Остановить песочные часы

— Жених у меня небогатый, математик, зачем же так деньгами бросаться, — выпустила я стрелу в другую сторону.

— Зато с богатым потенциалом. И, если уж на то пошло, — кривляясь, передразнил меня Меир, — зачем же фисташками бросаться, они тоже денег стоят.

Он успел перехватить блюдо с орехами раньше меня.

Повседневная жизнь, затянувшая петлю в последние годы, вдруг совершенно неожиданно ослабила хватку. Постоянное, никогда не проходящее напряжение Меира (ставка больше, чем жизнь), мои тяжелые роды, потом поиски и смена работы, необходимость приспособиться к неповоротливой корпоративной махине, логика которой часто вывернута наизнанку. И все это в маленькой жаркой стране со своими неразрешимыми проблемами, постоянно находящейся в фокусе всего мира.

По утрам Меир, как обычно, отправлял девиц в школу и детский сад. Я же в это время позволяла себе понежиться в постели (не шумите, мама нездорова). Потом мы не торопясь завтракали и отправлялись на море, обедали в прибрежном ресторанчике без всяких изысков, и возвращались в постель, но так, чтобы не опоздать забрать домой детей. Мы никак не могли наговориться и оторваться друг от друга.

На третье утро моей «болезни» раздался звонок из Шнайдера.

— Мы хотим пригласить вас сделать еще один анализ крови.

— А в чем дело?

— Первичная проверка показала соответствие.

— Для чего?

— Для пересадки костного мозга, но необходимо убедиться в полном соответствии тканей.

Господи, я совсем забыла, что сдавала кровь, просто выбросила это из головы.

— Вы слушаете? Сейчас я пришлю вам разрешение на бесплатную стоянку и точные координаты, где нас найти. Как вам удобнее: факс или мейл?

— Мейл, я продиктую…

— Не надо, у нас есть, вы же заполнили анкету.

— А-а, ну да…

— Когда вам удобно, можно сегодня?

— Э-э… да, пожалуй.

— В одиннадцать подойдет? Пробки уже рассосутся.

— Хорошо, договорились, — улыбаюсь про себя.

Я тоже сразу же подумала о пробках по дороге в Петах Тикву.

— До свиданья, доброго вам дня.

В таком виде меня и застает Меир: в постели и с лэптопом на коленях.

— Не рановато ли? Или уже позвонил кто? Два дня не трогали, а сегодня им уже вынь да положь?

— Нет, сказалась больной до конца недели.

Меир пристраивается рядом, и я выдаю ему историю про Дану и Илану, с которой мы работаем в одном здании, и как я свалила с презентации и отправилась сдавать кровь, и что только что звонили из больницы.

— Гм, — Меир кладет руку мне на колено, — ты думаешь, что можешь стать донором костного мозга после всего того, что пережила?

— Не уверена, но, в любом случае, я хочу… — я умолкаю на полуслове, потому что сама не знаю, чего я хочу

— Хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— Вот этого — точно хочу. И еще, кто-то недопустимым образом задерживает завтрак для больной женщины!

— Французская диета! Сначала кусочек секса, а потом все остальное! — Меир ныряет головой под одеяло.

— Опоздаем же! — на этом мои слабые возражения заканчиваются.

По дороге мы молчим. Меир, хоть и математик, но еще сын двух врачей, и ему не надо ничего объяснять. Большое преимущество иметь такого мужа: и сам все понимает, и нам есть к кому обратиться за советом.

Показав приглашение, мы заруливаем на VIP стоянку и поднимаемся на лифте в гематологию. Начальник отделения не заставляет себя ждать ни минуты. Бросив все дела, он спешит принять нас, выказывая всяческое почтение и даже слегка суетясь. Его взгляд непроизвольно оценивает мою субтильную фигуру: хорош донор, нечего сказать.

— Прочтите внимательно, — он протягивает каждому из нас листки бумаги, на которых изложена процедура поиска донора костного мозга.

