания был торжественный стол в клубе. Родители и педагоги пили самогон. Стол, по словам мамы, по тем временам, был обильным. Участвовали все родители. Каждая семья готовила свое блюдо. В селе это стало традицией.
Считавшие себя уже взрослыми, четырнадцатилетние выпускники тайком принесли самогон и в перерыве застолья выпили его. Опьянели, как говорила мама, быстро. В память впечатался брат, стоявший за клубом на четвереньках, опершись руками о землю. Его рвало. При этом он стонал совершенно чужим голосом, с каким-то рыком. Мне было по настоящему страшно, и очень жаль его. А мама стояла рядом и говорила:
- Так! Так! Сильнее! Чтоб она тебе всегда возвращалась так!
Этот мамин урок психоэмоциональной терапии скорее всего внес свою лепту в формирование нашего отношения к алкоголю. Ни брат, ни я в последующем не считали приоритетными застолья. До сих пор за столом в пьянеющей компании мне становится просто скучно. Веду себя, по выражению выпивох, как сволочь: пью очень мало.
В этом же году я столкнулся с медициной в буквальном смысле этого слова. Общепринято говорить, что человек впервые сталкивается с медициной при рождении. Но я родился дома. Роды принимала и перевязывала пуповину моя бабушка по матери. Звали ее Явдоха. Смолоду она слыла удачливой повитухой. Она приняла роды шестерых из семи собственных внуков. Многие, в нашем селе были обязаны ей благополучным рождением.
В качестве повитухи одни из последних родов в селе баба Явдоха принимала в сорок восьмом. Мне это стало известно уже после написания настоящей главы от восьмидесятивосьмилетней односельчанки Брузницкой Любови Михайловны - самой бывшей роженицы, внучки старой Каролячки, близкой нашей соседки. Она пришла ко мне на обследование перед удалением катаракты в сопровождении младшей дочери Дины. Дина усадила слепнущую маму на стул. Я спросил: