Исповедь гейши

Впечатлила меня и другая особа из Голливуда, красивая, статная американка, которая приехала со своим мужем, итальянским бароном. Несмотря на свои сияющие огромные голубые глаза, она была совершенно слепой. От жалости я едва сдерживала слезы. Это была актриса Перл Уайт, сыгравшая в нескольких фильмах главные роли. Было трогательно видеть, как супруг помогал ей в каждой мелочи.

Посещали нас и американский газетный магнат Уильям Хэрст с женой в сопровождении Такайси Сингоро, журналиста из токийской газеты «Нити-нити». Госпожа Хэрст и я обменялись платьем — я облачилась в роскошную меховую шубу, а она в мое праздничное верхнее кимоно. В таком необычном виде нас и запечатлели на фотографии. Ее внучка Патриция Хэрст через много лет окажется в центре внимания в связи с делом о ее похищении.

Мой английский совершенствовался буквально на глазах. Это приводило меня в восторг и доставляло огромное удовольствие при проверке на моих иностранных гостях выученных утром в школе слов.

Моя старая учительница Мэри Янагава, родом из Лондона, меня по-настоящему полюбила. Она хвалила мое произношение и говорила, что оно у меня лучшее в классе.

Сам класс состоял из двадцати восьми учеников, где было всего лишь две девушки, китаянка Чу Пин-си и я. Она была значительно старше меня, носила стрижку с челкой и была усыпана веснушками. Кроме того, она всегда надевала узкие штаны, в которых походила на рикшу. Чу Пинси почти не знала японского языка, а также едва понимала по-английски. Я стала единственной для нее собеседницей. Хотя она записалась на курсы английского, главным образом училась у меня японскому языку.

Когда однажды утром я открыла в классе крышку парты, то обнаружила внутри написанное ломаным английским любовное послание. Я тотчас сообразила, что его мог написать лишь прыщавый Морита. Его отец владел предприятием электрооборудования в Ситае, а его отпрыск был довольно назойливым.

Такого же рода был и толстяк Адати в своих огромных очках. У него были девичья, молочного цвета кожа и ямочки на руках. Он преподнес мне набор из шести заточенных карандашей, обвязанных розовой лентой.

Морита и Адати добивались моего расположения — как в пьесе кабуки.

В ответ на просьбу дать свой адрес я всегда говорила, что мои родители умерли, и поэтому приходится жить у родственников.

Ни эти двое, ни другие ученики, как, впрочем, и моя учительница, не могли и вообразить, что я была симбаси-гейшей. С другой стороны, даже мои наперсницы-подруги Котоё, Манэи и Коэйрё ничего не знали о моих занятиях в школе.

Я доверилась только одному человеку, нашему слуге Хан-тяну. Однако он был нем как рыба, так что никогда бы не проболтался ни на каком приеме или в другом заведении с гейшами. На него можно было полностью положиться.

Каждый ресторан с гейшами имел своих постоянных слуг, или хакоя. Само название хакоя — дословно «человек с ящиком» — идет от времени, когда слуги еще носили за гейшами продолговатые ящики из павловнии, где хранились сямисэны. На деревянных гравюрах Утамаро изображены гейши в сопровождении хакоя. Поскольку сами ящики для сялшсэна были тяжелы и громоздки, гейши не могли собственноручно доставить их к месту выступления.

Сегодня сямисэн можно разобрать на три части и уместить в небольшом чемоданчике. Так что теперь его легко можно самой принести для исполнения танца адзума или на репетицию, но раньше не было никакой возможности, уложив его во всю длину в ящик, взвалить себе на плечи.

Эти хакоя получали очень маленькое жалованье от союза гейш, но благодаря чаевым, которые им перепадали от ресторанов и самих гейш, они могли кое-как перебиваться.

Мне всегда было крайне неприятно, чтобы мой хакоя тревожил меня в школе, но это было необходимо в случае неожиданно устраиваемой днем встречи.

Дневные мероприятия, например большой прием на открытом воздухе или прогулка на лодке, оговаривались примерно за месяц, причем нам сообщались день и время. Поэтому я могла заблаговременно отпроситься в школе. Однако, если в Токио неожиданно приезжал какой-либо гость всего на два-три дня, не было иного выхода, как отметить встречу в тот же день.

