Девственницы Вивальди
Девственницы Вивальди читать книгу онлайн
Она была молода, красива и талантлива. Она жила в прекраснейшем городе мира — Венеции. У нее была семья — наставницы и воспитанницы Оспедале делла Пьета, «Приюта милосердия». У нее было сокровище — ее скрипка. У нее была страсть — музыка. У нее был покровитель — сам маэстро Антонио Вивальди. И она чуть было не лишилась всего этого в погоне за тайной, которая не давала ей покоя, — тайной своего происхождения.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Сильвио понимает, как быстротечна красота, и лучше других знает, что она обманчива, как блуждающий огонек на болоте. Он первым видит la piavola de Franza — куклу, наряженную по последней моде до мельчайших подробностей; ее каждую неделю доставляют ему почтовой каретой из Парижа. Хорошенькие ученики Сильвио выставляют куклу в витрине его mercerìa, 85 а модные дамы — и те, кто хочет слыть модными дамами, — прибегают поглазеть, а потом спешно шлют записочки своим портнихам. Все они бабочки — в Венеции таких не счесть, а Сильвио снабжает их любимыми лакомствами.
Можно не сомневаться, он сам создал свое благосостояние. Однако в отличие от многих денежных мешков он еще и щедр: редкий год обходится без того, чтобы он не отправил со своей мануфактуры в приют столько шелковой материи, чтобы хватило обшить весь наш coro. Я подозреваю также, что столь же частые пожертвования выпадают и на долю comun, хотя сам Сильвио никогда в этом не признается. Вообще-то мне совершенно непонятно, как он умудряется слыть деловым человеком, оставаясь все тем же насмешником и зубоскалом, что и в годы юности.
И все же в глубине души, безотносительно к тому, мужчина он или женщина, Сильвио — человек удивительной душевной утонченности, которую редко встретишь.
На следующий год после смерти моей матери он прислал мне ко дню рождения веточку finòcchio. 86 Это слово не только обозначает растение с лакричным ароматом, но и служит грубым прозвищем для мужчин вроде Сильвио.
К кружевной веточке фенхеля накрепко пристали два кокона. Я не сразу заметила их, а когда обнаружила, не могла понять, что это такое. С виду они были просто частью растения — два бледных утолщения на стебле, растущие прямо из него, две ромбовидные створчатые выпуклости, скрытые среди перистой темной зелени. Но наша искусная садовница маэстра Оливия — хотя она уже и тогда была почти слепа — наклонилась к ветке, прислушалась и улыбнулась:
— Не спускай с них глаз, Анна Мария, они уже созрели.
— Это что, какой-то плод? — не понимала я.
— Да! — ответила она, усмехнувшись мне беззубой, младенчески очаровательной улыбкой. — Это вроде плода. Не мешкай — положи ветку в теплое место, под солнечные лучи, и ты увидишь, как он дозреет!
Я положила веточку на подоконник, залитый солнцем, и тут же заметила, что ромбики начали съеживаться. Таинственные плоды под их кожурой вдруг ожили и пришли в движение. Что за чародейские штучки прислал мне Сильвио? Неужели в стеблях фенхеля обитают феи?
Я склонилась поближе и услышала какое-то царапанье, а потом треск. Время словно замерло, пока я с изумлением взирала, как прорывается тонкая оболочка, служившая тюрьмой двум пробивающимся наружу существам — мокрым, трепещущим, новорожденным. Они походили на двух красоток в вечерних платьях, которых только что вывалили из рыболовной сети прямо попками на пол бальной залы, — и вот они очумело сидят, облепленные собственными шелковыми юбками. Затем непонятные создания понемногу расправили крылышки, оказавшиеся красочными и яркими, словно многоцветная одежда, сшитая Иосифу любящим отцом. 87 Я невольно перекрестилась: впервые в жизни мне довелось узреть настоящее чудо.
Не знаю, сколько я стояла так, наблюдая, как они расправляли и просушивали свои великолепные крылья. Я смотрела на них, боясь сморгнуть, пока бабочки окончательно не нашли друг друга, обрели силы — и улетели. Даже за это краткое время они успели полюбиться мне — и вот они улетели, покинули меня навсегда.
Так всегда бывает с тем, что дорого нашему сердцу, и с самым прекрасным, что только есть в мире. Теперь я не устаю твердить себе: «Пей, Анна Мария! Пей сколько можешь, пока в колодце еще есть вода!»
