Запятнанная биография

— Я говорю — комплекс вины. Ты не согласен? — повторил Агафонов.

Яков молчал, и Агафонов вспомнил, как молчал он и в тот вечер на грязной кухне, где на примусе кипятились детские пеленки, а в открытую дверь комнаты был виден стол и на нем нелепое и прекрасное сооружение — модель ДНК.

— Ты знаешь, — тихо сказал Яков, — я написал мемуары. Глупость, конечно, кому нужны мемуары отставной козы барабанщика? Но Галка уехала к матери консервировать, а я скучал по ней и написал мемуары.

— Что консервировать?

— Ах! Мы же все консервируем, иначе не прожить. Запасаем на всю зиму мясо, овощи, компоты. Галка просто гений в этом деле, и дети ей помогают. Я начал писать для детей. Это ведь интересно: исповедь идущего по ложному…

Яков вскочил, уронив трехногую табуретку. В дверях стояла Альбина.

Не поднимаясь с места, Агафонов предложил спокойно:

— Познакомьтесь. Альбина Глущенко, Яков Андреевич Трояновский.

Театрально развел руки.

Яков, чуть наклонившись, ждал, когда Альбина протянет руку, но она застыла на пороге, уставившись на гостя огромными, нарисованными мастерски глазами.

Надо сказать, хорошо смотрелась. Яков таких, наверное, видел только в заграничных фильмах. Таких длинных, таких холеных, в таких узеньких джинсах и белоснежной, мужского кроя, сорочке навыпуск.

Альбина, видно, наслаждалась эффектом. Но сказала вдруг неожиданное:

— Трояновский? Вы тот самый Трояновский?

— Какой? — переспросил испуганно и одернул кургузый пиджачок.

— Тот самый, тот самый, — подтвердил Агафонов, — садитесь завтракать, мадам.

Альбина даже не взглянула.

— Это вы открыли пространственную структуру ДНК?

— Ха-ха-ха! — Яков вдруг три раза хлопнул в ладоши. — Давайте вашу зачетку, Виктор Юрьевич поставит вам двойку по истории биологии. Пространственную структуру ДНК открыли Уотсон и Крик. Это знает каждый первокурсник.

— Первокурсник, может быть, и знает, — Альбина, опередив его, подняла опрокинутую табуретку, — а вот аспиранты знают, что открыли вы.

Ласково отстранив Якова, она подошла к плите, вынула из духовки сковородку и по-хозяйски ловко принялась нарезать жирные колбаски, разбивать яйца.

— Омлет или яичница? — спросила, не оборачиваясь.

— Омлет, — торопливо откликнулся Яков и, многозначительно кивнув в ее сторону головой, поднял большой палец.

— Почему по ложному? — спросил Агафонов. — Мы… ты шел по правильному пути. Просто слишком поздно догадался насчет кетоформы гуанина. Но это уж, как говорится, в силу не зависящих от нас обстоятельств.

— Ты помнишь! — радостно встрепенулся Яков. — Ах! Это ведь целая история, очень забавная и очень романтичная, — покосился на Альбину. — Это ведь не я догадался, это был подарок. Прощальный, любовный подарок. — Снова, как в тамбурин, ударил в ладоши.

Альбина, улыбаясь, обернулась.

— Ради Бога, не рассказывайте. Сейчас сядем, и все по порядку.

— А что «по порядку»? — грубым голосом спросил Агафонов.

Он видел необычное возбуждение Якова присутствием Альбины и ее торжество. Особенно раздражал Яков: вот уж действительно провинциал, не видел выпуклых ягодиц, обтянутых джинсами так, что треугольник трусиков проступает. Яков все подмигивал, дергал шеей, поглядывал как-то воровато.

— А тебе когда к начальству?

— Неважно! Когда приду, тогда и примет. — Быстрый глаз на Альбину, видала, мол, лихость мою.

Странный получился завтрак. Альбина и Трояновский просто слились в экстазе интереса друг к другу и любви к биологии. Агафонов посторонним сидел, привалившись спиной к стене, и слушал их нескончаемую болтовню. Бедняга Трояновский даже забыл про вставную челюсть, впился в толстый кусок сала, челюсть завязла, пришлось уйти в ванную, там отдирать.

Агафонов спросил:

— Точишь коготки или надеешься выудить что-нибудь полезное для диссертации?

В ответ неслыханная дерзость:

— Не нервничай, в прошлом твоем копаться не собираюсь.

— Вообще-то, — медленно сказал Агафонов, — после этого заявления я должен тебя выгнать.

