Темп

Он узнает все это даже как бы еще не открывая глаз. Если бы он приподнялся на локте, ему было бы трудно переносить ставший ослепительным свет, солнце, изгоняющее облака, которые кажутся такими же ненастоящими, как те, нарисованные на полотне и предназначенные для того, чтобы прятать за ними технические приспособления в тех старых импровизированных театрах, где, завязав ему глаза, его водили за руку и ставили на сцене лицом к публике. Однако здесь никто не задает ему вопросов. Никто не торопит его с ответом. Так же как когда-то давным-давно. И то же самое зарево. Пока он замечает озеро лишь в виде отдельных фрагментов, в виде отдельных участков поверхности, на которой легкий ветер приподнимает чешуйки, как на кольчуге, которую юный воин повесил на ветку, чтобы без одежды пробежаться по берегу.

Где-нибудь еще он бы всему этому удивился. Но в этих краях вещи принимались такими, какие они есть, без криков про чудеса. Итак, Ретна была здесь, сидела на краю кровати, улыбаясь тому, как он моргает глазами, точно ребенок, внезапно разбуженный перед витриной с игрушками.

Однако, увидев ее в этом ореоле света, он выкрикнул имя Греты, словно это странное совпадение переносило его на тридцать пять лет назад в другие солнечные утра, когда его взгляд из постели устремлялся вот так же к озеру. Грета — это восклицание было чем-то вроде девиза, воплощавшего в его жизни радость. А Ретна, наблюдая за тем, как он барахтается, всплывая на поверхность, подумала, что так он называет без разбора всех девушек, чьи имена ему неизвестны, которых ему случается по утрам обнаруживать в своей постели, не зная толком, то ли он сам их привел, то ли случай, то ли какой-нибудь подвыпивший приятель. Здесь не могло быть никакой обиды. Ретне достаточно было понаблюдать, — что она и делала с тех пор как вошла и открыла раздвижные двери балкона, — за спящим в скомканных простынях, похоже, голым мужчиной, чтобы убедиться, что его спокойное, ровное дыхание, что его безмятежный, не прерываемый вздрагиваниями сон свидетельствует о полном отсутствии у него разлада с самим собой. Она еще ни разу не рассматривала его так внимательно, не оценивала его во всех деталях. Широкие плечи, волосатые у бицепсов, крепкие руки, раскинутые по обе стороны тела, на пальцах которых, как она обратила внимание еще в первый вечер, когда он во второй раз наливал ей грейпфрутовый сок, не было никакого кольца: ни обручального, ни с печаткой, ни перстня с талисманом или знаком зодиака, какие носят многие американцы.

Направляясь в номер, она думала застать его за подносом с завтраком; потом подумала, что он проснется, как только она впустит свет через все окна. Однако оказалось, что разбудить его не так-то легко, и поэтому она нашла случай удобным, чтобы, глядя на эту непринужденную, расслабленную и в то же время свидетельствующую о внутренней силе позу спящего, попытаться составить себе представление о его личности, о которой, по правде говоря, она не очень задавалась вопросами. Арам, в свою очередь, тоже не распространялся о себе, в отличие от большинства мужчин, старше сорока, склонных к этому, когда они оказываются рядом с кем-то, кому по возрасту годятся в отцы.

Таким образом, Ретне еще предстояло его открыть, и, вероятно, ничто не дало бы ей более полного представления о личности человека, которого она встретила три дня назад в бассейне и с которым, как ей казалось, она с тех пор не расставалась, чем возможность видеть его задрапированным в сон, словно в мужскую тогу, совершенно не реагирующим на внешние импульсы, находящегося в таком согласии и с самим собой, и со своей легендой, — о которой она не знала абсолютно ничего, — словно он присоединил к индийской короне какую-нибудь неизвестную южную землю.

Что ей в нем нравилось, так это именно его человеческая весомость, его реальность, которая не стремится самоутверждаться с помощью слов. А также сразу бросавшаяся в глаза искренность. Сейчас, глядя на него, она подумала, что так бы мог спать каменолом, пристроившись где-нибудь в углу рабочей площадки, или лудильщик, которого она видела когда-то близ Бантри спящим под повозкой вместе со своими собаками. Этого ей пока было достаточно: в настоящий момент она и не пыталась знать о нем больше. Через каких-нибудь двадцать часов она улетала на Родос, а что касается будущего, если уж суждено иметь будущее, то они посмотрят, и он и она, как все сложится.

