Путь наверх

Я снова улыбнулся. Мы с Элис прикидывали, как бы съездить куда-нибудь вместе хотя бы на одну ночь. Она собиралась в июле навестить свою старинную приятельницу в Лондоне. Джордж должен был уехать по делам во Францию…

– У вас чай остыл, Джо,- сказала миссис Томпсон.

– Я думаю об отпуске.

Она налила мне свежего чая.

– Все уже решено?

– Да,- сказал я.- Как странно: стоит чего-нибудь захотеть – и все сразу устраивается.

Ее спокойное, веселое лицо вдруг омрачилось. Мне уже приходилось видеть подобную перемену: так выглядела тетя Эмили во время расследования обстоятельств гибели моих родителей. Передо мной было лицо старой женщины, слишком хорошо знающей, что такое любовь, простая человеческая любовь, прозаичная, как дождливый понедельник, и столь же необходимая, как жалованье,- слишком хорошо знающей, что такое боль, которая выражается в тоне, таком же деловом и обычном, как тон полицейского, когда он дает показания. В эту минуту миссис Томпсон знала обо мне все и понимала каждую мысль, скрытую за плотью и костяком моих слов.

– Когда человек молод, он всегда получает то, что хочет: весь мир словно сговаривается исполнять его желания…

Потом ее лицо приняло обычное выражение, и из 1943 года, из зала суда, где пахло сырой шерстью, высохшими чернилами и каменными полами и где толстый судья, ведший расследование, скучая, слушал показания тети Эмили, я вернулся в настоящее – в светлую комнату, где солнце играло на полированном дубовом столе, а за окнами смеялось и шумело Орлиное шоссе, веселое, как только что выкупанный ребенок.

Когда я пришел в канцелярию, там было полно народу, и все поздравляли Тома Херрода. Том работал главным ревизором; он носил очки, был лыс и, хотя ему еще не исполнилось тридцати пяти лет, уже приобрел сутулость и нездоровый цвет лица кабинетного работвика. Вероятно, он обладал всеми нормальными человеческими свойствами, но мне почему-то казалось, что он попал к нам с новой партией канцелярских принадлежностей либо был подарен на рождество вместо новой бухгалтерской книги или чернильного прибора. Я присоединился к окружавшей его группе.

– Поздравляю. Вы будете отличным помощником казначея. Когда вы уезжаете на юг?

– Не торопитесь,- сказал он.- Я еще не сдал дела.- Он положил руку на плечо Тедди.- Янадеюсь, вы справитесь без меня.

На лице Тедди было самодовольное выражение. И это ему не шло. Когда Том удалился и мы остались одни, он сказал:

– Вы будете просить о повышении, Джо?

– Четвертую категорию дают обычно, только когда ты уже совсем стар и это не может доставить тебе никакой радости,- сказал я.- К тому же зачем мне лишняя ответетвенность?

– А я все-таки попробую,- сказал он.

– У вас больше шансов, чем у меня. Вы здесь работаете дольше.- Он действительно пришел сюда раньше, но был не таким хорошим работником, как я, и знал это.- Оклад вначале будете получать по третьей категории,- сказал я.- Четвертую они почему-то боятся давать.

– Все лучше, чем ничего,- заметил Тедди.- Вы знаете, у нас с Джун дело приняло серьезный оборот!

– Рад за вас: она чудесная девушка.- Меня вдруг охватило чувство непоправимой утраты, а потом мне показалось, что между мной и остальным миром возник высокий барьер.- Желаю вам счастья, Тедди. И с Джун, и с работой.

– А вам не будет неприятно, если я подам заявление?

– Почему вдруг?

– Я ведь стану вашим начальником.

– Что ж, Том не слишком мешал мне жить.

– Ходят слухи, что Хойлейк будет проводить реорганизацию.

– Я уже давно об этом знаю,- сказал я. И посмотрел на стопки папок, на красные и черные чернильницы, которые наш рассыльный должен был вчера вымыть, на жестяную крышку от банки, служившую пепельницей, где дымила моя сигарета, на арифмометр и пишущую машинку, на календарь с изображением девушки, чем-то напоминавшей Сьюзен, на папку, полную счетов, у меня на столе,- все это складывалось в унылую, однако по-своему приятную пустыню… Но по крайней мере, подумал я, отворачиваясь от календаря, мираж меня уже не обманывает.

