Спроси у пыли

Бандини (из интервью перед отъездом в Швецию): «Мой совет всем молодым авторам предельно прост. Я бы предостерег их от одного — никогда не чурайтесь новых впечатлений. Будьте открыты для всей жизни, смело вступайте с ней в схватку, атакуйте ее с голыми кулаками».

Репортер: «Мистер Бандини, как вы пришли к идее написать книгу, за которую вас удостоили Нобелевской премии?»

Бандини: «Книга основана на реальных событиях, которые произошли со мной одной ночью в Лос-Анджелесе. Каждое слово в этой книге — правда. Я прожил эту книгу, я все это испытал».

Хватит. Все это уже было. Я развернулся и пошел обратно к церкви. Непроглядный туман. Девушки там не оказалось. Я двинул дальше: возможно, удастся догнать. Увидел на углу. Она стояла и разговаривала с рослым мексиканцем. Болтая, они перешли улицу и вышли на Площадь. Я последовал за ними. Черт, мексиканец! Такая женщина должна выставлять заслон для цветных. Я ненавидел его — латинос, бык. Они шли под банановыми пальмами, и шаги их отзывались эхом в тумане. Мексиканец рассмеялся. Затем расхохоталась девушка. Они прошли Площадь и свернули в переулок, который вел в Китайский квартал. Неоновые вывески с восточными каракулями окрашивали туман в розовое. Они подошли к дому рядом с рестораном «чоп-суи» и поднялись по лестнице. Напротив работал дансинг. По обе стороны дороги были припаркованы такси. Я присел на переднее крыло автомобиля, что стоял перед подъездом, где они скрылись, и стал ждать. Я курил и ждал. Пока не замерзну на фиг, я буду ждать. Пока Всемогущий не сразит меня насмерть, я буду ждать.

Прошло полчаса. На лестнице послышались шаги. Дверь отворилась, появился мексиканец. Он вышел в туман, закурил и зевнул. Затем улыбнулся, передернул плечами и двинул прочь. Туман поглотил его. Проваливай и улыбайся. Ты, вонючий бык — чему ты лыбишься? Выкидыш деградирующей нации, ты поднялся в номер с одной из наших белых девочек и ты улыбаешься. Ты думаешь, у тебя был бы шанс, если бы я не отказался там, на ступенях церкви?

Вскоре по лестнице зацокали каблуки, теперь в туман ступила девушка. Та же самая девушка, то же зеленое пальто, тот же зеленый шарфик. Она увидела меня и улыбнулась.

— Привет, милый. Хочешь развлечься?

Теперь спокойно, Бандини.

— Ну, — начал я, — возможно. А возможно и нет. А что ты умеешь?

— Поднимись ко мне, дорогой, и все узнаешь.

Кончай ухмыляться, Артуро. Будь вежлив.

— Можно и подняться, — ломался я. — А можно и не подниматься.

— Ах, шалунишка, пошли.

Узкое лицо, запах кислого вина изо рта, слащавая, лицемерная нежность и жадные до денег глаза.

Реплика Бандини:

— Какая сегодня цена?

Она берет меня за руку, тянет к двери, правда, ласково.

— Ты подымешься, дорогуша, и мы там обо всем договоримся.

— Вообще-то, я не совсем в настроении, — талдычит Бандини. — Как раз с оргии возвращаюсь.

Дева Мария, полная грации и изящества, уже подымаюсь по лестнице, но я не смогу исполнить все до конца. Я должен избавиться от этого. Коридоры, воняющие тараканами, желтый свет под потолком, я слишком возвышен для всего этого, девушка, удерживающая мою руку, нет, это ошибка! Артуро Бандини, ты — мизантроп, твоя жизнь обречена на безбрачье, тебе следовало бы быть священником, каким-нибудь отцом ОʼЛири, рассказывать о радостях самоотречения и самоограничения, в том числе и от родительских денег. О, Дева Мария, зачавшая без греха, молись за нас, за тех, кто взывает к тебе, молись, пока мы поднимаемся на самый верх, идем в конец пыльного, темного коридора в ее комнату, она включает свет, и мы входим.

Комната меньше моей, без половика, без картинок, стол, стул, умывальник. Девушка скинула пальто. На ней было синее ситцевое платье. Без чулок. Снимает шарфик. Она не блондинка, корни волос черные. Нос с горбинкой. Бандини на кровати, он расположился с небрежным видом, словно человек, который знает, как сидеть на чужой кровати.

Бандини:

— Отличное гнездышко у тебя.