Он не повторил имя, обращенное к ней, когда увидел ее сидящей на краю кровати, и лишь сделал знак рукой, принимая и ее присутствие, и этот свет, бесцеремонно льющийся ему в глаза. Эркерное окно вызывало ассоциации с огромным кубом льда, куда солнце проникает одновременно со всех сторон.

— Ты остаешься! — сказал он. — Будем вместе. Она объяснила, что группа, которой она занимается, перенесла свой отъезд на конец дня, чтобы совершить не состоявшуюся из-за плохой погоды экскурсию. В связи с их поздним возвращением вчера из Лозанны поездка намечена на двенадцать дня. А пока в их распоряжении больше двух часов.

— Брось ты их и попроси тебя заменить.

— Кем? Нет никого свободного. Да и что бы они подумали, там, внизу?..

— Ты позволишь…

Арам соскочил обеими ногами на ковер, коснулся мимоходом ее щеки и через несколько секунд вернулся опоясанный банным полотенцем. Просто поразительно, что они совсем не стеснялись друг друга, словно долгая совместная жизнь уже сделала привычными любые ситуации.

— Пообедаем вместе. Заказывай, — кивнул он головой на телефон.

— Я же тебе сказала, что в двенадцать уезжаю с группой.

— Что же, пообедаем в одиннадцать часов. И поужинаем сегодня вместе.

— Это невозможно. За мной должен заехать Шинкер. Самолет на Афины завтра улетает довольно рано. Мы переночуем у его родителей в Женеве. Я смогу расположиться в комнате его брата, того самого, что женился на этой неделе.

— Но ты можешь присоединиться к нему потом. Мы вместе спокойно поужинаем, а потом я отвезу тебя в Женеву на машине.

— Конечно, можно бы и так. Но только я не знаю этих Шинкеров и поэтому не могу приехать к ним когда вздумается. Мне жаль. Но я вернусь рано. Быть может, около четырех. Я тебе обещаю.

У нее был ответ на все, и очевидно, что логика была на ее стороне. Он пожал плечами.

— Я иду в ванную. Ты в это время закажешь, — сказал он.

— Нет, закажи сам. А то — что я делаю в номере у клиента отеля?

Он чуть было не ответил, что он не клиент, но поскольку она произнесла свою фразу смеясь, он подумал, что ей, очевидно, все-таки известно, что он занимает несколько исключительное положение в иерархии ласнеровских отелей. И, быстро согласовав с ней меню, он сделал заказ и назначил час, когда обед должен быть подан. «Поставь пластинку или включи радио».

Теперь голос Арама доносился до Ретны из ванной, и она подумала, что он фальшивит, как большинство мужчин, которые поют во время бритья. Она стала смотреть, какие пластинки стоят под проигрывателем: никаких новинок. Имя Буди Гатри привлекло ее внимание, и она начала читать текст на конверте. Там было написано, что Гатри постоянно ездит из одного конца Америки в другой и поет для рабочих, фермеров, шахтеров, моряков, ковбоев… Вся его жизнь — долгий занос на обочины дороги. Жизнь, съеденная пространством.

Она прислушалась:

From the Redwood Forest to the Gulf Stream Waters This land was made for you and me. [68]

Где ты жила в Канаде? — крикнул Арам из глубины ванной комнаты, хотя заранее знал, что она ответит: в Саскачеване; в действительности ему просто хотелось услышать ее голос, подобно тому как мальчишкой он говорил Грете: «Расскажи, расскажи» — не ради историй, которые у той могли быть припасены, а единственно для того, чтобы ее слышать, чтобы смотреть, как слова сходят с ее губ. Этот свет, разлитый по комнате, это пространство, вновь заселенное голосом, который, казалось, устранял бег времени, — разве мог бы день начинаться лучше! К сожалению, они проведут его не вместе; ни тот ни другой ничего не могли здесь поделать. Звонок телефонного аппарата заставил его вздрогнуть: мысль, что на проводе Дория, несколько встревожила. Подобного варианта, способного сильно испортить это безмятежное утро, он не предусмотрел. К счастью, звонила не она: ему сообщали, что он забыл заказать напитки, и спрашивали, чего бы он хотел. Шампанского, конечно!