Джоанна Аларика

— Сейчас я его беру с собой? — спросил Мигель, положив руку на кобуру пистолета.

— Разумеется, мало ли что может случиться! Возьмешь хороший джип — все равно армейское имущество через день-два окажется выморочным. Машину или сдашь вместе с оружием, или продашь, если успеешь. Немного денег я тебе сейчас дам, но может понадобиться больше. Кроме того, вот тебе два комплекта фальшивых документов, на тебя и на жену… Это на тот случай, если не выйдет с посольствами.

Достав из ящика стола плотный пакет, полковник передал его Мигелю.

— Здесь же и деньги. Немного, но больше пока не могу. В случае, если воспользоваться правом убежища не сумеете или не успеете, начинайте немедленно пробираться к мексиканской границе, лучше всего через Петен. Но вообще я надеюсь, что до этого не дойдет… Ну, а за границей сразу же дашь о себе знать в любой из этих адресов, какой окажется ближе. Там тебе все скажут. Вопросы есть?

Мигель подумал и медленно покачал головой.

— Нет, никаких… Вот только… если со мной что случится, а жена сумеет выбраться за границу, вы уж там о ней побеспокойтесь, пожалуйста…

— Праздная просьба, сынок. И для нас почти обидная. На этот счет можешь не беспокоиться. Ну…

Оба встали.

— Желаю успеха. Не забудь фотографию. А эти адреса пусть она тоже выучит или перепишет. Пусть лучше наизусть выучит, и ты тоже выучи. Слишком рискованная штука так их держать. Ну что ж, сынок, до встречи — «где-то там», как это говорится…

Они обменялись рукопожатием. Мигель надел каску и пошел к двери, застегивая нагрудный карман с пакетом и адресами. На пороге он обернулся и отсалютовал по всем правилам устава.

В этот вечер у Джоанны было очень хорошее настроение — впервые за время работы в госпитале. За весь день не привезли ни одного раненого, самолеты не летали, было тихо.

К тому же ей удалось поговорить с одним молодым добровольцем, заехавшим в госпиталь перевязать осколочную царапину. Раненый был студентом юридического факультета; оказалось, что у него с Джоанной есть общие знакомые — из числа тех, с кем она шесть лет назад кончала колледж.

Доброволец был настроен оптимистично и говорил, что на фронте чувствуется решительный перелом ситуации.

Война, по его мнению, не могла продлиться дольше каких-нибудь трех дней. Все пленные в один голос показывали, что в войсках наемников растет недовольство командованием, втянувшим их в обреченную авантюру.

Он показал Джоанне старую чилийскую газету с отчетом о митингах солидарности с Гватемалой в Сантьяго и Антофагасте. Как приятно было лишний раз убедиться в том, что они не одиноки в своей борьбе, что даже где-то на другом конце материка общественное мнение оказывает Гватемале такую решительную моральную поддержку!

Наконец состоялось примирение с мисс Холт. Американка сказала, что вполне понимает, какие чувства говорили тогда в Джоан, и не считает себя обиженной.

После ужина Джоанна долго возилась с маленькой Асунсьон, рассказывая ей разные истории собственного сочинения. Когда девочка уснула, Джоанна ушла к себе в палатку, решив отдохнуть перед дежурством. Ровно через полчаса — она едва успела задремать — ее вызвали к доктору Мачадо.

Вернувшись от него, Джоанна пожатием плеч ответила на вопросительные взгляды сестер и положила на стол пакет, в котором были ее документы и приказ об отчислении.

— Ничего не понимаю, — недоумевающе сказала она, — зачем-то меня переводят в распоряжение какого-то штаба… Что я там буду делать? В общем сегодня я уже не дежурю. Просто не понимаю… Может быть, меня с кем-нибудь спутали?

Сестры по очереди прочли приказ и тоже ничего не поняли.

— Ну что ж, завтра узнаешь, — сказала Чача. — А я вот уверена, что тебя сделают переводчицей, вот увидишь. Чтобы допрашивать пленных янки! Ох, и счастливая ты, «у почему тебе всегда так везет?

— Глупости, — отмахнулась Джоанна, — одна я говорю по-английски, что ли? В общем он сказал, что за мной должны заехать утром, я так поняла. Придется ждать.

Сестры высказали еще дюжину предположений и разошлись по своим делам. Джоанна снова прилегла на койку, но сон уже не шел; она долго ворочалась с боку на бок, доказывая себе, что ровно ничего не случилось и все обстоит благополучно; но почему-то в ее сердце неустанно копошился червячок тревоги. Предчувствие? Джоанна в них не верила. Очевидно, просто нервы. Постепенно мысли ее начали путаться.

Час спустя она проснулась с еще более усилившимся чувством неопределенной тревоги. Ей что-то снилось; она не могла припомнить, что именно, но это было что-то очень нехорошее, настолько нехорошее, что она даже боялась: вдруг — возьмет и вспомнится.

«Я, кажется, начинаю сходить с ума», — пробормотала она вслух, почему-то по-английски, и вскочила с койки.

Доктор Мачадо сказал, что за ней заедут на рассвете; оставалось еще около двух часов. Джоанна умылась, выпила кофе, переоделась в свой гражданский костюм — тот, в котором сюда приехала. Разыскать дежурную кастеляншу, сдать ей халат, косынку, полотенце и прочие вещи личного обихода — на всё это ушло много времени. Покончив с дела!ми, Джоанна посмотрела на часы, закурила сигарету и снова легла, заставляя себя думать только о хорошем: о скором окончании войны, о их будущей квартирке, о покупке мебели, о покупке коляски…

Саперы, переругиваясь хриплыми от предрассветной сырости голосами, заканчивали восстановление моста, накануне поврежденного попаданием с воздуха. Объезд был невозможен — дорога пересекала заболоченную низину по насыпи. Обругав себя за то, что кинулся сдуру напрямик, а не последовал за другими машинами, свернувшими на боковое шоссе еще за Барранкильей, Мигель заглушил мотор и выскочил из джипа, шевеля пальцами, онемевшими на рулевом колесе.

— Скоро кончите, ребята? — крикнул он, подойдя к работающим.

— А ты что, к невесте торопишься? — огрызнулся кто-то и тотчас же добавил другим тоном, разглядев нашивки: — На полчаса работы, мой сублейтенант!

Мигель порылся в карманах в поисках сигарет и, ничего не найдя, вернулся к машине. Взобравшись на сиденье, он сдвинул каску на затылок и еще раз громко выругался. Искусственный нервный подъем, вызванный сумасшедшей гонкой по ночным дорогам, начал спадать, уступая место тоскливому безразличию ко всему. Все было потеряно, все оказалось напрасным: победы и поражения, героизм и гибель товарищей, все, буквально все… Эти люди ремонтируют мост, не зная, что через сутки по нему пройдут вражеские броневики, что на свете не осталось ничего, кроме предательства.

Мигель сцепил зубы и огляделся, словно желая удостовериться, что не спит, что все это на самом деле. Уходящая в серый туман дорога, бесформенные очертания валяющегося под насыпью разбитого грузовика, серые фигуры саперов — это здесь, рядом. А дальше? Дальше то же самое: развалины, пожарища, переполненные госпитали, кричащие от боли раненые… и трупы, трупы повсюду — в солдатских безыменных могилах, в развалинах уничтоженных с воздуха поселков, на дорогах, в болотах… И это его родина, его солнечная Гватемала! Ведь двух недель не прошло с того дня, когда он увидел Джоанну на залитой утренним солнцем улице Коатльтенанго, когда они сидели в его комнатке и пили тепловатое шампанское, не прошло ведь и двух недель, а сейчас он едет к ней с таким известием…

Что он ей скажет? Какими словами сможет он объяснить ей, что у них нет уже ни счастья, ни родины — ничего, кроме изгнания, кроме скитаний по чужим странам, чужим порогам…

— Можете ехать, мой сублейтенант, — сказал подошедший сапер. — Поезжайте, только осторожнее на мосту — настил временный.

Мигель молча кивнул, глотая ставший в горле комок, и нажал на стартер.»

Впрочем, так, разумеется, нельзя являться к Джоанне… Если ты не можешь дать ей никакого утешения, никакой поддержки в такую минуту, то лучше уж сразу крутни руль в сторону и катись в болото вместе с разбитой машиной или расстегни кобуру и израсходуй на себя один патрон. А самое правильное, если у тебя нет ничего, кроме таких мыслей, не нужно было соглашаться на предложение Ортиса. Нужно было вернуться в батальон и драться до последнего, несмотря ни на какие перемирия, подписанные предателями. Ты не сделал этого, потому что Ортис был прав, потому что настоящая любовь к родине проявляется не тем, чтобы истерически умереть именно в тот момент, когда это легче всего…