Дорога на Вэлвилл

– Мне суп, – сказала Элеонора, – луковый суп.

– Да, мэм.

– Но только не на мясном и не на курином бульоне. – Голос ее предостерегающе зазвенел, и официант с готовностью откликнулся:

– Ни в коем случае, мэм, бульон исключительно овощной.

– Очень хорошо. Так, ни одной подходящей закуски. Тогда принесите мне просто овощи, хорошо? У вас есть сырые овощи?

На официанта было жалко смотреть. Он переминался с ноги на ногу. Его накрахмаленная курточка слепила глаза своим белоснежным сиянием.

– У нас все самое лучшее и самое свежее, уверяю вас, – запинаясь, проговорил он. – Я узнаю у шефа. – Поглядев себе под ноги, словно в поисках спасительной идеи, бедняга добавил: – Сегодня отличный салат из огурцов.

Элеонора тяжело вздохнула.

– Ну ладно. Пусть будет салат из огурцов. И стакан воды. – Протягивая официанту меню, она вспомнила еще кое-что. – Да! Принесите отрубей. Посыпать салат.

– Отрубей? – оторопело переспросил официант. – Я спрошу у шефа, мэм.

– Ну ладно, не нужно. – Элеонора снова вздохнула. – Просто суп и салат.

На лице официанта отразилось явное облегчение. Он взял у нее меню и, склонившись еще ниже, выжидательно взглянул на перекошенную физиономию Уилла Лайт-боди.

– Что угодно мистеру?

Подцепляя следующую устрицу, Чарли заметил в косоватых глазах соседа по столу самую настоящую панику. Уилл равнодушно махнул рукой, словно совсем не есть сюда пришел и они сидели не в вагоне-ресторане экспресса «XX век лимитед», славящемся своей изысканнейшей кухней и великолепным обслуживанием.

– Ничего. Разве что тост.

– Тост, сэр?

– Тост.

В наступившем молчании официант обдумывал услышанное. Это была эпоха энергичного и обильного поглощения пищи, эпоха обедов с двенадцатью переменами блюд, эпоха супов, соусов, подливок, на горячее три мясных блюда плюс одно рыбное, а уж вина и подавно изливались неистовым каскадом – шерри, кларет, портвейн, рейнское, мозельское, – ну и, само собой, бесконечное разнообразие высококалорийных десертов. На кухне есть и мясо на ребрышках, и жареные гуси, и оленьи отбивные; повара остервенело вскрывают раковины с устрицами и разделывают осетров; официанты снуют тудасюда между столами, шатаясь под тяжестью нагруженных подносов – а этот заказывает тост!

Молчание затягивалось, и Чарли поймал себя на том, что вслушивается в перестук колес. За соседним столиком сидели дама, кутавшаяся в меха, и пожилой мужчина с пышнейшими усами. Старик что-то пророкотал приглушенным басом, и дама рассмеялась серебристым переливчатым смехом.

– Э-э, как мистер прикажет его приготовить?

Новый знакомый Чарли недоуменно переспросил:

– Что приготовить?

– Ваш тост, сэр.

– Ну… в виде тоста. – Уилл затравленно покосился на жену. – И чашку бульона, – прибавил он на одном дыхании, словно опасаясь, что ему вырвут язык, прежде чем он произнесет эти слова.

– Никакого бульона! – столь же поспешно вмешалась Элеонора.

Возражений не последовало: официант зачеркнул «бульон» так же услужливо, как за минуту до этого написал.

– В бульоне сплошной креатин, – пояснила она Оссинингу, сопроводив эту реплику многозначительным взглядом.

– Это все? – Официант угодливо наклонил голову и молитвенно сложил руки.

Уилл бросил на него колючий взгляд.

– Да, да. Это все.

Официант упорхнул, женщина за соседним столиком снова рассмеялась. Ночь окончательно вступила в свои права, и за черными окнами вагона-ресторана уже ничего не было видно. Чарли нацелился на следующую устрицу.

– Стервятники морей, – вдруг выпалил Уилл.

Элеонора раздвинула губы в улыбке и вперила в Оссининга острый взгляд.

– Что, простите? – переспросил Чарли и потянулся к бокалу с вином. Очередная устрица медленно шествовала по пищеводу к своим подружкам.

– Устрицы, – пояснил Уилл, повернувшись за поддержкой к жене. – Верно, дорогая? Ведь именно так их называет доктор Келлог?

Тут был какой-то подвох, Чарли видел это по глазам Элеоноры. Та едва заметно кивнула, отчего чучело птички на шляпе сверкнуло стеклянными глазками.

