Дорога на Вэлвилл

– Слышишь, как они ревут, Пулт? Сегодня мы преподали им урок, который они не скоро забудут.

Доктор уже летел вперед, шустро переступая своими короткими ножками, и бросал мордатому, нервному Дэбу указания через плечо.

– Распорядись, чтобы Лилиан дали на ужин двойную порцию и чтобы новичок – как его, Мэрфи? – почистил клетку, что-то он ленится. Так, мне понадобится еще одна копия доклада опекунского совета, о чем я тебе, кажется, уже говорил, и еще, да-да, была жалоба с пятого этажа, от миссис Кроудер, номер 519, на запахи из кухни. Пусть этим займется Стурман, а ты ровно в одиннадцать будь у меня в кабинете, кое-что продиктую. Понял?

Дэб – тучный коротышка с на редкость нескладной походкой – чем быстрее семенил за шефом, тем больше его раскачивало из стороны в сторону.

– Доктор Келлог, – пропыхтел он осипшим голосом, в котором звучала явная тревога, – доктор…

Шеф остановился посреди широкого коридора длиной в пятьсот тридцать футов (отделка из лучшего итальянского мрамора, Келлог сам выбирал расцветку), ведущего от Большой Гостиной к вестибюлю, и резко обернулся к секретарю. Из зала как раз стала выходить публика – настоящая демонстрация солидности, славы и богатства. Мимо, застенчиво улыбаясь, прошли медсестры, все красотки как на подбор.

Они тихонько поздоровались:

– Добрый вечер, доктор.

– Добрый вечер, девочки, – милостиво кивнул он. – Ну, Пулт, что за проблема? Из-за чего ты так распыхтелся?

Но ответ не понадобился. Проблема стояла здесь же, в нескольких шагах, развязно прислонившись к стене и глядя доктору прямо в глаза. Чудесное настроение рассыпалось стеклянными брызгами, будто лопнувшее оконное стекло. Келлог ощутил, как в нем закипает ярость.

– Как ты посмел! – Он задохнулся и ринулся к подпирающему стену оборванцу. – Я же сказал тебе…

Фигура зашевелилась и произнесла слова, заставившие доктора поперхнуться. По коридору как раз приближалась изысканная публика, а тут эти смердящие лохмотья, эти воспаленные глаза, эти слова! Обрамленная щетиной пасть утробно изрыгнула, как страшное проклятье:

– Здравствуй, папа. Разве ты меня не представишь?

Глава вторая

Стервятники морей

Проигнорировав хлипкую трехзубую вилочку, Чарли Оссининг поднес устрицу ко рту, наклонил раковинку и единым мастерским движением губ высосал содержимое. А перед Чарли, на горке измельченного льда, лежали еще одиннадцать таких же красавиц, истекающих жизненными соками. Со второй он торопиться не стал. Брызнул на нее соусом, спрыснул лимончиком и только потом отправил следом за сестренкой. Мгновение остановилось, озаренное теплым гастрономическим свечением, и Чарли запил его неспешным глотком «Поммери-грено» урожая 96 года, с любовью глядя на зеленую шейку бутылки, которая уютно примостилась в своей ледовой колыбельке. Вот это жизнь, подумал Чарли, промокнул губы белоснежной салфеткой и обвел ленивым взглядом весь этот сияющий чертог.

За окнами проплывал пейзаж, такой же холодный и безрадостный, как устричное брюхо (кстати, есть ли у устриц брюхо? – на секунду задумался Чарли и высосал еще одну раковинку). Ресторан был залит мягким светом, поблескивало полированное красное дерево, посверкивал хрусталь. Прямо чудо какое-то. Ни за что не поверишь, что несешься с головокружительной скоростью сорок миль в час. Вагон едва покачивается, шампанское и не думает выплескиваться за края бокала, пальма в кадке еле-еле колышет листьями. Конечно, слышен перестук рельсов, но совсем чуть-чуть – так, отдаленный речитатив, – а в целом кажется, что вагон на невидимых шелковых нитях скользит вдоль унылого ландшафта.

С половиной устриц было покончено (шесть раковин лежали опустошенные, шесть ждали своего часа), когда по проходу танцующей походкой приблизился негр-официант, прижимая к груди два меню. За официантом шли мужчина и женщина – краше в гроб кладут. Чарли мигом осмотрелся и с тоской констатировал, что его стол – единственный во всем ресторане, где занято только одно место. Ясное дело, троица направлялась сюда. Блаженному уединению конец.

