Спрут

Все покатились со смеху. Карахер, держась за бока, спиной упирался в дверь, Хувен же, не успевавший за разговором, переводил беспомощный взгляд с одного на другого, воображая, что все еще смеются над его удачной фразой.

- Удобрений, а? Хорош шутка, правда?

За криками и смехом они сразу не услышали, что кто-то настойчиво стучится в дверь. Первым обратил на это внимание Дайк и сразу же сказал Энникстеру. 'Гот, кляня незваного гостя, отодвинул засов и распахнул дверь. Моментально он переменил тон.

- Да это же Пресли! Ну, входи же, входи.

Со всех сторон посыпались приветствия. Впечатление было, что каждый старается перещеголять осталь ных в радушии. За спиной Пресли Энникстер увидел Ва нами и, забыв ради такого случая различие между хозяином и работником, настоял, чтобы оба друга зашли вместе.

- Друг Пресли - мой друг! - заявил он.

Но, когда вновь прибывшие вошли и со всеми поздоровались, Пресли отвел Энникстера в сторонку.

- Мы с Ванами только что из Боннвиля,- сказал он.- Видали там Дилани. Пьяный в стельку, налакался дешевого виски и красной кислятины, которую португальцы и итальянцы курят, и носится по городу на твоей чалой кобыле. Поглядел бы ты на него: в полном ковбойском обмундировании - кожаные штаны, сомбреро, шпоры, все, что полагается, и в придачу здоровенный револьвер на боку. Орет, что хоть ты его сегодня и не звал, но он все равно сюда заявится и устроит пальбу. Ты будто бы как-то обещал, что он у тебя турманом с ранчо полетит, вот он и решил, говорит, тебе такую возможность предоставить.

- Ишь ты! - сказал Энникстер и кивнул.- Решил, значит?

Пресли был несколько разочарован. Зная неуравновешенность Энникстера, он ждал более бурной реакции на свое сообщение. И потому начал объяснять Энник-стеру, что это пахнет серьезными неприятностями. Он припомнил случай, когда Дилани в горах Панаминт пырнул ножом какого-то мексиканца. И вообще репутация у него неважная. Но Энникстер не отнесся к этому серьезно.

- Ладно уж,- сказал он,- ладно тебе! Пожалуйста, никому больше не говори, а то еще, не дай Бог, распугаешь дам. Лучше садись с нами пить.

За пределами сбруйной танцы были в полном разгаре. Оркестр наяривал польку. Вакка, разделавшийся с пятидесятой свечой, навощил пол до стеклянной скользкости и блеска. Аптекарь подхватил одну из мексиканок и пошел, и пошел как заводной вертеться все в одну сторону, стиснув зубы и выкатив стеклянные глаза. Хилма Три уже второй раз танцевала с Хэрреном Дерриком. Танцевала она на редкость грациозно; глаза ее были полузакрыты, щеки разрумянились. Время от времени она делала глубокий вздох, выражавший радость и истинное наслаждение. Музыка, путаница красок, нагретый и уже несколько спертый воздух, быстрая сменa впечатлений, даже легкая усталость обострили ее чувства. Она находилась сейчас в каком-то счастливом забытьи. Это был ее «первый бал». Казалось, она могла бы так танцевать без передышки до самого утра. Минна Хувен прогуливалась под руку с Каттером. Mиссис Хувен, которая держала на коленях маленькую Хильду, давно уже уснувшую, не сводила глаз с платья старшей дочери. Всякий раз, как Минна проходила мимо нее, она тщетно пыталась привлечь ее внимание. И чуть не плакала от досады, видя, что из-под корсажа Минны торчит кончик белого шнурка от корсета с металлическим наконечником.

Приказчик из Боннвиля был лихорадочно возбужден. Он потерял свою тщательно составленную бальную программу. Приунывший, растерянный, он путался под ногами у танцующих, спотыкался о ноги сидящих, огорченно заглядывал под стулья и во все уголки и приставал ко всем с расспросами.

Магнус Деррик оказался в центре внимания; он стоял у раздвинутых ворот амбара и толковал о возможных перебоях с пшеницей на мировом рынке, а владельцы ранчо: Гарнет Кист, Геттингс и Четтерн, плотно обступив его, внимательно слушали.