Иногда, засыпая или просыпаясь, я вновь вижу моих бабочек. Они навещают меня между сном и явью теми же призрачными путями, что и Франц. Он проводит рукой по моим волосам, едва касается губами щеки — нежно, словно бабочка задела крылом.
В лето Господне 1711
«Милая Аннина!
Ты блистательно сыграла на концерте. Как я завидовала тебе, сидя простой слушательницей среди всех этих тупиц из моей семейки. Видно, им никогда не дано оценить ни как сложны наши concèrti, 88 ни до чего здорово ты играешь свои соло.
Единственное утешение — герцог согласился поехать к нам на ужин после концерта. Меня не пришлось долго уговаривать, чтобы спеть для него, и я не могу тебе передать, как приятно, когда в кои-то веки тебя слушает человек, способный чувствовать музыку во всех ее тонкостях.
Не доходит до меня, как в семейке Фоскарини мог явиться на свет такой талант, как ты. Среди них не сыщешь ни певца, ни музыканта, и вся их свора, за исключением одного Томассо, — ужасные снобы. Я готова отхлестать свою свекровь по щекам, если она еще раз выкажет пренебрежение к тебе. Тем не менее, когда мы все благополучно набились в гондолу, она без умолку трещала о том, какая ты стала миленькая и изящненькая, и что ты наверняка ходишь у maestro в любимицах, и что скоро, совсем скоро ты сама сможешь сделаться маэстрой. Слов нет, моя дражайшая свекровушка — лицемерка, каких свет не видывал.
Вы с Бернардиной, похоже, стали не разлей вода. Неужели она и вправду совсем ослепла, на оба глаза? Как же она управляется? Я смотрю, у нее высыпало еще больше веснушек — впрочем, какая разница, как она выглядит, ведь все равно ей и дальше жить в этой дыре. О, прости меня, cara! Уверяю тебя, я вовсе не бросила идею выдать тебя замуж! Даешь ли ты по-прежнему уроки Бернардине? Тебе хоть за это платят?
Честно говоря, мне тошно быть замужем. Томассо противный донельзя: он воняет, храпит по ночам и никогда не подстригает ногти на ногах. Тем не менее он лезет ко мне в постель не реже раза в неделю. Я снова забеременела. Ох, матерь Божья! Уж так я просила его, но он и слышать ни о чем не хочет, кроме как о сыне. „Как же мое пение?“ — спросила я его, а он мне в ответ: „Пе-ение?“, и хвать меня за титьки! Ненавижу его! Меня все время тянет блевать, приходится постоянно следить, чтобы рядом был тазик, хотя родня предпочитает называть это „утренним недомоганием“. Лицо у меня теперь бывает либо зеленое, либо чересчур румяное, а пузико все раздувается, словно дохлая собака.
Самый последний ужас — что моего душку Вирджилио отправили в изгнание за мужеложство! А я и понятия об этом не имела! И на тебе — а он вписан в мой брачный контракт в качестве официального чичисбея. Мамочка Фоскарини вздыхает, дескать, жаль, что по закону позволено иметь только одного чичисбея на одно замужество. „Но ведь его выслали! — огрызнулась я ей в ответ. — К тому же он — finòcchio!“ Подозреваю, что это она знала и без меня, потому что вид у нее был подозрительно довольный, словно она сама все и подстроила.
Я слышала, что ты будешь солировать еще на одном концерте, который состоится в нынешнем январе в базилике. Неужели правда? Ну почему пока я пела в coro, там все было куда скучнее?
Я собираюсь попросить папочку, чтобы он пробил через правление Пьеты мою кандидатуру — хочу стать visitatrice. Пусть даже в качестве приходящей волонтерки, но я смогу проводить со всеми вами гораздо больше времени, хотя руководство, пожалуй, решит, что я еще слишком молода для такой работы. В любом случае, я буду в состоянии взяться за нее, только когда вырожу этого чертова дитенка.
Признаюсь тебе, Аннина, что иногда ум — сущее бедствие. Я теперь живу в раззолоченной клетке, но все равно в клетке, я ничуть не свободнее, чем была в ospedale.
В следующий день посещений я принесу тебе очередное письмо. Не забудь пристегнуть рукава пошире.
Мои поздравления, cara! Мне бы иметь хоть половинку твоего счастья!