– Тысяча извинений, сэр, – сокрушенно поклонился негр и сначала выдвинул стул для дамы (на вид лет тридцать, очень бледная, очень худая, но глазки миленькие; трехъярусная шляпа на манер Пизанской башни с искусственными фруктами, кружавчиками, ленточками и прочей подобной дребеденью, включая стеклянноглазое чучело птички на проволочной ветке), а потом и для ее спутника (здоровенный носище, растрепанная шевелюра, а разодет, как принц, собравший в оперу). Оссинингу они оба сразу не понравились, но потом он вспомнил, что к богатым людям нужно быть снисходительнее, и немного смягчился.

– Добрый вечер, – сказал он первым.

Чарли и сам выглядел хоть куда: синий саржевый костюм, возможно, малость поистерся, но зато сорочку в белорозовую полоску он надел всего в третий или четвертый раз, а манжеты и воротничок вообще были куплены только нынешним утром.

Дама улыбнулась. Зубки у нее тоже оказались премиленькие. И губки.

– Добрый, – пробормотал мужчина, отпихивая карту вин, словно это была дохлая крыса. Меню он отложил, даже не раскрыв.

Потом смерил Чарли чуть косящим взглядом, задержал его на секунду дольше положенного и широко улыбнулся. Внезапно из-под стола взметнулась костлявая пятерня на тощем запястье. Чарли испуганно ответил на рукопожатие.

– Уилл Лайтбоди, – сказал чудик, и теперь его голос был уже не вялым, а полным неуемного энтузиазма.

Чарли назвался, высвободил руку и повернулся к женщине.

– Мистер Оссининг, познакомьтесь – это моя жена Элеонора, – представил Уилл, голос у него определенно был странный, какой-то гулкий, словно из колодца.

Монументальная шляпа слегка качнулась, насмешливые глаза прошлись по лицу Чарли, и дама произнесла стандартное приветствие.

Повисла пауза. Элеонора изучала меню, Уилл ни к селу ни к городу скалил зубы – тридцатилетний мальчуган, увлеченный новой игрой. Похоже, малый немножко не в себе, вот к какому выводу приходил Чарли.

– Устрицы, – вдруг произнес Уилл.

Элеонора оторвалась от меню.

Чарли посмотрел на полдюжины еще целехоньких устриц, потом на лошадиную улыбку Уилла.

– Да, голубые. Очень вкусные, просто объеденье. Не угодно ли попробовать?

Улыбки как не бывало. Нижняя губа Уилла задрожала, а сам он отвернулся к окну. На сей раз молчание нарушила Элеонора.

– У него желудок, – объяснила она.

Ах вот что, желудок. Чарли не сразу придумал, как отреагировать. Выразить сочувствие? Удивление? Разразиться речью об исключительной пользе устриц для пищеварительной системы?

Он тоскливо смотрел на блюдо с оставшимися устрицами – чтобы расправиться с ними, требовалось срочно разрядить атмосферу.

– Расстройство? – спросил Чарли.

– Я не спал три недели, – отозвался Уилл, теребя меню и нервно постукивая ногой под столом.

Лишенное улыбки, его лицо как-то вдруг вытянулось, глаза ввалились, скулы заострились. Действительно, краше в гроб кладут.

– Да что вы говорите? – Чарли переводил взгляд с мужа на жену. Глазки у нее, конечно, были миленькие, но они уже не светились насмешливым блеском. – Целых три недели?

Уилл печально кивнул.

– Увы. Я лежу в кровати, смотрю в потолок, а мой желудок бурлит, как паровой котел. И у меня начинаются видения… – Он наклонился к Чарли. – Пироги, апельсины, бифштексы – все с руками и ногами, пляшут по комнате и смеются надо мной. Представляете?

Слава богу, Чарли не пришлось отвечать на этот бред. Его спас подлетевший официант. Он изогнулся, держа в руках блокнот:

– Что будете заказывать? Сэр? Мадам?

За окном наступала ночь, серое мертвое небо нависло над серым мертвым ландшафтом, тени сгустились, деревья почти исчезли в темноте, река превратилась в поблескивающую черную ленту. Чарли вдруг увидел в окне свое отражение – голодный молодой мужчина в несколько поношенном синем костюме сгорбился над блюдом с устрицами. Воспользовавшись паузой, Чарли поспешно заглотил устрицу, осушил бокал и снова наполнил его до краев. Прикосновение к холодному горлышку бутылки подействовало успокаивающе.