Экстаз

— Эта история… — улыбнулась Рейко. — Но что вы, собственно, имеете в виду? То, что Мэтр стал бомжом из-за меня?

— Нет, — запротестовал я, замотав головой. — Я думаю, что Кейко Катаока просто хочет знать, что произошло между вами и Язаки.

— Нет, это немыслимо! — опять улыбнулась Рейко. — Не понимаю, что заставляет Кейко все время вмешиваться в наши отношения. Мэтр — это такой человек, которого никто не сможет заставить сделать что-либо против его воли! Я думаю, вы ошибаетесь. Но как так получилось, что вы заинтересовались нами?

Я почувствовал, что Рейко совершенно мне не доверяет, почти как Ган, который сначала заподозрил во мне журналиста. Я передал ей небольшой сверток. Она тут же поспешила развернуть его, не обращая внимания на мое «не здесь», которое я едва успел произнести. В свертке было два продолговатых пакета, похожих на сосиски, обернутые бумагой. Один она положила себе в сумочку, а другой протянула мне.

— Я вижу. Мэтр по-прежнему любит снег! Вот, возьмите, это подарок от меня и Кейко. Вы хоти те знать, почему мы с Мэтром больше не вместе, ведь так?

Я кивнул. Кейко Катаока хотела знать, что между ними произошло.

— Мы прекрасно ладили, но вот… я хочу сказать, что теперешнее положение не есть последствие моего решения. Мэтр сам так рассудил. Я плохо разбираюсь в себе, и мне всегда было трудно понять других. Мэтр подсказывал мне слова, чтобы я сумела выразить свои эмоции. Слова Мэтра были для меня всем. Конечно, это очень сложный человек, но он всегда умел помочь мне правильно понять человеческие отношения, не навязывая при этом никакой особой системы ценностей. Как-то ночью, это было в Нью-Йорке, в отеле «Пьер» или «Риц Карлтон», в номере, кото рый выходил окнами на парк… Так вот, мы тогда были в отличной форме… Тогда я впервые встретила человека более выносливого, чем я сама. Мэтр объяснил мне, что существует кое-что, не знаю, как точно это назвать, кое-что, что было сильнее меня, то, что мы были вместе, что стой ло оказаться вдвоем, чтобы все ограничения исчезли. Ему не нужно было спешить на самолет, весь следующий день был в его распоряжении, и у него было достаточно кокаина, чтобы…

Я украдкой оглянулся, когда она произнесла слово «кокаин».

— Извините. Мэтр тоже постоянно напоминал мне, что следует быть осторожной с этим словом. Бармен, конечно же, говорит по-японски, и в баре непременно должен находиться полицейский… Ах, Париж! Это Мэтр привез меня сюда в первый раз. Париж — прекрасный город, но в чем-то слишком скучный. У меня даже есть друзья в том квартале, где находится штаб-квартира «Ангелов Ада», но они все такие нудные! Я осталась в Париже, но мало куда выхожу, потому что знаю, что однажды Мэтр приедет и позвонит мне… «Рейко!»… Извините. Я совсем забыла, что начала рассказывать вам о той ночи… Между нами столько всего произошло… Сейчас я даже не смогу точно сказать, сколько мы приняли кокаина И как долго все это продолжалось. Где и сколько достал тогда Мэтр? Я вряд ли смогла бы вам ответить. Я не задавала ему вопросов, а сам он об этом со мной не говорил. Мы тянули дорожку за дорожкой и всё говорили о чем-то.

У Рейко на глаза навернулись слезы. Она обращалась сейчас вовсе не ко мне. Она говорила сама с собой, а мое присутствие было лишь поводом к тому. Я понял, что она все еще находилась в полной власти этого Язаки.

