Роман со странностями

Много позже я вспомнил обстоятельства, которые привели к той тра­гической ошибке. Замечательная переводчица, как мне показалось, закон­чила перевод — последние слова, которые я записал, были стандартные: «Примите мои уверения...» И в это мгновение домашние позвали ее к телефону. Переводчица извинилась и ушла в соседнюю комнату. Я спря­тал записанное, совершенно не предполагая, что в письме мог остаться постскриптум.

...Часом позднее я прощался под Дворцовой аркой с правнуком Тру­бецкого. Я был подавлен. Казалось, потомок иронично смотрит на меня — невежду, только что поверженного прадедом в Пушкинском Доме. Окле­ветанный дед был отомщен.

— И все-таки вы правы, — неожиданно сказал Бибиков и пожал мне руку. Что это означало: дьявольскую иронию, насмешку или сочувствие — сказать не могу. Во всяком случае, с Бибиковым мы никогда больше не встречались.

Когда раздался тот странный телефонный звонок, я подумал: «Господи! У каждого свои игры. И если эти люди верят в мистику, то, как говорила моя бабушка, на здоровье».

На кухне готовила жена, а я, повесив трубку, долго не решался рас­сказать ей о приглашении. Кто они, эти женщины? Истерички, которым кажется, что они могут то, чего никто никогда до них не мог? Разве я не видел и не знал таких?

— Как тебе не стыдно! — воскликнула, как я и предполагал, жена. — Солидный человек, а клюешь на явное шарлатанство! Вот уж действитель­но: ум — за разум!

И все же я помнил о том звонке. В конце-то концов, так ли уж ценен для меня потерянный день? А потом, разве не бывает, что и неудача может пригодиться в литературном деле? Что-то словно мешало отказать­ся от встречи.

Тринадцатого ноября 1993 года я, ничего не сказав домашним, поехал на Васильевский. К нужному дому я подошел чуть раньше назначенного. Побродил по пустынным проулкам, много лет назад именно в этом районе я начинал работать врачом «неотложки», все здесь было исхожено и зна­комо. Наконец пришла пора подниматься в квартиру.

Я позвонил. В узком, слабо освещенном коридоре стояла невысокая блондинка с добрыми серыми глазами, как оказалось — Наталья Федоров­на. На ней был домашний халатик и тапочки. Позади, прислонившись к косяку, стояла вторая — черноволосая, худенькая, с матовым лицом и гладкой прической. Она молчала и, как мне казалось, с любопытством рассматривала меня. И эта была одета без всяких претензий: кофточка, черные брючки и тоже тапки. Звали ее Ольга Тимофеевна.

Теперь и не вспомнить, как начинался наш разговор. Возможно, я рас­сказал о мучительной, неудавшейся работе, об отчаянии от безрезультат­ного поиска. Мои герои были им неизвестны. Впрочем, о Вере Михайлов­не Ермолаевой я еще что-то мог бы рассказать, но Гальперина толком не знал даже его собственный сын.

Незадолго до этой встречи я прочитал книгу Форда «Жизнь после смерти». Ее содержание показалось мне сказкой. Правда, кое-что меня все же заинтересовало. «Весь Новый Завет, — писал американский меди­ум, — если его правильно понимать, представляет необычайно подробный и хорошо изложенный рассказ о парапсихологическом феномене, который сформировался вокруг группы незаурядных медиумов, один из которых в высшей степени был одарен вдохновением».

Я сидел в небольшой комнате. Слева и справа нависали книжные пол­ки, на маленьком письменном столе стоял старенький диктофон, за ним опять книги. Странно было глядеть на «технические» приготовления женщин.

На табурете лежал лист пожелтевшей, будто прожженной бумаги с написанным от руки алфавитом. Наталья Федоровна взяла Ольгу Тимофе­евну за запястье, как бы готовясь отдать ей энергию. Я сидел метрах в двух, ожидая, когда начнется сеанс. Как и у Форда, у них был посредник, контактёр, через него они и должны были выйти на тех, кого мне хоте­лось услышать. Контактер назывался Плутоном. Была ли это планета, как считали медиумы, или нечто иное, но контактер соглашался помочь.

По сути я ни к чему не был готов, не заготовил вопросов. И когда Наталья Федоровна резко сказала «Спрашивайте!», я растерялся. «У кого спрашивать?! — пронеслось в голове. — О чем? Что могут ответить мне тени?»

Пока медиумы готовились к сеансу, я мысленно иронизировал, но те­перь неожиданное приказание заставило меня сосредоточиться и задать хоть какой-то вопрос.

Первая беседа с Верой Михайловной Ермолаевой через петербургских трансмедиумов

— Вера Михайловна, — повторила названное мной имя Наталья Федоров­на. — Вы нас слышите? Вы здесь?

— Я здесь. И давно. Хотя мне это и трудно.

Я поразился, как изменился голос медиума.

— Вам физически трудно? — спросил я.

Все догматы материализма, которые я добросовестно исповедовал десятилети­ями, моментально превратились в ничто.

— Это очень по-земному, — мягко сказала Ермолаева. Вернее, звучал голос медиума, но явно с другими интонациями. — Просто мне страшно подумать, что я ошиблась и вам понадобилась не я, а некто другой.

— Нет, вы не ошиблись, — улыбнулась Наталья Федоровна, вероятно, почув­ствовав радость удачи. — Мы спрашивали вас. И нужны именно вы.

Она взглядом требовала сосредоточиться, в конце-то концов здесь не было, кроме меня, человека, который хоть что-то знал о Ермолаевой.

— Вера Михайловна, — сказал я, уже не поражаясь тому, что принимаю происходящее за реальность. — Вера Михайловна, как вы объясняете все, что случилось с вами?..

И снова пожалел, что задаю дурацкий вопрос. Впрочем, а каким еще может быть вопрос к атому или плазме? Да и вообще — кто мог бы ответить, с каким веществом пошел разговор?Я видел напряженно-сосредоточенные лица Натальи и Ольги, затем блюдце поплыло по кругу.

— Вы же понимаете... — устало ответили мне. — Шло страшное время, ког­да лучше было не знать никого.

Ах, как я злился на себя за то, что совсем не готовился к беседе. Я торопли­во придумывал вопрос, который мог бы показаться не пустяком. И все же спро­сил не то, что следовало, не о ней, не о близких, а совсем земное:

— Вера Михайловна, как вы думаете, то, что теперь происходит в искусстве, можно считать хаосом?

В короткое мгновение я перестал поражаться тому, что разговариваю не с живым человеком, а с погибшей более полувека назад Ермолаевой.

— Знаете, то, что сегодня происходит в искусстве, совершенно необходи­мо, — сказала она, — потому что поиск обязательно дает какой-то ход или по­казывает тупик.

Я видел, как сосредоточилась Наталья Федоровна, как напряглось ее внимание.

— Это милые ребята, которые не боятся идти туда, откуда никто не прихо­дил. Никто. Они уходят в небытие, чтобы показать, какие пути невозможны или закончены...

Пальцы Натальи Федоровны застыли над блюдцем:

— Сейчас не хаос, а поиск, вот главное из того, что я вижу на земле. Я говорю о бескорыстном искусстве. Другое тоже ищет, но там Бог ни при чем.

Возникла пауза.

— Сил нет, — пожаловалась Ермолаева. — Нам придется расстаться...

Я нервно сказал:

— Вера Михайловна, если можно, я еще приду к вам. Я хочу говорить...

— Хорошо, — согласилась она. — Прощайте.

...Я вышел на улицу совершенно растерянный и долго стоял на знако­мом углу, так и не понимая, в какую сторону идти.

На город опустилась темнота. От звезд серебрилось петербургское не­бо. Я глядел и глядел вверх, словно бы пытаясь отгадать, где же находит­ся встревоженная человеческая душа. Потом я пошел не к остановке, как следовало, а в другую сторону, пока, наконец, не понял, что ошибся. В том доме, где я только что был, свет горел почти во всех окнах.

В мой прагматический мир ворвалось необъяснимое. «Господи, — ду­мал я, — продвинулось ли человечество к истине?! Неужели жрец в хра­ме, как и пророки Нового Завета, были ближе к правде, чем мы, ниспро­вергатели и материалисты?» Я невольно повторял про себя слова священ­ника Форда о том, что те двенадцать апостолов, и один из них, «в высшей степени одаренный вдохновением», могли больше нас, нынешних, как бы достигших небывалого развития.