Свадебный переполох

Арусяк, предпочитавшая всем обрядам похищение, вздохнула и посмотрела на Тимофея взглядом, полным тревоги.

– Завтра же и начнем, – предложил Тимофей.

– Завтра так завтра, – согласился Вачаган.

– А можно вместо «миджнорд кина» мой папа придет, а? – поинтересовался Тимофей, зная, что мать его ни за что на свете не согласится участвовать в таких мероприятиях.

– Можно, вы, главное, сегодня не задерживайтесь, а то в прошлый раз я вас прождал час под дождем. – Вачаган укоризненно посмотрел на Арусяк.

– Нет, мы вовремя будем, – заверила его Арусяк.

– Ну, тогда с Богом. И помни: если твои родители обидят сегодня Арусяк, я их зарежу, – сказал Вачаган.

– Не обидят, они у меня люди мирные, – улыбнулся Тимофей.

Мирные люди сидели за обеденным столом в своей уютной гостиной в ожидании встречи с некой Арусяк, пленившей их любимого сына своим умом, красотой и кротостью настолько, что он решил на ней жениться. Елизавета Анатольевна, боявшаяся родства с армянами больше чумы, нервно барабанила ногтями по столу. Борис Иванович Столяров пребывал в глубочайшей печали. Он собирался вывезти в Стокгольм езида Азо. Для этого профессор оформил ему загранпаспорт и выдал приличную сумму денег в качестве компенсации за то, что тот проведет пять рабочих дней вдали от своих коров и баранов. Но неожиданно Азо наотрез отказался ехать, мотивируя свой отказ тем, что сыры, которые он хранил в кувшинах, запечатанных глиной, уже готовы, и пора везти их в Ереван на базар. Борис Анатольевич тщетно пытался уговорить езида, обещал скупить у него весь сыр втридорога и доказывал ему, что тот теряет единственный в своей жизни шанс мир посмотреть и себя показать. Но езид Азо был неумолим.

– Уже год в Ереване не был. Продам сыр – может, поеду. Что мне твой Стокгольм? Ты мне скажи, там лаваш есть? – возмутился Азо, когда Борис Иванович потребовал либо вернуть деньги, либо поехать на конференцию.

– Нет там лаваша.

– И кюфты [14]нет? – удивленно спросил Азо, натачивая свой нож.

– И кюфты нет, – вздохнул Борис Иванович.

– Вот видишь! Зачем мне твой Стокгольм, если там нет лаваша и кюфты? – пожал плечами Азо и с вызовом посмотрел на Бориса Ивановича.

Увидев в руке горца наточенный нож, Борис Иванович решил, что раздражать езида не стоит, и снова мягко попросил вернуть деньги. В ответ езид вздохнул и сказал, что деньги потратил на приданое для своей сестры, которая скоро выходит замуж. Пообещав себе больше никогда не связываться с езидами, прекратить исследования и покинуть Армению сразу же после конференции в Стокгольме, Борис Иванович сел в автомобиль и поехал в Ереван, где его ожидал еще один сюрприз.

В гостиной сидела мертвецки бледная Елизавета Анатольевна с расширившимися от ужаса глазами. Напротив сидел Тимофей и качал головой, убеждая мать не делать вид, что она проглотила язык. Языка Елизавета Анатольевна не проглатывала, но известие, которое сообщил ей несколько минут назад Тимофей, на какое-то время лишило ее дара речи.

– Он собрался жениться на Арусяк, Боря, он собрался жениться! – завопила Елизавета Анатольевна, увидев мужа.

– Собрался так собрался. Мне-то что? Взрослый мужик, знает, что делает. Черт, как мне теперь без езида ехать?

– Какие езиды, Боря? Ты слышал, что я тебе сказала? – Голос Елизаветы Анатольевны задрожал.

– Слышал, слышал. – Борис Иванович похлопал сына по плечу. – Веди свою Арусяк знакомиться.

– Завтра приведу на ужин, – ответил Тимофей и пулей выскочил из комнаты, оставив безутешную мать и расстроенного отца.

Как только сын исчез, Елизавета Анатольевна подскочила к мужу и стала уговаривать его вразумить сына, околдованного девушкой со странным именем.

– Они тут все ведьмы! Она его приворожила, говорю тебе, Боря, приворожила!

– Ай, хватит тебе уже. Пусть приводит, там посмотрим. – Борис Иванович отмахнулся от истеричной жены и пошел в свой кабинет.