— Не волнуйся, уйду сама. И теперь уж навсегда. Ты думаешь, не вижу, что с тобой происходит? Мне вся эта наша история обрыдла не меньше, чем тебе.

Яков топтался в коридоре, он слышал все, и теперь войти было невозможно, да и с челюстью вышло неловко.

— Витя, — позвал тихо и жалобно, — мне действительно пора.

Альбина поднялась раньше Агафонова, и он с трезвым прощальным вниманием оглядел ее: конечно, потеря будет ощутимой, привык, и стати хороши, и поговорить о деле можно, и даже — немаловажное обстоятельство — сама за рулем. Отвозить-привозить не надо. Но зарвалась, намеки какие-то поганые, забыла, кто ей сделал диссертацию.

Встал, обнял за плечи, повел к двери, сказал ласково:

— Формальности твоего перехода к другому руководителю мы обсудим в пятницу.

Этого она не ожидала, и Яков смотрел с отчаянием, мольбой.

— Слушайте, дети, не ссорьтесь, — попытался пошутить.

— Мы не ссоримся, — Агафонов нежно привлек к себе Альбину, — правда, золотце? Мы ведь не ссоримся?

Какое прекрасное, сладостное чувство испытывал он сейчас, глядя в ее потрясенные глаза. Не знала, не ожидала, что так круто возьмет. А он давно мечтал об этом: наука стонет от непристроенных и хорошеньких женщин. Сколько их, липовых кандидатов, собирательниц объедков, брошенных талантливыми людьми в мусорную корзину под столом, помоечниц жалких!

Альбина смотрела не отрываясь кошачьими серыми глазами, и родинка над верхней губой стала вдруг совсем черной.

Яков лепетал бессмысленное:

— Я уйду, и вы помиритесь, я только… документы нужные, — держал на весу портфель, шелестел бумажками.

Альбина смотрела. Она чувствовала, чуяла еще что-то.

«Но что? что? что?» — спрашивали, пытаясь угадать, гипнотизировали ее глаза.

Правильно чуяла. Давно уже чуяла, оттого и сорвалась.

Не простил ей «бега на короткую дистанцию». Не из-за себя: ему наплевать. Откуда ей знать, на какие дистанции он бегал с другими. Из-за Аньки несчастной. Как рыдала она по-детски, разводя кулаками слезы. Может, только в тот вечер и любил ее по-настоящему, потому что из-за него рыдала, глупая. И вот это: что не ревность, не крушение глупых иллюзий, не обиду бабскую оплакивала, а его публичное осмеяние — это сжимало сердце жалостью, благодарностью.

Носил на руках по комнате, как любила, чтоб непонятно было, пока не откроет глаза, в каком углу стоят, утешал весело:

— Но ты ведь так не думаешь? Не думаешь? Или тоже считаешь, что путаю любовь с бегом на короткую дистанцию?

Анька снова начинала всхлипывать:

— За что они тебя так ненавидят? Что ты им сделал?

— Она просто вычитала эту фразу в заграничной книжке и выпила, и ей хотелось красного словца, она не хотела никого обидеть, ни меня, ни тебя. Она ведь не знает, что ты моя любимая девочка…

— О Господи! — Бумаги Якова рассыпались по полу, упал портфель. — Это неудача! — бормотал Яков, собирая листы. — Это огромная неудача. Плохая примета. Я ничего не смогу сделать для Галки.

— Перестань. — Агафонов, отстранив гипнотизирующий взгляд Альбины, присел и стал помогать ему. — Перестань, пожалуйста, причитать. В конце концов, свет не сошелся клином на Купченке. Я тоже кое-что значу.

— Купченко влюблен в меня, — сказала сверху Альбина, — честное слово, не просто клеится, а влюблен.

— Вот и прекрасно! — Агафонов поднял набрякшее, красное лицо. — Сделай доброе дело, пойди с ним на прием к поклоннику.

Складывая в стопку листы, исписанные аккуратным, с непривычным наклоном влево почерком, прочел название главы: «Этика в науке» — и первую короткую фразу: «Этики в науке нет».

— Это мои мемуары, — сказал, прижимая стопку, Яков, — я хотел почитать тебе кое-какие куски.

Потом он попросил скрепки, потому что смышленая Альбина сказала, что документы в таком состоянии вызовут раздражение даже у старого друга. Ушли в комнату и там тихо шушукались, сортируя потрепанные справки, боялись мешать Агафонову, который сидел за тонкой стеной и изображал работу. Они почему-то вдруг начали страшно бояться его. Слышал, как Альбина предложила: