Целитель

Шелестящий ветерок, нечистый какой-то.

Брожение духов по комнате.

Я чётко вижу их передвижение.

Изумлёнными глазами я наблюдаю за их легкостью, эфемерностью, кажущейся простотой. И мне самому хочется поскорее к ним присоединиться, чтобы тоже стать легким и невесомым, освобождённым от всего земного, то есть каверзного и гадкого.

Я вытягиваюсь в своём больном, измождённом и разбитом теле для того чтобы выскользнуть из него… Тщетно пытаюсь, потому что потуги эти идут толчками, заставляющими только бешено пульсировать кровь…

Потом, постепенно я перестаю ощущать эту пульсацию, и восторженно осознаю, что освобождение от плоти мне начинает удаваться. Я выползаю из неё через голову, плавно разворачиваюсь, как купальщик в воде, и рассматриваю то, что ещё недавно было моим временным биологическим пристанищем. Втягиваю запах гнили и нечистот, просматриваю по сантиметрам. И чем больше я вижу, тем больше мне не нравится моё бывшее тело: бледное с синевой, покореженное, порезанное ножами, пробитое пулями.

Нет, нет! Прочь отсюда и – поскорей!

А на той стороне гремит застолье.

Белая скатерть перестала быть белой.

Остатки еды, остатки питья.

Звуки гитары и надрывных голосов.

Хохочущие рожи, живо летающие руки, жестами дополняющие обрывки фраз.

Размалёванные женщины, с пьяной любовью смотрящие на молодого поэта, читающего стихи. Стихи хорошие, чем-то отдающие моим нынешним состоянием. Слушают внимательно, и в эти минуты любят искренне. Им хочется прикасаться к восторженному, чудесному, так непохожему на них.

Я всегда любил в пьяной компании читать стихи, вызывать восторг и мгновенно вспыхивающее, так же как и мгновенно гаснущее чувство мимолетного влечения.

Строки и гитара. Вот где зарыта молодость.

Я поднялся чуть выше пьяной компании – к потолку. Он мне тоже не понравился: в жёлтых пятнах никотиновых испарений, душный, облупившийся.

Здесь нет ничего, что могло бы удержать.

Поэтому путь мой был устремлен вперед, через стены, через пространство. Куда? Я теперь знал.

_________________________

… В операционной военного госпиталя, куда доставили смертельно раненого старшего лейтенанта, царила обычная атмосфера.

Молоденькая медсестра тихо лила слезы, которые почему-то автоматически прекращались, едва строгому хирургу стоило посмотреть на неё. Она держала лейтенанта за руку, стараясь не отпустить.

Но время шло, шансы уменьшались.

Тикали часики Бытия, отстукивали оставшиеся мгновения…

Пальцы раненого вначале стало нервно подёргивать, словно выворачивая из суставов; потом затрясло всю руку до плеча. И рука стала холодеть…

И раздался тот изумлённо-жёсткий возглас, который звучал здесь, к сожалению, часто:

– Мы его потеряли!

И медсестричка уже не сдерживала слез и рыданий, которые судорогами стали сотрясать её молодое худенькое тело.

И хирург, видевший-перевидевший всяких смертей, автоматически опустился на стул, снял шапочку, и машинально вытер ею запаренный лоб.

Он уже не казался строгим, он был страшно уставшим, и только очередная морщина прорезала лоб, как будто война – его личное изобретение и именно он несёт ответственность за каждую новую жертву.

Я видел их печаль и озабоченность, но мне не хотелось утешать этих людей. Мне хотелось им крикнуть:

– Ах, оставьте! Ведь ничего этого нет, на самом деле. У нас всех, впереди – Вечность…

Световым потоком меня влекло вперёд, и летел я с неимоверной скоростью, и мне это нравилось: легкость, дающая полную освобождённость от земного притяжения, а стало быть – безграничная свобода.

Но, когда впереди замаячил Свет нездешней ослепительности и невозможной чистоты, во мне стали бороздиться сомнения: «А примут ли? А что я совершил такого, что мне здесь место?»

И когда я стал у самой грани Света, стало ясно: не примут.

