Под юбками Марианны

На следующий день после вечеринки я позвонил Галине:

— Ну что?

— Что — что?

— Ты переезжаешь?

— Ты с ума сошел! — снова начала моя подруга.

— Я думал, мы договорились…

— Да нет, ты что, не стоит, — извиняющимся тоном начала она, — я сама все разрешу. Я уже тут договорилась кое с кем.

Галина переехала ко мне в тот же вечер. Чтобы сэкономить деньги на такси, пришлось три раза мотаться в Леваллуа. С ней в моем жилище немедленно воцарились четыре огромных чемодана, которые было непонятно куда девать, запах ванили и начало вечной битвы за место в шкафу.

Пока я ездил туда-сюда с чемоданами, Галина расположилась в комнате. Большинство вещей все еще было распихано по чемоданам, но самое нужное уже вышло на свет божий.

Вскоре после ужина стали готовиться ко сну. Галина ушла в ванную первой. Я жутко устал за день и сидел на расстеленной кровати, глядя перед собой. Перевел взгляд на светло-карие стены комнаты. Потом на репродукцию какого-то пафосного примитивиста, которым Галина уже успела их испохабить. Какая, в сущности, странная жизнь! Где мой дом? А где Галинин? Эта комната? Две одноместные кровати вдоль обеих стен, две тумбочки, два стола… все уныло-коричневого цвета, тоскливого, как и вся эта студенческая жизнь, убогое безденежье и птичьи права. Сейчас — здесь, а куда потом? Куда ведет эта борьба?

Я бросил эти мысли. Так можно до чего угодно договориться. Мой дом — это такое помещение, от которого у меня есть ключи. И дело с концом. А всякие копания в смысле жизни — это для несознательных и бездельников. Они часто меня одолевали после того, как я получил отказ на зачисление в штат в конторе, где проходил прошлогоднюю практику.

Это была моя первая неудача во Франции: несмотря на все мои усилия, и по работе, и в отношениях с коллегами, вакансию отдали какой-то напыщенной французской пустышке. Одним словом, я почувствовал себя несправедливо обделенным. В конторе просто не захотели возиться с бумагами. Пришлось опять идти в университет. Он для всех бесплатен, но опять нужно было ходить на скучные лекции, выслушивать всякие очевидности по второму разу. Ну, и денег это занятие, разумеется, не приносило.

Я плохо держал этот удар, хандрил, часто жаловался, и было самому стыдно, что я так плохо его держу.

Галина вернулась, и я отправился в ванную. Когда вернулся, свет был уже погашен. В темноте прошел мимо кровати поставить будильник, обернулся и только тут заметил, что Галина сидит на кровати, поджав под себя ноги.

— Ты чего? — спросил я шепотом. Почему-то выключенный свет автоматически располагает к шепоту, даже если кругом никого, от кого надо было бы скрываться.

— Ничего, — так же шепотом был ответ.

Я поставил будильник и направился к своей кровати. И тут мягкая Галинина ладонь поймала мою руку и легонько потянула к себе.

— Не надо, — опять прозвучал в темноте шепот ее, — вдруг завтра кто-нибудь приедет?

Она была ласковой и теплой. Я не противился. В месте, похожем на дом, начались отношения, похожие на любовь.

С тех пор мы живем не как муж с женой, скорее как брат с сестрой. Если я оказываюсь дома раньше, то готовлю ужин, оставляю ее часть на столе, а сам сажусь за стол заниматься.

Когда она возвращается домой, то по тому уже, как она кладет ключи на стол, снимает туфли, по частоте ее дыхания — я даже спиной чувствую, удачный ли был у нее сегодня день, какое настроение, устала ли она. Если она не в духе, то я стараюсь производить как можно меньше шума: даже не оборачиваюсь на стук двери, даже книгу стараюсь перелистывать как можно тише.

После ужина она подходит ко мне и кладет руку на плечо. Это — условный знак, чтобы я обернулся к ней с улыбкой и сказал ей первое слово.

Такой ритуал возник между нами почти мгновенно, словно бы мы жили друг с другом десяток лет под одной крышей. За все время мы ни разу не повздорили, не сказали ни одного обидного слова.