Устроившись поудобнее, он жадно отхлебнул из бутылки с коньяком и откинулся на спинку кресла. Истерика жены была сущим пустяком по сравнению с Азо, разрушившим его голубую мечту – явить своим именитым коллегам настоящего езида.

Наутро Елизавета Анатольевна успокоилась, взяла себя в руки и побежала в косметический салон делать прическу. «Посмотрим, что это за Арусяк. В конце концов, это еще не свадьба!» – подумала она, глядя, как на голове вырастает подобие фонтана – супермодная укладка в исполнении именитого парикмахера Левона, чьи руки творили чудеса с жиденькими волосенками Елизаветы Анатольевны, создавая имитацию густой, пышной шевелюры. Выскочив из парикмахерской, Елизавета Анатольевна побежала на базар выбирать продукты для предстоящего ужина.

На ужин Елизавета Анатольевна, с недавних пор озабоченная и здоровым питанием (в результате чего муж с сыном стали питаться исключительно в ресторанах и кафе), решила подать свои фирменные блюда: суп-пюре из брокколи с сыром, внешним видом напоминавший испражнения младенца, отбивные из капусты и салат из кабачков.

– Что-то они опаздывают, – вздохнул Борис Иванович, брезгливо посматривая на супницу. Он подумал, что поступил очень осмотрительно, заскочив в кафе рядом с домом и откушав шашлычка.

– Может, и не придут, может, она уже передумала? Девушки – они такие ветреные! – поправила прическу Елизавета Анатольевна.

– О, вот и они, веди себя прилично, – прошептал Борис Иванович, услышав шум в коридоре.

– Хм, мог бы и не предупреждать. У меня благородство в крови, – парировала Елизавета Анатольевна.

Все экзамены в институте вместе взятые, первая встреча с Вачаганом и его семейством и куча других событий, при воспоминании о которых у Арусяк подкашивались ноги, не шли ни в какое сравнение с теми ощущениями, которые она испытала в ту минуту, когда входила в квартиру Тимофея, крепко сжимая руку возлюбленного.

– Добрый вечер, – прошептала она, зардевшись.

– Это мои родители: Борис Иванович и Елизавета Анатольевна, а это моя невеста Арусяк, – улыбнулся Тимофей.

– Очень приятно, – ответила Арусяк.

– Взаимно, – поджала губы Елизавета Анатольевна, бросив критический взгляд на будущую невестку.

– Присаживайся, Арусяк. – Борис Иванович улыбнулся девушке, явно одобряя выбор сына.

– Спасибо, – ответила Арусяк и присела на краешек стула, робко потупив взор.

Разговор наладился не сразу. Минуты три родители изучали Арусяк так, как будто она была не обычной девушкой, а инопланетным существом с тремя головами и фиолетовой кожей. Арусяк тоже осторожно поглядывала на женщину с прической времен Людовика Четырнадцатого и добродушного вида мужчину с густой седой бородой, пытаясь понять, произвела ли она на них впечатление, и если да, то какое. Молчание прервал Тимофей.

– Давайте ужинать, – предложил он.

– Давайте, – манерно ответила Елизавета Анатольевна и стала разливать суп по тарелкам.

От вида мутной зеленоватой цвета жидкости Арусяк, обожавшей мясо, в особенности шашлык и кебаб, стало слегка не по себе. Но будучи девушкой воспитанной, она прекрасно понимала, что отказ отведать угощение может обидеть хозяйку. Арусяк посмотрела в тарелку, взяла в руки ложку и зачерпнула немного супа.

– Кхм, – закашлялась Елизавета Анатольевна.

Арусяк подняла глаза и увидела, что женщина с башней на голове взяла льняную салфеточку, лежащую возле тарелки, расправила ее и постелила себе на колени. Арусяк смутилась, взяла свою салфетку и сделала то же самое. Елизавета Анатольевна в тот вечер манерничала, как никогда в своей жизни: промакивала губки салфеткой чуть ли не после каждого глотка, пилила ножом капустные отбивные и разрезала на мелкие кусочки и без того маленькие кабачки, аккуратно отправляя их в рот, каждым жестом демонстрируя свою принадлежность к высшему обществу. Арусяк следила за каждым ее движением, стараясь не пропустить ничего важного. Поведение Елизаветы Анатольевны в корне отличалось от тех правил, которые соблюдались в семье Мурадян, где достаточно было уметь пользоваться ножом и вилкой.