Апшеронская баллада

«Я его положу на лопатки», — пообещал он землякам и отправился в путь.

Через сорок дней и ночей добрался он до одной лачуги. Уже темнело, парень устал и зашел в жилище. У очага сидела очень старая женщина. Было тепло, стояло лето, а она грела у огня свои большие костлявые пальцы. Старуха оказалась гостеприимной, поделилась с юношей своим скромным ужином. Алтай рассказал, куда и зачем он идет.

Выслушав его, старуха сказала:

«Сынок, вернись домой, пока не поздно. Этот иранский богатырь не знает поражений, он беспощаден. А ты молод, впереди у тебя еще целая жизнь. Послушай меня, возвращайся домой».

Усмехнулся Алтай, замотал упрямо головой. И чем больше уговаривала его старуха, тем меньше он ее слушал. Тогда медленно, кряхтя, поднялась бабка, достала из сундука несколько кружочков, похожих на дольки грецкого ореха, и предложила гостю:

«Съешь это, упрямец, может быть, эти плоды придадут тебе силы».

Пощупал Алтай эти кругляшки, узнал сушеный инжир, расхохотался:

«В наших краях, бабушка, один месяц в году их едят свежими, а одиннадцать — сушеными. А кроме того, у нас готовят и варенье, и дошаб из инжира…»

Старуха облегченно вздохнула:

«Ну что ж… Иди, сынок. Ты не будешь побежден».

У каждого растения свой характер, свои повадки. И у инжира — свои. Например, дедушка никогда не разрешал нам спать под инжирником, он говорил, что ночью там собираются бесы. Он знал об этом много преданий. Даже бабушка, вечно спорящая с дедом, поддакивала ему, кивая седовласой головой. Как я могла не верить им обоим? Мне и в голову не приходило ослушаться. И все-таки что-то во мне протестовало: как это может быть, чтобы дерево, которое дарило людям столько радости, укрывало под своей кроной каких-то мерзких тварей? Я столько думала об этом, что по ночам мне слышалась какая-то возня под широкими листьями инжира, казалось, я вижу в темноте, как, взявшись за руки, черти танцуют яллы. Много позже я поняла, почему дедушка запугивал меня. Оказывается, инжир, как человек, вдыхает кислород, а выдыхает углекислый газ. Другие деревья как деревья, вдыхают углекислый газ, а отдают кислород, а инжир — наоборот. И поэтому, говорят старики, спать под таким деревом опасно: мерещатся кошмары, задохнешься.

Как-то к нам в гости приехал папин друг. Мы его долго водили по даче, рассказывали о каждом дереве, угощали плодами. Одним словом, старались показать, как у нас хорошо. Слушал он рассеянно, как-то неприятно кривил губы, а за чашкой чая спросил:

— А где твой хваленый сад?

— Да ведь мы и находимся в саду, — рассмеялся отец.

— Ну да, ну да. А я думал, у тебя тут тянутся в небо кипарисы, чинары, дубы. Ха! Даже фруктовых Деревьев нет. Вот выберемся с тобой ко мне в деревню, я покажу тебе, что такое сад.

Что скажешь, твоя правда, — дед очень старался скрыть обиду, да не получалось у него, — нет у нас ни кипарисов, ни фруктовых деревьев. Зато на Апшероне такой воздух, песок, море, виноград, инжир… Здоровый моложе становится, больной вылечивается.

Но гость небрежно махнул рукой, он не щадил наших чувств, он, похохатывая, все приговаривал:

— Разве это сад? Черт знает что!

Мне было так обидно, я готова была вцепиться в его смеющееся лицо. Подумать только! Так говорить о нашей даче!

— Эх, золоту знает цену только ювелир, — тихонько погладив меня по плечу, сказал дедушка. Уж он-то понял, догадался, что происходило в моей душе.

Спустя многие годы вновь всплыл в памяти моей этот разговор. Уже не было в живых ни деда, ни дядей, ни отца. Мама моя была бабушкой, а я сама матерью. Работала в редакции, по ночам корпела над рукописями; хлопоты по дому, командировки, общественная работа — в потоке дел я совсем забыла про дачу, про Апшерон.

