Memento

Резкий белый свет. Вот, значит, как это выглядит?

Шофер — вероятно, одногодок Михала — открыл задние дверцы и выдвинул носилки. Кислородная маска неожиданно сорвалась. Михал изо всех сил вдохнул свежий воздух Петршина. И тут же снова скорчился в судорогах.

Господи, хоть бы уж перестало болеть! Только бы не болело…

Снова маска.

Слепящий свет больничных люминесцентных ламп. Михал отрешенно закрыл глаза.

Ладно. Пусть будет конец. Пусть. Но только скорее, как можно скорее!

Лифт медленно тащился сквозь этажи, равнодушный к его мольбам.

Мельтешение света и людских фигур в коридоре.

— Разденьте его, — доносится чей-то голос.

Прямо тут, в коридоре? Четыре сестры, санитар — подсчитывает Михал.

Чьи-то руки взялись за рукава его рубашки, ботинки, носки, брюки…

Все моего возраста, подумал Михал. Или даже моложе?

— Вы слышите меня? Как это произошло? Как это произошло?

Михал умоляюще вглядывается в лицо врача. Строго сжатый рот, тронутые сединой волосы, щетинка седых усов.

Чтобы Михал мог ответить, врач приподнимает маску, но в ответ — только хрип.

Руки одной из сестер расстегивают на Михале брюки.

— Запишите, где вы его нашли, и вообще все, что знаете, — врач поворачивается к санитару «скорой».

— Вы принимали какие-нибудь порошки? — Он снова склоняется над Михалом: — Если не можете говорить, достаточно просто кивнуть. И не надо бояться. Мы вас спасем.

От чего? — подумал Михал.

Маска снова стискивает лицо.

— Давление падает, — откуда-то издалека доносится до Михала голос врача. В ушах шум.

Сосредоточиться. Все разговоры в сторону. Надо успеть, думает врач.

Кто-то приподнимает Михала, две сестры стягивают с него брюки. Боль, которая на миг заглушает все. Когда он приходит в себя, его уже раздели до пояса.

— Пан доктор… — слышится голос одной из сестер. Она поворачивает голову. Из-под белой шапочки выбиваются пряди темных волос.

Олина! Господи, что она тут делает?

Сжатые губы врача.

— Ну, дружище, таких изуродованных ног я еще не видел. Не боитесь их лишиться? — И уже про себя: «Глядя на такое, трижды подумаешь, стоит ли заводить детей!»

Только не смотреть на Олину! Может, она меня не узнает, думает Михал.

Сестры стаскивают с него рубашку.

— И руки тоже, — предупреждает Олина. По линиям вен сплошные следы уколов. Воспаленные раны. Ороговевшая кожа. Язвы. Абсцесс в локтевой ямочке. На ногах нарывы.

— Ну как же делать вливание в такие страшные вены? — Олина качает головой.

Узнала. Конечно, узнала. Просто стыдно признаться. Сказать, что эта развалина — твой знакомый.

Каким-то блестящим инструментом врач разжимает стиснутые судорогой челюсти Михала.

— Ингалятор!

Металлический привкус. И горечь на языке. Михал заходится в кашле. Во рту вдруг оказывается резиновый шланг.

Чертова трубка скребет по гландам. Слезы на глазах и судорожные спазмы в горле. Выблевать все это. Все! Врач немилосердно запихивает трубку глубже и глубже. Михал с трудом глотает. Трубка проникает в трахею.

— Промоем желудок! — доносится спокойный голос врача.

Еще одна трубка начинает скрести в носу у Михала. На этот раз ее просовывает в пищевод Олина.

Вот так встреча после долгой разлуки! Бред какой-то.

Михал тщетно пытается приподняться. Нет, не выходит, ноги привязаны к койке. В груди все клокочет. Две отвратительные тугие трубки ползут глубже и глубже, как змеи за добычей. Змеи из самых ужасных глюков. Змея на пальме. Как в тот раз!

Воздуха!

Михал пытается высвободиться из тисков рук врача, но все еще не может выдавить ни слова. Свет режет его расширенные от ужаса глаза. Он мечется по койке. Напрягает мускулы.

— Сестра, шприц!

Олина присоединяет к трубке, которую всунули ему в пищевод, громадный шприц. И мигом впрыскивает его содержимое в желудок.

Как только внутри захолодило, все уже рвется наружу.