— Когда мы принимали кокаин в течение всей ночи, ночь превращалась в ряд отдельных моментов, и чтобы не поддаваться унынию, которое охватывало нас ранним утром, чтобы снова испытать удовольствие возбуждения, мы начинали нюхать кокаин все чаще и все больше, двойными, десятерными дозами, как только чувствовали, что наступает усталость. Мэтр всегда говорил: «Прошедшее время никогда не удастся вернуть, это очевидно, и мы должны испробовать все, чтобы попытаться удержать его, используя для этой цели последние силы, если понадобится. Нам следует двигаться навстречу неизведанному, заботясь о том, чтобы не переступать границы своих физических сил, чтобы обрести это прошедшее, даже если наши сердца бьются так сильно, что готовы разорваться, даже если нам приходится срыгивать и вновь принимать дозу, чтобы продолжать стимулировать наш мозг и наше тело». И тем не менее, я думаю, в ту ночь мы перешли собственные пределы, так как потом случилось нечто странное. Мэтр гладил мне спину, а потом вдруг спросил: «Откуда у тебя на коже эта перламутровая пыль?» Я посмотрела на Мэтра, только что произнесшего эти слова, и увидела, что все лицо у него покрыто какими-то желтыми крапинками. Я даже подумала, что это необратимые изменения кожи, и сказала себе, что все равно буду его любить, даже когда эти крапинки покроют все его тело, но тут я заметила, что они повсюду — на потолке, на простынях. «А! Так вот почему и Мэтр в этих крапинках», — подумала я. прежде чем начать сомневаться в том, что видели мои глаза. Я снова почувствовала радость, смешанную с грустью, некое странное чувство, которое я часто испытываю. когда думаю о нем. Я хочу сказать, что мне было грустно оттого, что лицо Мэтра и его тело были покрыты этими желтыми крапинами, и еще оттого, что ни одна женщина, кроме меня, никогда не смогла бы любить его таким. Я подумала, что никогда больше мне не придется страдать от ревности. Вот о чем я думала, когда Мэтр вдруг поднялся и вышел из спальни в салон. Шторы были задернуты, вся комната была погружена в полумрак, но я заметила, что он стоит на коленях и что-то ищет впотьмах. «Что вы ищете?» — «Перламутровую пыль! Эту пыль, смешанную из золота и сере бра! Слетев, она непременно должна была осесть здесь. Вот что я ищу!» Он стоял на карачках, нагнувшись вперед, и шарил в темноте. «Как странно», — проговорил он, нигде не находя этой ныли. «Это наши глаза сыграли с нами злую шутку», — чуть было не сказала я, но промолчала: зрелище Мэтра, ползающего на коленях в поисках того, чего не существует, было весьма забавным. Обычно я не могу удержаться от смеха в подобных ситуациях, как на похоронах, например. И тем не менее на этот раз я владела собой, понимая, что Мэтр не в себе, что он мечется, совершенно растерянный, в поисках своей золотой пыли. «Да, здесь ничего нет, у меня глюки», — вдруг объявил он. Потом поднялся и направился за очередной дозой кокаина. В какую-то минуту я подумала, что лучше было бы все прекратить. Я не отвергала мысли убить себя, умереть вместе, как бы случайно, и я тоже втянула две очередные дорожки кокаина. Сердце мое бешено заколотилось, я почувствовала, как у меня онемели пальцы рук и ног, а потом испытала столь неудержимое желание, что чуть не бросилась на Мэтра, готовая целовать каждую частичку его тела, как он вдруг сказал: «Рейко, зажги-ка свет». Я включила люстру, и на мгновение мне показалось, что я слышу стремительное движение света. Раздался странный звук — совсем как когда включают генератор или прожекторы рампы на сцене театра. Потом я увидела спираль, световой поток. Когда я вспоминаю об этом, то думаю, что это был обман зрения, сетчатка глаз была повреждена, и все, что я видела, явилось следствием этого повреждения. Спираль сходилась с кровеносной сеткой глаза, как на анатомических таблицах, которые я как-то видела в учебной передаче: спираль расширялась, как паутина, крапины покрывали весь спектр цветов от желтого до красного, золотые и серебряные блестки — все это было очень красиво, хотя и длилось всего какие-то секунды. Я не чувствовала никакой боли. Разве только немного пощипывало слизистую носа, однако глубоко внутри меня был спрятан узел боли, концентрация самого страдания. Оно буравило мои виски, это было как свет, разлившийся у меня в голове. Мне было трудно дышать, боль побежала по всему телу. Потом мы выпили аспирина, даже не знаю сколько, и так и лежали на полу, довольно долго, сжимая руками раскалывающиеся черепа и стеная. На следующий день Мэтр попросил меня ехать в Париж. Я должна была сниматься в небольшом фильме у одного немецкого режиссера, в главной роли. Я раздумывала, не зная, на что решиться, поскольку Мэтр сам вмешался, чтобы мне дали эту роль. Он все устроил: квартиру, частные уроки французского, школу танцев, и все за один день, благодаря посредничеству одного из своих парижских друзей. Он указал мне рестораны японской кухни, находящиеся недалеко от моей квартиры, китайские рестораны и дал мне список людей, говорящих по японски и по-английски, к которым можно было обратиться, если что. Вот так я попала в Париж. Мэтр до сих пор иногда присылает мне деньги, и знаете, у меня уже скопился небольшой капитал! Что-то в лице Рейко не давало мне покоя, и скоро я понял, что это были ее губы. Только губы блестели на ее лице, скорее всего, из-за макияжа: они казались влажными. Рейко была человеком совершенно иного плана, нежели Кейко Катаока. Кейко производила такое впечатление, будто ей ничего не стоило все разнести на куски, и не только физически, но и буквально одним словом, малейшее препятствие, которое могли противопоставить ей мужчины, обращая против них их же комплексы, которые ей легко удавалось распознать. Единственный способ вести с ней разговор — это стоя на коленях у ее ног. Что же касается Рейко, то она, казалось, отвергает всякую форму общения. Это могло означать, что она никогда не дала бы себя изнасиловать, либо совсем наоборот: ее уже кто-то изнасиловал, превратив тем самым в ничтожество.