И вот как-то в августовский день зашел разговор о том, что надо съездить на дачу, посмотреть, как там… Накатили, нахлынули воспоминания далеких детских лет, растревоженная память воскресила милую детскую пору. Я села в наш старенький «Москвич», выехала за город. Дорога была широкой, ровно заасфальтированной. Рядом по светлой полоске канала, резвясь в воде, бежали солнечные зайчики. Канал проходил теперь через весь Апшерон, прозрачная холодная вода щедро увлажняла землю, и там, где раньше щетинился колючками бурый пустырь, поднялись оливковые рощицы. Изменился Апшерон, оделся в нежную зелень молодых деревьев, запестрел цветочными клумбами… И чем больше я разглядывала эту красоту, тем с большей горечью вспоминала деда, человека, бесконечно влюбленного в эту землю, в эти пыльные придорожные, согнутые ветром мужественные сосенки, запахи моря и ветра… Как он обрадовался бы, увидев эти зеленые оазисы, могучие ивы вдоль дороги, по которой бегут комфортабельные автобусы!

Я проехала Гоусаны, свернула в сторону Туркян… А где же наша дача? Где старый тутовник? Где янтарный песок, на котором, распластавшись, томились виноградные лозы? Может быть, я что-то напутала? Не может быть! Но ведь не было, не было таких высоких заборов, двухэтажных каменных домов… К чему, от кого эти заборы? Раньше люди обносили, свои дворы небольшими изгородями, и все были друг у друга на виду. Никто не чувствовал себя одиноким. А сейчас… Безлюдно, тихо, только собаки гремят цепями за воротами. Ни в одном дворе не заметишь тендирного дымка, не уловишь запаха хлеба. На улицах нет ребят. Видно, совсем непопулярны теперь «казаки-разбойники». И хотя дети одеваются сегодня куда опрятнее и богаче на лицах у многих застыла скука. Чем они заняты там у себя, за заборами? Смотрят в «ящик» — как они-называют телевизор? Или крутят «маги», упиваясь этим осточертевшим «Мани, мани, мани-и-и…»? Исчезли на Апшероне и ослы, груженные свежими фруктами, катыком. Все другое, совсем другое.

Остановив машину, я долго стучала в железные ворота. Господи, сколько сил надо, чтобы приоткрыть эти массивные, как стенки банковских сейфов, плиты. В дедушкиных сказках за такими воротами жили колдуньи.

Хоть я и не видела человека, его присутствие за броней ворот чувствовалось: кто-то разглядывал меня в щель. Наконец дверца медленно, со скрипом, приоткрылась, и на меня уставилось лицо пожилого человека.

— Что тебе, дочка?

— Я… Я ищу нашу дачу, — растерянно начала я, хотя хотела произнести совсем другие слова: «Я ищу свое детство, я ищу свое прошлое».

Пожилой человек долго, удивленно разглядывал меня сквозь очки; мне показалось, что я знаю его, где-то мы о ним встречались… Память на лица у меня неважная. Но эта привычка иронически щуриться, откидывать со лба теперь уже седые волосы…

— Простите, это ваша дача?

— А чья же? Взял пустой участок, — хозяин хвастливо дернул головой, совсем пустой. Так, несколько виноградных лоз, небольшой инжирник, тутовое дерево… А сейчас… Иногда даже зимую здесь. Да вы заходите, заходите. Знаете, если бы не эта дача, мои кости давно бы сгнили в земле. Песок, море, инжир и виноград — они заставили меня забыть про все мои стариковские болячки.

Я засмеялась. Я узнала этого человека. Вспомнила тот день, когда он, еще молодой, подтянутый и такой уверенный в себе, пришел к нам на дачу вместе с папой и долго ходил по участку. И как он ухмылялся, вспомнилось мне и его небрежное: «Разве это дача?» А теперь он важно перечислял достоинства взлелеянного дедом моим кусочка земли у моря.

Нет, человек не может жить без земли. Человек тогда силен, когда корни его вспоены землей. Вот здесь, сейчас, много лет спустя, окончился спор моего деда с этим заносчивым человеком.

Мудрая правда деда победила.

Кажется, у Декарта есть такие слова: «Человек это вечная загадка». Прожила я полвека, многое увидела, передумала, поняла, но с каждым годом все больше осознаю свое бессилие перед загадками человеческой души. Такой неразгаданной для меня навсегда осталась бабушка. Помню ее, но до сих пор живет во мне какая-то настороженность, страх перед человеком, которого давно нет.

Я любила ее руки, длинные, нервные, постоянно работающие руки. Они не знали покоя, они постоянно творили добро.