Жидкость, которую откачивает Олина, красно-коричневого цвета. Господи, ну помоги мне потерять сознание, страстно молит Михал. Не видеть ничего. Голый, беспомощный, тощий полутруп, покрытый язвами и ранами, а вокруг двадцатилетние девчонки.

Олина, правда, постарше. Интересно, что она обо всем этом думает? Жалкое тело в резком свете лампы.

Когда-то ты совсем по-другому представлял себе эту встречу! Она должна была пожалеть, что потеряла тебя. Попытаться вернуть. А теперь небось радуется, что тогда отвязалась.

Чушь. Скорее всего, она меня и за человека-то не считает.

Следующая порция воды из шприца в желудок. И снова этот ужасный подъем. На поверхность.

Черт бы все подрал!

— Содержимое желудка — шестьсот миллилитров.

— Сестра, капельницу!

А-а-а!!! Он попробовал кричать — плевать на эти резиновые трубки. Игла впивается в исколотую, воспаленную вену, как жало шершня. Михал дергается всем телом.

Да разве я для них человек?

Снова укол. Огненная вспышка в голове. Вот теперь остается только зареветь по-звериному.

— Никак не выходит, — доносится голос сестры.

— Ну-ка, дай. — Это уже Олина.

Господи, хоть бы она ушла!

И снова эта дикая боль.

Сколько же раз я точно так, без всякой надежды на успех, пытался вколоть себе очередной дозняк. Тридцать-сорок попыток. Четыре часа мучений. Ванна с горячей водой — может, вены хоть чуть-чуть набухнут, слабая искорка надежды, ну должно же в конце концов повезти. Укол под язык — последний шанс. Когда же конец всему?

Опять укол!

— Ну наконец-то, — слышит Михал.

— Сестра, катетер!

И, прежде чем Михал успевает передохнуть, чьи-то руки берут его за член. Неужели сестра? Закрыть от стыда глаза.

Только бы не видеть, Олина это или нет. Так далеко мы никогда не заходили.

Какая-то мазь? Рука сжимает сильнее. Тупо отдается боль. И снова. Жгучая, режущая боль, когда катетер проникает в мочеиспускательный канал. Опять то ужасное погружение в глубину, которое нельзя остановить. Михал чувствует, как по щекам текут слезы.

— Возьмите мочу, — доносится откуда-то из забытья.

— Отправьте на токсикологию, — где-то за головой Михала говорит врач.

Больше он ничего не слышит. Только невнятные голоса сестер. Все тонет в странном мутном полумраке. И коридор, и привязанные руки, и девушки в медицинских халатах, и Олина. И те проклятые трубки в трахее и мочевом пузыре. И собственная голова. И мозг там внутри. И каждая мысль, каждый миг.

Снова в глубину. Поверхность жутко далеко, и мгла сгущается в черноту. Только ингалятор с неумолимой регулярностью проталкивает в Михала воздух.

Проклятье, что у меня в глотке? Выплюнуть? Не выходит. Какая-то кишка?

Михал открывает глаза.

Белый потолок, белое одеяло. Снова глюки?

Да нет. До тошноты знакомая боль нарывов на ногах. Он попробовал встать. Руки привязаны к кровати.

Что за дела?

Он дернулся. Одеяло сползло. Какие-то провода от груди к аппарату за спинкой кровати. Михал покосился в ту сторону. Прыгающая точка на мониторе. ЭКГ. Больница! А эта чертова трубка ведет к дыхательному аппарату. Вспомнилась та ужасная, невыносимая боль в легких. Жуткое погружение под воду, где нельзя вдохнуть. Страх смерти.

Ну я и идиот! Связаться черт-те с кем, кто кинет тебя тут же, лишь бы самим не вляпаться.

А разве я думал, что переберу? И что потом меня оттащат на улицу подальше от берлоги и бросят подыхать на помойке?

Наширялись моим товаром. А дальше? Как поняли, что дело плохо, взяли и вышвырнули. Подонки, ну и подонки…

Теперь небось на моем кайфе отлично погуляют. Это же надо, так наколоть! Ну и мразь.

Может, они нарочно крутняк задвинули [8], чтоб после забрать себе все? Значит, так, последнюю дозу колол Моська. Этот змей. Тварь кривая. Не помню, видел я, как он ее готовил? Вряд ли. Я уже тащился вовсю, где там было следить. Суки. Дружки называется. Я им вообще до фонаря. Для такого молодняка просто развалина. Падаль. Попользоваться и выкинуть.