Памятка предназначена для пациентов, а не для доноров, и подробно объясняет долгий и бюрократический процесс. Начинается он с того, что координатор вводит данные о тканевой совместимости во всемирную базу данных с целью найти подходящего кандидата среди пятнадцати миллионов. Первичное сканирование дает общую картину потенциальных доноров. В первую очередь координатор запрашивает данные в Израиле, и лишь потом, если ничего не обнаружено, то в центре, находящемся в Голландии…

Делю в уме все население земного шарика на пятнадцать миллионов и получаю примерно пятьсот, то есть по одному донору на каждых пятьсот представителей человечества. Пытаюсь поделить количество жителей Израиля на пятьсот и получаю смехотворно мало.

— А сколько доноров у нас в стране? — машинально спрашиваю профессора.

— Почти шестьсот тысяч.

Еще одно нехитрое деление, и получаю двенадцать. То есть, один из двенадцати.

— Шестьсот тысяч из пятнадцати миллионов у нас?

— Представьте, да.

Представьте… Мы мельком переглядываемся с Меиром. Со слова «представьте» начинается большинство его головоломных логических задачек, доступных исключительно касте посвященных. Последнее простейшее арифметическое действие, и я понимаю, что израильтяне, составляющие ничтожную тысячную долю поголовья планеты, дают восемь процентов людей, готовых пожертвовать костный мозг.

«Если найдено первичное соответствие тканей», говорит инструкция, «то происходит дополнительное обращение с целью провести детальную проверку его подтверждения».

— Что такое соответствие тканей?

— У нас в организме есть несколько генетических маркеров, находящихся в лейкоцитах и называемых антигенами. «Соответствие тканей» — это тест на выявление этих самых антигенов.

— И они совпали?

— Далит, мне не хотелось бы вдаваться в подробности. На основе маркеров делают выводы о признании родства, а это скользкая тема. Дочитайте, пожалуйста, до конца, права реципиента закон защищает не меньше, чем ваши.

На следующем этапе инструкция требует связаться с донором, получить от него дополнительную пробу крови и окончательно установить соответствие. Донор также должен подтвердить, что он готов пожертвовать костный мозг и согласен сделать это в ближайшее время. Факт сдачи данной пробы еще не несет в себе никакого формального обязательства. Лечащему врачу сообщается о наличии подходящего донора только после окончательного установления соответствия. Консилиум врачей принимает решение о принципиальной возможности пересадки костного мозга, после чего координатор связывается с донором, которому сообщается, что он подходит для пересадки. Ему подробно разъясняется процедура, а также испрашивается его формальное согласие, после чего следует физическое обследование и проверки на гепатит, ВИЧ и прочие заразные болезни.

Чем дальше я читаю, тем больше во мне растет недоумение. Особый упор делается на полную анонимность как пациентов, так и доноров, которые на всех стадиях, кроме последней, общаются не с врачами в отделении, а исключительно со специальными координаторами. Понятно, конечно, что после письма, разошедшегося в Интернете, и обращения по телевидению, никакой анонимности пациента не существует, но мне совсем не улыбается раскрывать свою личность. Я вообще еще ничего не решила. Сидящий рядом со мной Меир начинает слегка сопеть и пофыркивать, как рассерженный кот, — явный признак того, что ему тоже не нравится эта история. На последней странице написано, что должно пройти не меньше года перед тем, как закон позволяет прямой контакт между донором и пациентом.

— Ну и зачем мы тратили время, чтобы все это внимательно читать? — язвительно спрашивает Меир, делая упор на слове «внимательно».

Он аккуратно перегибает свой экземпляр два раза и засовывает его в задний карман джинсов.

— Если вы обратили внимание, то там в начале написано, что всемирная база данных насчитывает пятнадцать миллионов доноров костного мозга. Мы уже ни на что не надеялись, это единственное совпадение. Нам не из кого выбирать.

— Мне не хотелось бы получать наркоз.

— Для пересадки не обязательно везти вас в операционную, давать наркоз и брать у вас непосредственно костный мозг. Можно выделить стволовые клетки из вашей крови. Процедура длится в среднем часов пять. И, если вы решитесь, то вы должны пройти курс филграстима, который усиливает деятельность костного мозга.