Господи, мне надо убираться отсюда, это ужасно. Девица села рядом, обняла, прижавшись ко мне своей грудью, поцеловала. Холодный язык ее коснулся моих зубов. Я вскочил. Думай быстрее, мозг, прошу тебя, дорогой мой мозг, вызволи меня отсюда, и этого никогда больше не повторится. С этого момента я вернусь в лоно церкви. С этого дня моя жизнь потечет как чистый ручеек.

Она разлеглась на кровати, заложив руки за шею. Но я еще буду нюхать сирень в Коннектикуте, вне всякого сомнения, перед смертью, и увижу опрятные белые церквушки моей юности, с пастбищ которых я сбежал, порушив загоны.

— Послушай, — сказал я. — Хочу с тобой поговорить.

Она скрестила ноги.

— Я писатель и собираю материал для книги.

— Я знала, что ты писатель, — отозвалась она, — или бизнесмен, или что-то в этом роде. У тебя умный вид, дорогой.

— Я писатель, понимаешь. Ты мне нравишься и все такое. Ты классная. Я балдею от тебя. Но сначала я хочу с тобой поговорить.

Она села.

— У тебя есть деньги, милок?

Деньги — хо! И я вытянул пухлую пачку долларов. Естественно, у меня есть деньги, много денег, и это капля в море, деньги не тема для разговора, деньги для меня ничего не значат.

— Почем заряжаешь?

— Два доллара, сладкий.

Я дал три, отстегнул с легкостью, словно это сущий пустяк для меня, отвалил с улыбкой, деньги не проблема, там, откуда они пришли, есть больше, и пусть в этот момент мама сидит у окна, перебирает свои четки и поджидает, когда папаша вернется домой, деньги есть, деньги есть всегда.

Она сунула плату под подушку. Она была довольна, и улыбка ее стала другой. Писатель желает побеседовать. Как обстоят дела на сегодняшний день? Нравится ли ей такой образ жизни? Ох, будет, дорогой, давай переходить к делу. Нет, я хочу поговорить с тобой, это важно, новая книга, свежий материал. Я часто так поступаю. Как ты умудрилась вляпаться в такое дерьмо? Ой, солнце, ты и об этом собираешься у меня выспрашивать? Ну я же говорил, деньги для меня не проблема. Но дело в том, что для меня время — это деньги. Тогда вот еще пара баксов. Это уже пять, Господи, пять баксов долой, а я все еще здесь, как я ненавижу тебя, ты омерзительна. И все же ты чище меня, потому что у тебя нет души на продажу, лишь жалкая плоть.

Она была ошеломлена, теперь она готова на все. Я мог бы воспользоваться этим, как мне заблагорассудится, и она попыталась подтолкнуть меня, но погоди минутку. Я же говорю тебе, я хочу побеседовать, я повторяю, деньги — не проблема, вот еще три, итого восемь долларов, но это не имеет никакого значения. Просто возьми эти восемь баксов и купи себе что-нибудь эдакое. Тут я щелкнул пальцами с видом человека, что-то вспомнившего, нечто важное, безотлагательное.

— Послушай! — воскликнул я. — Совсем забыл. Сколько сейчас времени?

Ее подбородок поглаживал мою шею.

— Не волнуйся о времени, мой сладкий. Можешь оставаться на всю ночь.

Нечто важное, ах да, наконец-то вспомнил, мой издатель, он сегодня прилетает. В Бербанк! Прилетает в Бербанк — далековато. Надо еще поймать такси и ехать, придется поторапливаться. До свидания, всего хорошего, оставь эти восемь долларов, купи себе что-нибудь красивое, прощай, пока! Бегом вниз по лестнице, пулей отсюда, внизу в дверном проеме долгожданный туман, пусть эти восемь долларов остаются тебе, о, чистый туман, я вижу тебя, я иду к тебе, ты чистый глоток и прекрасный мир, я спешу к тебе, прощай, визжащая лестница, скоро увидимся, у тебя есть восемь долларов, купи себе что-нибудь хорошее. Восемь долларов стояли у меня перед глазами. О, Боже, убей меня и отправь мое тело домой, прикончи меня как поганого язычника без причащения, без соборования, восемь долларов, восемь долларов…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Скудные дни — синее небо без единого облачка, сплошное синее море день за днем и плывущее по нему солнце. Дни изобилия — изобилия терзаний и апельсинов. Поедать апельсины с утра в кровати, ими обедать, давиться на ужин. Апельсины, пять центов за дюжину. В небе солнечный свет, и в желудке моем солнечный сок. Походы на японский рынок. Завидев меня, круглолицый японец улыбался и доставал бумажный пакет. Щедрый человек, он отваливал мне по пятнадцать, а то и по двадцать плодов за никель.