– Да, дорогой, – подтвердила она, продолжая глядеть на Чарли. – Но доктор только констатирует факт. Устрицы и вправду омерзительны. Они живут в грязи и отходах и ими же питаются. А сок устриц (доктор особенно это подчеркивал) – не что иное, как урина.

Чарли посмотрел на тарелку с тремя оставшимися отвратительными тварями.

– Урина?

Улыбка Элеоноры стала шире.

– Моча, – объяснила она, – если говорить по-простому. Ну, когда мочатся, понимаете?

Уилл скривился в ухмылке, глаза его утонули в морщинках, и он стал похож на каменного уродца, какими украшают водостоки на католических церквях.

– Мне было бы неприятно питаться стервятниками, а вам?

Оссининг потихоньку начинал злиться.

– Вообще-то… – протянул он, но Элеонора перебила:

– Известно ли вам, что доктор Келлог взял образцы моллюсков из этого самого вагона-ресторана. – Она выразительно подняла пальчик, затянутый в перчатку. – Устриц специально доставили из Чикаго в Бэттл-Крик и подвергли анализу в лаборатории Санатория. – Многозначительно помолчав, Элеонора торжествующе закончила: – И выяснилось, что сок этих устриц по составу почти ничем не отличается от мочи, человеческоймочи!

Чарли уже готов был встать грудью на защиту своих устриц – урина там не урина, они были самым лучшим началом (или завершением) вечера, какое только можно себе представить; но слова, произнесенные собеседницей, разом заставили его забыть об этом намерении.

– Бэттл-Крик? Вы сказали «Бэттл-Крик»?

Элеонора кивнула. Уилл утвердительно склонил голову.

– А ведь я туда и направляюсь. В Чикаго пересяду на «Центрально-Мичиганский».

Оссинингу ужасно нравилось произносить это название – «Центрально-Мичиганский», он сразу начинал чувствовать себя этаким многоопытным путешественником, большим человеком, делающим большие дела. И кому какое дело, что на самом деле он никогда в жизни не бывал западнее Джерси-Пелисейдс, а экспрессы дальнего следования видел только с перрона – как они проносятся мимо, битком набитые богатыми господами.

Чарли уже открыл рот, чтобы степенно, со знанием дела порассуждать на железнодорожные темы – расписание поездов, носильщики, пересадки и всякие прочие экзотические штуки, но не получилось, потому что супруги Лайтбоди расхохотались, а Элеонора, как девчонка, еще и захлопала в ладоши.

– Это поразительно, – выдохнула она. – Какое чудесное совпадение!

– Вы тоже туда едете? – высказал предположение Чарли.

Улыбка мистера Лайтбоди несколько поблекла. Снова стали заметны бледность, худоба, понурое выражение глаз.

– Да. Мы будем проходить курс лечения в Санатории. Я… я там никогда не бывал, – доверительно сообщил он Чарли, – но зато Элеонора…

– Я уже в третий раз, – перебила его жена, кокетливо поправляя шляпку. – Боюсь, я превратилось в бэттломанку – так газеты называют приверженцев доктора Келлога.

Чарли с любопытством поглядел на Элеонору: тонкие руки, хрупкие запястья, глухой ворот, застегнутый изящной заколкой, подчеркивает высокую грудь. От чего этой дамочке лечиться? С виду вроде здоровая – ну разве что худая и бледная; но никакой болезненности в ней нет. Муж – другое дело, ему, похоже, уже никакие врачи не помогут. А вот женщина заинтриговала Оссининга. Он обдумывал, как бы поделикатнее задать вопрос, чем это она так больна, но тут появился официант с двумя стаканами воды и торжественно выставил их на стол перед четой Лайтбоди.

– Мистер закончил? – спросил он Оссининга и показал на тарелку с недоеденными устрицами.

Чарли взглянул в смеющиеся глаза Элеоноры, перевел взгляд на скорбно косящегося в его сторону Уилла… и – махнул рукой. Устрицы мгновенно исчезли.

– Скажите, мистер Оссининг, – поинтересовался Уилл, – а зачем вы направляетесь в Бэттл-Крик? Для лечения, по делу или ради удовольствия?

С первой же минуты, как только эти Лайтбоди сели за его столик, Чарли чувствовал себя не в своей тарелке – странные это были люди, самые настоящие чудики. Но всякий знает, что богачи эксцентричны; а его, Чарли, священный долг – суметь воспользоваться этим их качеством. Он внезапно ощутил, как к нему возвращается былая уверенность, и объявил: