Изменники Родины

— А по Родославскому большаку. Как в Сучковский лесок заехали — с обеих сторон на нас, значит, выскакивают: «руки вверх!»… и коней под уздцы!.. Ну, мы руки, значит, подняли и спрашиваем: кто, мол, такие?… А мы, гворят, красные партизаны!.. И сами на нас тоже: кто такие, откудова едете, что везете?… Ну, мы им, так и так, говорим: с мельницы едем, с Липни, до дому… А у вас, говорят, в Липне немцы есть?… Говорим: есть!.. Так, говорят, завтра не будет!..

Тут в разговор вмешался маленький старик.

— А на нас говорят: теперича слазивайте!.. Коней наших позавернули, сели и поехали… И хлебушко забрали, и коней, и сани… Кобылку мою жальчей всего!.. Добрая была кобылка, рыженькая, молодая… Мы им, значит, толкуем: у нас дети малые, хлебушка нет, конь на десять дворов один… А они мне: ты, папаша, говорят, помолчи, да спасибо скажи, что мы тебя самого добром пустили, а про хлеб да про кобылу и не поминай!.. Вот так! То раньше все немцев боялись, все доброе ховали, как бы немцы не забрали… А нынче с немцами трошки поспокойнело, так партизанты… И откуль они только взялись, эти партизанты?…

— А люди говорят, что они из тех пленных, что посбежали, — заговорил рыжебородый. — У нас в деревне пленники эти в зятьи, значит, попристали к нашим, к бабам… Так к ним ночью пришли, наган показывают: ты, спрашивают, солдат? — Ну, солдат. — А коли солдат, мобилизуем тебя в партизанты!..

— И те пошли с ними? — спросил Егоренков.

— А куды ж ты денешься, коли наган?… Пошли!.. Они всех пленников собирают, кто где пристал, — продолжал рыжебородый, прихлебывая чай. — Они говорят: возьмем вашу Липню! Там немцев мало, а пленников много — полная больница…

— Больница?

Венецкий быстро пошел к двери и столкнулся с Володей.

— Сергеич! Немцы какие-то проехали!..

— Куда?

— Да к нашей комендатуре! На санях, полный обоз с автоматами…

— Володя, голубчик! — Венецкий положил руку на плечо своего верного помощника. — Беги скорее в комендатуру: там Михайловна моя одна сидит… Помоги ей, если что-нибудь понадобится!..

— А вы?

— Я в больницу!.. Эти немцы, может быть, просто мимо проедут, а в больницу мне необходимо: надо выяснить, там ли наши пленные?…

Венецкий почти бежал; короткие липнинские улицы казались ему бесконечными…

… «В Липне немцев мало, а пленников много — полная больница»…  — звучали в его ушах случайные слова незнакомого человека…

Вот и больница!

Двери обоих корпусов распахнуты настежь, на полу валяются скомканные клочья льна, печки холодные…

Из раненых пленных, которых приютил в своем городе липнинский бургомистр, не осталось ни одного человека.

Но немцы не проехали мимо липнинской комендатуры. Промерзшие и сердитые, они ввалились в дом и наполнили его резкими криками и топотом подбитых железом обмерзших сапог.

При виде Лены и Маруси они удивились, по какому поводу торчат в немецкой комендатуре «руссише вайбе» и проявили непритворное намерение выгнать их вон.

Маруся поднялась навстречу офицеру и начала объяснять, кто они такие и почему находятся здесь, но офицер, злой, промерзший и, как после выяснилось, избалованный безупречными переводами, не пожелал ни слушать, ни понимать ее не совсем складную немецкую речь.

— Дольмечер! — нетерпеливо крикнул он.

Маруся вспыхнула.

Ее обидело это восклицание: до сих пор, в течение полугода, она прекрасно самолично объяснялась с немцами и нередко сама бывала переводчиком, а с этим капризным новым немцем ей пришлось говорить через переводчика.

Правда, этот переводчик говорил по-немецки лучше своего начальника немца.

Переводчик был высокий худощавый человек лет сорока с лишком, в старинных продолговатых очках в золотой оправе, в белом дубленом полушубке с погонами. Погоны были солдатские, но в наружности и в осанке этого человека было что-то, резко выделявшее его из солдатских рядов.