– Возвращайся, – твердо сказал мягкий голос. – У тебя ещё есть незаконченные дела…

Я послушно повернул свое эфемерное тело и устремился назад, как будто и прилетал только для того, чтобы услышать именно эти слова. Этому Голосу хотелось повиноваться, в нём была сосредоточена вся мудрость нашего мира и миров отдалённых, вся сущая доброта и милосердие, все знания и возможное их увеличение.

… А лампочка покачивалась. И свет по-прежнему был рассеянным и пустым.

Медсестричка перестала рыдать и робко подошла к операционному столу, чтобы прикрыть простыней лицо, которое ей так внезапно стало не чужим.

Но прежде, продолжая надсадно всхлипывать, она взялась за руку, чтобы пожать напоследок, и лицо её мгновенно озарилось.

– Пульс, доктор! – закричала она. – У него появился пульс.

И операционную огласили звуки слов, которые звучали здесь не так часто, но всё-таки звучали, и потому их повторяли все – многократно и радостно:

– Он вернулся!

Я очнулся, часто дыша и машинально отворачиваясь от ламп.

– Доктор, где я? Доктор, что со мной?

Милое лицо, склонившееся надо мной, было незнакомым, но напоминало ту медсестричку, и я доверял ему.

– Вы у друзей, – услышал голос. – У настоящих друзей.

Женщина потрогала мой лоб, удовлетворенно кивнула головой и сказала:

– Всё в порядке, самое неприятное позади.

Посмотрела на меня тепло и участливо.

– Теперь вам надо отдохнуть.

Успокоенный её мелодичным голосом, я тут же провалился в сон.

Именно в сон, а не в забытье.

_________________________

Я издалека видел этот небольшой домик в мареве предутренней дымки, такой уютный и родной, знакомый с детства, что сердце сжала непрошенная жалость: и лес невдалеке и ручеёк с журчащей водой. Всё, о чем мечталось, всё, что теперь воплотилось.

«Он вернулся!»

Я видел даже внутреннее убранство комнат: столы, стулья, шифоньер, комод, всё безыскусно и просто, всё напоминало родительский дом начала шестидесятых.

Я вернулся.

А потом был рассвет – тёплый, влажный, от повиснувших на зелени бусинок росы, и тихий, как мерное покачивание лодки на воде.

Небо сине-голубое, с белыми курчавыми облачками, золотое солнце величаво и по-хозяйски высвечивающее лес, речку, белую беседку у опушки.

Я лежал не шевелясь, стараясь не спугнуть всю эту феерию, боясь, что сейчас всё это диво уйдёт и его сменит грязная комната с хохочущими рожами.

– Теперь наш парень точно пойдет на поправку, – будто издалека прозвучал мелодичный голос.

2

Ко мне подошла красивая, стройная женщина неопределенных лет и положила прохладную ладонь на лоб.

– И температура нормальная, – удовлетворенно сказала она.

– Тина? – спросил я неуверенно. – Ригель?..

– Именно, – ответила она. – И Тина, и Ригель.

– А где Новосёлов?

– Там же, где ему пока и положено быть, в Казахстане.

– Вы сказали, в Казахстане? А где я, в таком случае?

– Ты сейчас, милый друг, в Украине.

– Господи! В Украине?!

Земля, о которой говорил папа; которой восхищался и любил до самой смерти!

– А где именно? – полюбопытствовал я, задерживая дыхание и, уже почти зная ответ.

– Это недалеко от Черкасс, мое небольшое имение в Звенигородском районе.

Я пристыл к своему ложе, не в силах пошевелиться.

Тина поглядела в мою сторону с мнимым равнодушием, но я выражение её взгляда почувствовал не телом – душой.

– Это была чистая случайность, – подтвердила она, – можешь поверить, мне всегда здесь нравилось. Это уже потом, когда ты впервые попал в наше поле зрения, выяснилось, что твоя линия по отцу берёт начало на Черкасской земле.

«Я вернулся? Я действительно вернулся!»

– Об этом потом, – сказал я тихо, но сдержать слёз не смог. – Но должен сказать, что вы поразили меня.

– Я знаю, – ответила она. – Возвращение к своим истокам – это то, к чему стремится каждый, но не каждому удаётся.

– Что правда, то правда! И как давно я здесь?

– Почти три недели… Девятнадцать дней.

– И всё это время?..