Тогда я спешно отправлялась домой, подкалывала свои косы, надевала красивое, девичьего фасона кимоно. Можно было выбрать и сине-белое крепдешиновое кимоно с броским оби, если сверху надевалась накидка хаори. Отсюда хакоя и называли само такое мероприятие «идти в чем есть», что попросту означало, что здесь не требуется официального костюма.

В случае подобного дневного мероприятия наш хакоя Хан-тян прежде всего вызывал завхоза школы Ёнэду, который затем, шаркая своими резиновыми шлепанцами, подходил к окну нашего класса и улыбался, обнаружив меня. Это был очень добродушный старик.

Затем господин Ёнэда входил в класс и что-то шептал на ухо нашему учителю английского. После этого учитель по-английски говорил: «Барышня Накамура, у вас кто-то внезапно заболел. Ступайте, пожалуйста, домой».

Мне все становилось понятным! Я быстро собирала свои вещи, в меру выражая испуг, вставала, кланялась учителю и покидала класс.

Господин Ёнэда выражал сочувствие:

— Видно, опять стало плохо вашей бабушке?

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — отвечала я, выскальзывала на улицу и садилась в такси.

Каждый раз, когда приходилось участвовать в дневном торжестве, мы придумывали разные отговорки — дескать, больна моя бабушка, или у меня болит живот, или умер один из моих родственников.

Любовные истории в хакобэя

Вполне естественно, что между гейшами и артистами, которые в ожидании посетителей собирались в хакобэя вокруг жаровен, завязывались романы.

Почетные гости часто опаздывали, и в это время между сидящими вокруг жаровен в нашей уборной велись самые задушевные беседы. Гейши постарше, которым было около пятидесяти, главным образом судачили о том, сколь несносны и дерзки молоденькие гейши, или что некая дебютантка уже через три дня после утверждения ее в звании гейши смогла прибрать к рукам сказочно богатого поклонника. Мы же, молодые, горячо обсуждали мужчин, о которых грезили девичьи сердца.

«Он учится в университете Кэйо, значит, он определенно когда-то станет министром. Я буду стараться работать как можно больше, а когда учеба у него подойдет к концу, мы обязательно поженимся. Сейчас же я встречаюсь с ним только по пути с лекций в кафе „Мои ами“…»

«Я так сильно люблю его, а он ничего об этом не знает. Я поклялась перед Хаккан-сама1, что откажусь от мандаринов и мороженого, лишь бы он ответил мне взаимностью», — вздыхает другая.

«Он восходящая звезда, и я подарила ему подушечку для сидения с гербом хиёку», — мечтательно произносит следующая молодая гейша.

Герб хиёку представляет собой новый герб, который составляется из собственного герба и герба возлюбленного. Герб моей подруги Судзумэ представлял цветок с ромбовидными листьями, тогда как на гербе ее возлюбленного было много вееров. В новом гербе она поменяла среднее опахало на ромбовидные цветы…

Другая моя знакомая имела герб в виде апельсина с листьями самого дерева, а у ее возлюбленного там был сетчатый узор. Она соединила оба изображения, и получился герб основателя буддийской школы нитирэн-сю. Эта оплошность всех потешила.В то время молодые гейши увлекались тем, что перенимали гербы своих возлюбленных. Если у влюб ленной пары отсутствовала любовная связь и их отношения были еще платоническими, подобное сочетание гербов могло служить объяснением в любви.Таким образом даже самые молодые гейши находили выражение своим мечтаниям.

Двенадцатилетние ученицы, сидя вокруг жаровен, говорили о сладких бобах из Вакамацу, о том, что там порции больше, нежели в Тацутано. В таком возрасте скорее занимает умы еда, а не любовь.

В то время еще не было законов по защите детей, и поэтому уже с двенадцати лет можно было обучаться профессии гейши, и у нас было много совершенно очаровательных малышек учениц.

Как бы то ни было, каждая группа обсуждала близкую ей тему, и люди одного возраста всегда усаживались вместе.