Он говорил на русском языке — по-русски, употребляя такие обороты и выражения, до которых никогда не додумался бы иностранец; его язык был одинаково непохож и на корявые изъяснения переводчиков — поляков, и на волгодойчей, и на местную полудеревенскую речь — это был язык безукоризненный, литературный, насыщенный остротами и каламбурами, но уже несколько устаревший, не советский…

— Эмигрант! — тихо шепнула Маруся.

Лена чуть заметно кивнула головой.

Эмигрант-переводчик внимательно выслушал все объяснения, перевел их своему немцу, и тот, сразу успокоившись, ушел, предоставив все дальнейшие дела и разговоры своему долмечеру.

… - Так получается, что все здешние коменданты и крайсландвирты удрали и покинули сей богоспасаемый град на произвол судьбы? — говорил переводчик. — Не осталось ни одной персоны немецкой национальности. Плохие дела!.. Ну, а русской национальности кто-нибудь есть? Бургомистр или начальник полиции? Или беглецы всех забрали с собой?

— Бургомистр здесь! Он скоро должен придти! — ответила Лена.

— А вы это точно знаете? Уверены, что он не удрал?

— Еще бы! — вмешалась Маруся. — Как же она может не знать, если бургомистр — ее муж!..

— А, очень приятно!.. — эмигрант чуть-чуть поклонился по адресу Лены. — Так скажите, где же находится ваш супруг?

— Он пошел в город, выяснять положение: отъезд комендантов всех вбаламутил…

— А не могли бы вы кого-нибудь послать за ним? — спросил переводчик.

— Посылать некого! — ответила Лена. — Я пойду сама и поищу его.

Она начала одевать пальто, но в эту самую минуту в дверь просунулась голова Белкина.

— Володя! Ты не знаешь, где Николай Сергеич?

— Он на мельнице был, меня послал к вам, а сам пошел в больницу….

— Был на мельнице и пошел в больницу? — повторил переводчик, вплотную подходя к Володе. — Ты — полицейский? Ну, вот что, милейший: отправляйся, одна нога здесь, другая там, и достань мне этого Николая Сергеевича хоть из-под земли!.. Комендант его требует!.. Понятно?

— Так точно! — почти по-военному ответил Володя и, повернувшись, исчез за дверями.

— Я пойду наверх, к коменданту. — сказал переводчик. — Все наши там устраиваются в бывших зондерфюрерских аппартаментах… Когда появится на горизонте бургомистр, пожалуйста, вызовите меня!

— А как вас вызвать! — спросила Маруся. — Как вас зовут?

Улыбка тронула тонкие губы эмигранта.

— Я забыл представиться — извините!.. Владимир Альфредович фон Шток, главный переводчик. — несколько секунд помолчав, добавил. — Коренной петербуржец!

— Как же это у вас получилось? — спрашивал Венецкого «коренной петербуржец» через пять минут после знакомства. — Насколько я вас понял, у вас сегодня сбежали все пленные?… А куда же девалась охрана?… Или тоже сбежала?

— Какая охрана? Там не было никакой охраны… Это же больница — там были только больные и раненые!..

— Больные и раненые, которые умеют бегать? — спросил фон Шток, насмешливо поглядывая сквозь свои старорежимные очки. — Каким же образом здесь пленные оказались без охраны, хотя бы и раненые?

— Да очень просто: колонну гнали в Бахметьевский лагерь, а раненых оставили здесь, потому что они не могли идти…

— А удрать смогли?

— Да как вы не понимаете? — нетерпеливо воскликнул Венецкий. — Это же давно было, больше месяца тому назад!.. Они выздоровели… не все, конечно, но большинство…

— Выздоровели?… А что же они тут делали? Сколько их было?

— Сперва было около трех тысяч человек, под конец оставалась тысяча с небольшим…

— А две тысячи куда делись?

— Человек пятьсот умерли: условия тут тоже были собачьи, лечить их было нечем, и вообще мы слишком мало могли сделать для них… А остальные поправились… Ну, и разошлись кто куда, по домам, по деревням… поустраивались работать…

— Кто же их отпустил? — допытывался переводчик.

— Их никто держать не собирался!.. Перешел человек на собственное иждевение — и хорошо!.. Ведь нам-то, по существу, и кормить-то их было нечем, наш район разоренный…