Мне нравится, что мы никогда не смотрим друг на друга с выражением трагичной обреченности, как смотрят влюбленные на тех, кто их не любит. Мне нравится, что мы всегда говорим друг другу о неприятностях, о болячках. Мне нравится, наконец, что наши отношения подразумевают полную свободу, независимость друг от друга и в то же время — искреннюю привязанность, — именно о таких отношениях я и мечтал всегда.

Галина домоседка, а я люблю компании, поездки, активный отдых. Я всегда стараюсь брать ее с собой, до такой степени, что все думают, что мы и вправду пара. Нас уже привыкли видеть вместе, и если я появляюсь на вечеринке один, то меня спрашивают, где Галина, не случилось ли с ней чего? Другие привыкли к этому «мы», а я — нет. Для меня нет общего потому, что я до сих пор удивляюсь Галине, ее стойкому, сильному характеру, иной раз — меткому слову, независимому мышлению. Я не могу понять, как она может быть рядом с таким, в сущности, безвольным человеком, как я.

Галина совсем не красавица внешне: курносое, рябоватое лицо, серые, невыразительные глаза, жидкие светлые волосы до плеч и переваливающаяся, чуть мужицкая походка — с первого раза она вызвала во мне даже некоторую брезгливость.

Но не внешность привлекает меня в ней, а другое: маленькое, незначительное. Мне дорога ее задумчивая гримаса, локон волос, который по временам выбивался из прически, или, например, морщины, которые собирались на переносице в ответственный момент.

И теперь она уезжает домой, в Россию.

Монсури

Тускло-серебристый цвет давно пропал, а солнце поднялось высоко и теперь ослепительно, со всей силы било по земле. Свет отражался от белых рам корпуса напротив, и мир становился белесым, как выцветшая фотокарточка. Было душно.

Вместо того чтобы путаться под ногами, я вышел вон из комнаты, чтобы подождать, пока Галина закончит собирать свою бездну вещей. Скоротать время решил через дорогу — в парке Монсури. Любой город хорош «окраинами центра», то есть местами, где уже нет основных достопримечательностей с толпами копошащихся туристов, но еще и нет рядов однотипных домов частного сектора или же безликого социального жилья. Парк Монсури как раз находится в таком месте, на самом краю Парижа. Он — часть сети парижских «османовских» бульваров, и хорошим летним днем за полтора часа я проходил пешком от него до самого центра буквально не сворачивая. Он маленький, но здесь умещаются станция электрички и пути, пруд со всякой птицей, несколько запутанных дорожек, бегуны по утрам и бездна детей днем.

Как я уже упоминал, с первой минуты нашего знакомства Галина показалась мне очень самодостаточным и цельным человеком. Однако позже я отказался от моего первоначального решения, что Галине нечего скрывать: это был человек с трещинкой, такой маленькой, что постороннему взгляду она никогда не была заметна. Лишь пристальное изучение выдавало ее. Мне повезло: Галина сама указала мне на эту трещинку.

Как-то раз мы сидели, обнявшись, на лавочке, как раз тут, в Монсури. Над нашими головами, где-то там, по бульвару, ездили трамваи, торопились электрички и автобусы. Вокруг университетского городка имеются и два кладбища, и еще две-три уютные зеленые территории, но именно Монсури стал для меня таким родным и свежим, что каждый раз я ходил только туда. Некоторых постоянных, как я, посетителей я уже знал в лицо, и при встрече мы раскланивались.

Галинина голова покоилась у меня на плече. Моя подруга наблюдала за детьми, оглашающими дикими криками берег озера. На дворе стоял прелестный, уже по-летнему теплый вечер. По временам набегал ветерок и колыхал листву. А над нашими головами в глубокой лазури ветер ставил безмолвный спектакль из одних только декораций, плавно нес облака, дробя их друг о друга и вновь соединяя в невиданных узорах. На краешках солнце оставляло желтоватую каемку.

Мы тихонько переговаривались о какой-то ерунде, как вдруг к нам подбежал какой-то маленький француз лет пяти, он, видно, увлекся бегом от своих товарищей, свободой, которую давали ему здоровые конечности. Он добежал прямо до нас, и тут остановился метрах в двух, видимо узрев чужие человеческие ноги. Он как бы понял внезапно, что убежал в какую-то неведомую местность, и вскинул вверх веселый взгляд. Потом вдруг посерьезнел и так и стоял, теребя в руках какую-то травинку. Галина оторвалась от меня, наклонилась вперед и, улыбаясь, сказала по-французски: