История Бобо (СИ)

Я не совсем понимал, о чем он. Зачем нужна бабушка Катя, если со мной может посидеть Макс? Макс. Я посмотрел на его кровать и события, произошедшие вчера вспыхнули, как спичка, и пронеслись у меня перед глазами. Тогда я впервые по-настоящему испугался, но ничего не сказал.

— Я поехал. — сказал отец, выходя. — Я позже позвоню, будь в доме.

Он ушел, а я все сидел на кровати, пытаясь понять, что все это значит, и что делать лично мне?

Я поднялся, и просто пошел на улицу, на задний двор. Я смотрел на дерево, не очень понимая, почему я сюда пришел. Я просто смотрел на камни с засохшей на них кровью и мой детский ум не мог тогда осознать насколько все серьезно. Воробьи все так же сидели на ветках, трещали свои песни и для них этот день ничем не отличался от вчерашнего, и ничем отличаться от завтрашнего не будет. Как им повезло, подумал я.

— Вот ты где!

Я повернулся и увидел, что ко мне, добродушно улыбаясь, ковыляет бабушка Катя. Она была очень старой, кто-то даже, може, сказал бы, что он была ветхой, однако двигалась бабуля быстро.

— Господи ты боже мой! — воскликнула она, увидев кровь на камнях. — Пойдем отсюда, деточка! Нечего смотреть на этот кошмар.

Я не возражал.

Потом я сидел, смотрел телевизор, а бабуля что-то лепила на кухне, время от времени бросая на меня сочувствующие взгляды. Я старался не обращать на нее внимания. По телевизору шла передача о каких-то гусях, которые жили на высоких горах. Показывали, как маленькие гусята впервые спускались вниз. Они просто спрыгивали, надеясь, что выживут. Удивительно, но многие выживали. Я не знал, что об этом думать и как к этому относиться.

— Про природу смотришь? — спросила бабуля, немного отвлекаясь от своих дел.

— Ага. – ответил я и выключил телек.

Я ждал звонка. Но телефон молчал. Несколько раз я даже подходил к трубке, проверяя есть ли гудки. Все было в порядке. Потом я закрыл глаза и тихо прошептал: «Великий всемогущий бог, если ты слышишь меня, то, пожалуйста, сделай так, чтобы телефон зазвонил. Аминь». Открыв глаза, я стал ждать. По-прежнему ничего не происходило. Телефон оставался немым.

В какой-то момент, когда я сидел у телефона и ждал, мне вдруг захотелось рассказать бабуле об убитой ласточке…но я боялся. Боялся, что родители просто возненавидят меня. Поэтому я просто продолжил ждать звонка.

И сон опять стал неожиданностью.

Я сидел на деревянном мостике, разглядывая удивительный пейзаж, открывавшийся передо мной. Мост слегка покачивался, убаюкивая меня. И я лег спать во сне, а когда все-таки, ворочаясь, уснул, то открыл глаза и увидел мамино лицо. Она не сияла.

— Привет. — сказал я.

— Привет, сыночек.

Я хотел спросить, где папа и Макс, но передумал. Ей не очень хотелось говорить. Я посмотрел на кухню — бабуля исчезла.

— Сыночек, — вдруг произнесла она, — как это произошло?

Спросила и посмотрела на меня, полными слез глазами.

Раньше мне казалось, что если кто-то спросит, я ни за что в жизни ничего не расскажу, не произнесу ни слова. Но я посмотрел на нее, а в следующий момент, заливаясь слезами, рассказал все, начав с убитой ласточки. Она ничего не ответила, а просто крепко обняла меня и не отпускала целую вечность. Я ничего не понимал.

— Сегодня он открывал глаза. — с легкой улыбкой сказала она. — Хочешь завтра вместе со мной сходить к нему?

— Хочу! Конечно, хочу!

Я ждал завтрашнего дня, как никогда раньше.

Еще дальше

Я был рядом, когда он открыл глаза. Мы были рядом. Мы стояли возле его койки, слушая медицинскую симфонию, создаваемую этими аппаратами и приборами. Если бы не она, здесь было бы тише, чем в подземелье. Когда он открыл глаза, мама охнула. Она приблизилась поближе, почти вплотную, схватит его за побелевшие руки.

— Максим, — прошептала она, словно боялась его разбудить, — это мы, Маским. Ты слышишь?

— Максим, — добавил отец чуть громче. — Ты меня слышишь?

Он не реагировал. Его глаза были открыты, но они казались какими-то мутными, как запотевшее стекло.

— Макс, — произнес я, приближаясь к нему, — это я. Ты слышишь меня, Макс?

— Тише, — шепнула мама, обнимая меня.

Никакого ответа. Он смотрел в потолок, будто увидел там что-то такое, отчего никак не мог оторваться. Внезапно его губы зашевелились, он открыл рот, но ничего не сказал. У него не получилось. Мама начала всхлипывать и отец сильнее прижал ее к себе.

— Что, Максим? Что ты хочешь сказать?

Его губы по-прежнему шевелились, будто он уже разговаривал, но очень-очень тихо.

— Б…бо…— еле слышно проговорил Макс.

Я посмотрел ему в глаза, но они все так же ничего не выражали.

— Тебе больно, сыночек? У тебя что-то болит, Максим? — мамин голос звучал как тонкая струна, готовая в любой момент разорваться.

— Бо. — более-менее четко сказал Макс. — Бо.

Мне стало нехорошо. Голова закружилась, и во рту появился неприятный металлический привкус. Перед глазами стояли те ужасные кадры, весь тот кошмар. Это было так, будто бы кто-то впихнул в мою голову видеомагнитофон, а кассета была только одна.

— Бобо. — повторил Макс. Он не двигался, просто лежал и повторял это слово, словно надеялся, что мы что-то ответим на это. Но я не понимал, что это такое, не знал, что я должен был ответить. — Бобо. — повторил он еще раз.

Родители молчали. Мама еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. Получалось не очень.

Макс опять закрыл глаза и я испугался, что он уснет. Мне хотелось посидеть с ним еще, я ведь столько времени уже не говорил с ним.

— Он уснул? — спросил я, стараясь говорить как можно тише, чтобы не разбудить Макса, если окажется, что так оно и есть.

— Бобо. — ответил Макс и снова открыл глаза.

Это было жутко. Его лицо по-прежнему не выражало совершенно ничего.

— Максим, — сказала мама, больше не пытаясь сдерживать слез, — любимый, что ты хочешь сказать? Не притворяйся, пожалуйста, Максим, не пугай нас!

— Бобо, — ответил он.

Отец выбежал из палаты, но уже через секунду вернулся, ведя с собой того доктора, что рассказывал о шахте лифта, то есть, о коме. Он подошел к Максу, попросив маму с папой отойти. Я тоже отошел и стал рядом с ними.

— Максим, — холодным тоном произнес доктор, — ты знаешь, где ты?

Какое-то время Макс молчал, словно собирался с мыслями, а затем ответил:

— Бобо.

— Молодец, Максим. А ты знаешь, почему ты здесь?

— Бобо. — сразу же ответил он. — Бобо! Бобо!

— Тише-тише, Максим, не нужно волноваться.

Затем он отошел от Макса и попросил родителей выйти с ним для какого-то разговора. А я остался, чтобы присмотреть за Максом.

Их не было целую гору времени. Мне было так страшно, словно я остался в комнате не со своим братом, а с каким-то оборотнем из тех комиксов, что он постоянно читал.

— Бобо, — все повторял он. А я не мог ничего ответить. Я не узнавал его. Не понимал, что он говорит или хочет сказать, и это пугало меня еще больше.

Я отошел от него, подошел к полуоткрытому окну и посмотреть на мир. Казалось, это был самый солнечный день в истории, самый яркий день в моей жизни. Это не укладывалось в моей детской голове. Как эта комната, палата, может быть такой мрачной и темной, когда весь мир сияет от радости?

— Бобо…Бобо! — слышалось за моей спиной, но я старался не обращать внимания. Макс повторил это слово еще несколько раз и затих. Я оставил прекрасный день за окном и снова подошел к брату. Его глаза все так же были закрыты, казалось, он просто внезапно уснул. Я не стал его будить, хотя мне очень хотелось с ним поговорить, мне хотелось, чтобы он знал, что я все рассказал маме, и что она не злится. Мне хотелось поскорее уйти отсюда. Но мамы и папы все не было. Я подумал о том, что доктор, вероятно, рассказывает им о лекарствах, какими теперь нужно кормить Макса, рассказывает о правильном питании и здоровом сне, а родители просто стоят и кивают головами, внимательно его слушая. Может быть, отец что-то записывает в свой блокнотик с ястребом на обложке. Они вошли в тот момент, когда я уже не надеялся их увидеть. Доктора с ними не было. Мама плакала, и я подумал о том, что если бы отец не придерживал ее за руку, она бы упала на пол. Она подошла к Максу и снова взяла его за руку. Теперь он лежал с закрытыми глазами и молчал. И я не мог, опять не мог понять, дышит ли мой брат? Но если бы он прекратил дышать, эти приборы, стоящие вокруг его кровати, разве они не начали бы пищать по-другому?