– Я давно знал об этом,- повторил я. И, тяжело положив руку на плечо Тедди, шутки ради сжал его так, что тот охнул от боли.- Подавайте, подавайте свое заявление, Тедди!

24

Когда поезд подходил к Вулу, Элис спала у меня на плече. Жара была почти невыносимой, и хотя мы всю дорогу держали окно открытым, воздух только слегка колебался, как густая каша, и не давал ни глотка кислорода. Я легонько толкнул Элис, и она проснулась, не спеша открыла глаза и улыбнулась мне счастливой улыбкой. На ней была тирольская синяя юбка и белая блузка. Помогая ей встать на ноги, я радостно ощутил прикосновение ее полной груди.

– Четыре дня! – сказала она, когда мы наконец сели в такси.- Целых четыре дня.

Не знаю, право, как я смогла дождаться…- Она поцеловала меня, не обращая внимания на зевак, слонявшихся около станции.

– Смотри,- заметила она, когда машина выехала на извилистую проселочную дорогу, обсаженную буйной зеленой изгородью,- вон замок Тэсс из рода д'Эбервиллей.

Однажды мне пришлось играть Тэсс в одной ужасной постановке. И я прочитала о ней все, что могла. Это край пылких страстей, мой дорогой.

Я тихонько укусил ее за ухо.

– Это звучит как обещание.

– Все будет так, как ты захочешь,- шепнула она.- Можешь даже избить меня, если тебе вздумается.

– Это уже зависит от того, как ты будешь готовить.

– У нас целый чемодан продуктов. Я опустошила дома всю кладовую.

Я сказал ей на ухо немного непристойную шутку, и вдруг она вспыхнула, а потом захихикала, как школьница.

– Да ну вас, мистер Л.! Как у вас разгорятся страсти, так вам удержу нет. Ни на минуту в покое не оставляете.

– Это ты правду сказала,- подхватил я.- Я человек неутомимый. Не легко тебе со мной придется, девушка. Так и знай.

Она приложила палец к губам и показала глазами на шофера.

– До чего трудно было дождаться этой минуты, правда?

– Еще бы! Пока я не увидел тебя на вокзале Ватерлоо, мне не верилось, что мы действительно уедем. Да и сейчас все кажется каким-то сном.

– Мы сделаем его явью.

Потом до конца пути мы не сказали больше ни слова и только держались за руки.

Наконец такси остановилось перед коттеджем.

Это был выбеленный известью домик с соломенной крышей и двумя крылечками – прежде здесь было два дома, но потом их соединили в один. Он стоял в конце дорожки, ответвлявшейся от шоссе, среди разросшейся бузины и кустов черной смородины, словно сам стремился к уединению. Из-за холмика позади него доносился слабый шум моря.

Я расплатился с шофером, и он на предельной скорости помчался обратно; такси – старую колымагу марки «минерва» с высоко посаженным кузовом – бросало из стороны в сторону, так что рессоры жалобно повизгивали.

– Можно подумать, что это дом с привидениями,- сказал я.

– Как знать? Давай будем являться сюда после смерти, хорошо?

– Но мы ведь пока не собираемся умирать,- сказал я и, подхватив ее на руки, перенес через порог. Я опустил Элис на диван в гостиной и остановился, глядя на нее сверху вниз: у меня кружилась голова.

– Ну вот ты себя и скомпрометировал,- сказала она.

– Меня это не тревожит,- заметил я.- А ты понимаешь, любовь моя, что мы с тобой совсем одни? И нам не надо думать о том, что неожиданно может вернуться Элспет или нас может выследить Ева. И мне не придется расставаться с тобой в десять часов, и я буду дарить тебе хрусталиков сколько ты захочешь и в любое время.

– А почему бы не сейчас?-Она потянула меня к себе на диван. И мы погрузились в наслаждение, острое, как боль. Потом мы очнулись, потрясенные и испуганные: это было полное растворение друг в друге. Мы слились, словно две амебы, и в то же время яростно, как столкнувшиеся автомобили.

– Боже,- прошептала она,- это было уж слишком чудесно.- Ее «боже» не прозвучало как богохульство. Не показалось оно мне богохульством и в минуты самого большого упоения. Тогда она несколько раз повторила это слово – изумленно, прерывисто; прежде я никогда его от нее не слыхал.