Темп

Поднявшись к себе, он тут же заснул как убитый, совсем забыв, что ему должна звонить Дория. Голос доходил до него из неведомых далей. Как Дория ни кричала, спрашивая, что с ним происходит, как и с кем он сумел так набраться, упрекая его в том, что сегодня вечером он куда-то совсем пропал и даже не оставил для нее никакой информации на коммутаторе, ему никак не удавалось соотнести себя со всем тем, что она вываливала ему на голову, со всеми теми gossips, [61] ходившими в связи с премьерой фильма.

Но разве события истекшего странного вечера выглядели более вразумительными? Сначала этот фильм, потом прогулка. Час, проведенный на понтоне. Впечатление, когда просыпаешься так внезапно, такое, будто плаваешь среди лодок. Припомнился вкус губ Ретны… Расстались они, как и было задумано, по-приятельски. И он ничего не предпринял, чтобы что-то в этом изменить. Он так и не понял, сам ли он включился в ее игру, где уже был Эрик, а может быть, и кто-то еще, или, наоборот, это она включилась в его игру, в которой уже участвовала Дория. Весь вечер она была и досягаемой, и недоступной одновременно, а потом разговор перешел на Джу, и, кажется, этот персонаж привел ее в восторг. Впрочем, во время этого дурацкого фильма, когда он наблюдал за ее реакцией, у него уже возникало такое впечатление, и сейчас он опять спрашивал себя, не самое ли для нее главное, чтобы ей рассказывали истории. Безразлично какие. А потом они расстались, чтобы не разрушать чары. Если бы он попросил ее остаться, то сейчас пришлось бы ей объяснять, кто такая Дория. И тут ему бы никак не выкрутиться. Зачем сводить людей, у которых нет ничего общего? В Ретне ему нравилась ее предрасположенность к молчанию, чарующее присутствие невыразимого. Сразу, с самого начала, между ними уже существовало нечто вроде пакта. Он, казалось, столкнулся с чем-то таким, чего в его жизни еще никогда не было. И ему, похоже, хотелось сохранить перед собой возникший мираж, не ускоряя хода событий. Каким образом можно так интенсивно чувствовать присутствие человека, еще даже в нем не разобравшись?

На том конце провода по-прежнему суетилась Дория. То был голос звезды перед микрофоном, который барахлит, голос, подкрепляемый мстительными взглядами в адрес техников, чтобы они «поколдовали» со звуком. И хотя Арам говорил ей, что хорошо ее слышит, она продолжала бушевать.

— Я устроила гадание на картах. Представляешь, здесь есть одна Рая, просто потрясающая.

— Одна Рая?..

— Да, одна ясновидящая! Мне ее представила принцесса.

— Какая принцесса?

— Ну ты проснешься наконец? Принцесса!.. Так вот, я хотела, чтобы эта самая Рая… она живет в Йоркшире… погадала мне о фильме. Но ты ведь знаешь, какие они. Я хочу сказать — карты. Говорят все, что им вздумается. И разговор зашел о тебе! О тебе! Хоть ты не рискуешь сейчас своей жизнью, как я своей, своим будущим, из-за этого фильма. Кстати, ты не находишь, что название плохое?

— Какое название?

Было по-прежнему трудно ночью улавливать ее экстравагантные повороты.

— Название фильма — «Пора молчания».

— Очень хорошее название, — успокоил он. — Мне ведь кажется, что мы с тобой в какой-то степени придумали его вместе.

— Да, но «молчание» — слово, которое приносит невезение. Если фильм не пойдет, то они, мерзавцы, назовут его в своих газетенках «Пора молчать». Я прямо так и вижу… Так вот, эти карты! И разговор был о тебе, а про меня — ни одной карты, ни одной фигуры. Я, как говорят, не вышла. Рая… Ты же знаешь, что Раями я называю их всех… обратила на это мое внимание. Зато ты был везде и появлялся прямо беспрестанно. И рядом с тобой — женщина. «Хорошо», — сказала я, — думая, что это я. Оказалось, нет. «Моложе вас», — сказала мне Рая. Представляешь себе? Бросить мне такое за два дня до премьеры фильма! «Правда очень молодая?» — спрашиваю я. «Очень, очень», — повторяет она. Что ж, у мужчин своя жизнь, только, право, не из сектора же девочек? Она меня успокаивает. Но не совсем, потому что тут же добавляет: «Пусть будет осторожен… они все так говорят… Пусть будет осторожен. Скажи ему, чтобы он поостерегся». «Этой девицы?» — спрашиваю я. «Нет, не девицы, она прямо сахарная… но есть опасность». Я хочу, чтобы она уточнила. Но ты ведь знаешь, когда их подталкиваешь, этих гадалок, они тебе выдают бог знает что. Вот она мне и говорит: «Это из-за его детства, из-за того, что у него было такое детство!» Я выложила ей пятьдесят долларов и сказала, чтобы уходила. Твое детство!.. Странно, мой дорогой, ты никогда не рассказывал мне о своем детстве…

Она собиралась продолжать, но он положил трубку. Потом он попросил на коммутаторе ответить, если будут звонить из Лондона, что линия повреждена.