Барабан раскатился громкой трелью, пропел заключительную ноту корнет-а-пистон, в последний раз пророкотала виолончель, и оркестр смолк. Танцы сразу же прекратились, пары разбрелись по своим местам, и и центре танцевальной залы остался один лишь приказчик, растерянно оглядывавшийся по сторонам. Аптекарь мгновенно с четкостью механизма остановился и снял руку с талии мексиканки; он поклонился ей, упершись подбородком в галстук, и оставил среди толпы; за псе время, пока они танцевали, никто из них не проронил ни слова. Мексиканка сама добралась до свободного стула, а он, почувствовав вдруг тошноту от беспрерывного кружения в одну сторону, нетвердой походкой направился к стене. Вдруг все завертелось у него перед глазами, и он упал. Кругом захохотали, но аптекарь кое-как поднялся на ноги и неспешно удалился во двор, держась за живот, бледный как смерть.

Дэбни, никому не знакомый старик, подошел к кучке фермеров, столпившихся у входа, и, склонив голову, стал внимательно прислушиваться к тому, что говорит Магнус, не вылезая, однако, со своими замечаниями.

Дирижер, взмахнув смычком, выкрикнул:

- Кавалеры, приглашайте своих дам! Начинаем кадриль.

Но тут произошла досадная задержка. Вокруг подмостков собралась небольшая толпа, раздавались громкие голоса. Француз «Рохля», игравший на трубе, обвинил барабанщика и корнетиста в том, что они украли у него ужин. Время от времени доносился его негодующий голос:

- Э, нет! В конце конца, что это такой! Отдавайте мой сосиски, а не то я вам глотка перерву! Ага! Знаю я вас! Шутки со мной шутить надумали! Сейчас же

отдавайте мой сосиски и бутерброд с ветчина, а то все брошу и уйду!

Он сделал вид, что прячет свой инструмент в футляр, но в собравшейся вокруг толпе поднялся ропот. Бутерброды и одна сосиска были возвращены, вторая соснска исчезла. Рохля наконец дал себя уговорить. Танцы возобновились.

Через полчаса силы, скопившиеся в сбруйной, значительно пополнились. Это был магнит, притягивавший всех мужчин без осечки. Впустили Хэррена Деррика, который, кроме Хилмы Три, ни с кем танцевать не собирался. Гарнетт, Геттингс пришли немного попозже. Уже готовили четвертую крюшонницу, а Энникстер с Карахером все никак не могли прийти к соглашению относительно способа приготовления крюшона. Закурили сигары. Скоро воздух в комнате стал голубым от едкого табачного дыма. Было жарко. Расположившись на стульях, поставленных вдоль одной стены сбруйной, гости опорожняли чашу за чашей.

Один только Ванами отказался пить. Он устроился поодаль, в сторонке, не принимая участия в общем веселье; с сигарой в руке он спокойно и чуть презрительно наблюдал за сборищем.

Хувен после третьей чаши впал в черную меланхолию,- он то и дело тяжело вздыхал и жаловался, что его притесняют, что Каттер отнял у него бычка. Он совершенно раскис и, забившись в угол, уселся на стул, поставив ноги на перекладину другого, и утирал слезы, видимо безутешный.

Старик Бродерсон немало удивил Энникстера, сидевшего с ним рядом, когда ни с того ни с сего лукаво подмигнул ему:

- Когда я еще парнишкой жил в Юкайе,- зашептал он хрипло ему на ухо,- я такие, знаете, вытворял штучки с девчонками! Но чтоб, упаси Бог,- он лукаво подтолкнул Энникстера локтем,- это когда-нибудь вышло наружу - да ни в жизнь!

Из тех, кто пил, лишь Энникстер держался прочно на ногах и, хоть и пил вровень с остальными, оставался в здравом уме и твердой памяти. При его крепком организме и строптивом нраве алкоголь, казалось, его совершенно не брал. Еще ни разу в жизни он не напивался. И очень такой своей сопротивляемостью гордился. Вот, мол, каков я молодец уродился!

- Эй! - воскликнул старик Бродерсон, с серьезным видом обращаясь ко всем сразу и беспокойно теребя бороду.- Эй! Я… я… слышь. По части женского пола мастак.- Он энергично тряхнул головой и многозначительно прищурил глаза.- Да, брат, я таковский. В Юкайи я знавал одну особу, это еще когда мне было лет семнадцать. Мы с ней имели обыкновение в дневное время на кладбище встречаться. Мне пора было ехать учиться в Сакраменто, и в день моего отъезда мы опять встретились на кладбище и так долго прощались, что я чуть было не опоздал на поезд. А звали ее Селестиной.