Такой мягкий, такой родной голос, как будто Ретна проснулась у него на плече и шептала слова ему прямо в ухо.

— Откуда ты звонишь?

— Из комнаты этажом ниже. Одна дама из группы попросила меня написать письмо в ее базельский банк. У них у всех здесь счета. Она сейчас в ванной. Я не могу долго говорить с тобой. Совсем немного и положу трубку.

— Какая погода на улице? У меня впечатление, что идет дождь.

— Дождя нет, но пасмурно. Но мы все-таки отправляемся. Хуже всего, если вечером они захотят ехать ужинать в Лозанну.

— Ты знаешь, где мой номер. А если я буду спать, входи без стука: дверь будет не заперта.

— Счастливо, — ответила она. — Я тебя целую.

— Брось всех этих людей, и давай проведем день вместе.

— Я тебя целую, — повторила она и положила трубку.

Это он, когда рассказывал ей историю Боласко, стал называть ее на «ты», и она без труда последовала его примеру. С некоторым оттенком нежности, потому что была тронута тем, что он рассказывал ей про Боласко.

Он уснул снова и проснулся только около двух часов дня, на этот раз от голода. Шел проливной дождь. Им, очевидно, пришлось отказаться от поездки на Сонлу, и, по всей вероятности, поехали в Лозанну. Раньше чем в одиннадцать-двенадцать часов они не вернутся, а может быть, если они захотят провести вечер в ночном кабаре, и того позднее. Его раздражала перспектива провести столько времени без Ретны. Хотя эти относительные трудности с их встречами работают в конечном счете на их сближение даже эффективнее, чем если бы они были все время вместе. Он не знал, когда и как он ее увидит, но теперь уже твердо знал, что должен увидеть и что это уже не вопрос везения.

Он спустился в таверну-гриль и заказал бифштекс с перцем и вина. Ресторан был почти пуст. Как убить время после обеда? Поехать прогуляться, отправиться куда-нибудь значило рисковать не встретиться с Ретной, если вдруг случайно она вернется раньше. Ливень, обрушившийся на берега озера, затопивший равнину, отбивал всякую охоту двигаться с места, хотя усталость после путешествия уже прошла. Теперь он почти и не вспоминал, что привело его в Монтрё. Эта встреча создала вокруг него какую-то бодрую атмосферу, некий благотворный порыв. Он чувствовал, что его подхватило и влечёт в благоприятном направлении, но не представлял себе, куда это его приведет.

Служитель пришел сказать, что вызывает Лондон. В кабине его ожидала снятая телефонная трубка. Но это была не Дория, а Орландо, который, не давая ему вставить слова про аварию — про лопнувшую шину и выброшенный на обочину автомобиль, — спросил его, как он себя чувствует и все ли нормально в Монтрё. Арам сказал, что погода отвратительная, но что сам он в прекрасной форме. Орландо, казалось, колебался. Зачем он звонил? Трудно было представить, чтобы Орландо мог из-за него нервничать, если учесть, что еще два дня назад они вместе ужинали и достаточно много выпили. Орландо дальше сообщил, что видел г-жу Дорию Изадору Робертсон и что та попросила его быть возле нее вечером на премьере фильма. Потом он принялся говорить о ней как о каком-то ведическом божестве, внезапно явившемся ему в лондонском тумане. И каждый раз он называл ее имя все целиком, словно это замысловатое сочетание превратилось в высокий титул, обретенный ею в плеяде звезд кино. На премьере, очевидно, будет «весь Лондон». Принцесса тоже. Дория Изадора Робертсон готовилась выдержать натиск. Орландо казался больше возбужденным всей этой суматохой, — ради этого вечера ему пришлось в последнюю минуту отказаться от других намеченных встреч, — чем своим кардиологическим конгрессом и приглашением лорда-мэра. Неужели он думает, что Арам, вынужденный грызть удила в Монтрё, станет злиться, испытывать ревность оттого, что кто-то другой окажется рядом с Дорией в свете прожекторов? Неужели Орландо не знает, что Арам везде стремился к независимому существованию, и в роскошном отеле, и на каком-нибудь тихоокеанском острове, всегда подальше от знаменитостей и снобов, чтобы встречаться лишь с теми людьми, которых он сам хочет видеть, либо с теми, кто, подобно Ирвингу, помогает ему скоротать время? На самом деле он был просто рад, что избежал этого вечера, и еще радовался при мысли, что, если дело обернется плохо, рядом с Дорией будет человек, способный поддержать ее моральный дух. В любом случае он сможет ей позвонить.