Холодная гора

Еще дальше по реке, возле речной заводи, где иногда крестили баптистов, стайка ласточек вспорхнула с клена, листва которого почти достигла той степени яркости, после которой цвета лишь тускнеют и блекнут. Край солнца почти коснулся хребта, и небо напоминало цветом сплав олова со свинцом. Ласточки слетели с дерева все разом, как будто были одним телом, все еще сохранявшим форму круглого клена, который они заполняли. Они сделали вираж в потоке ветра, в течение краткого мига скользя боком на расправленных крыльях в движущемся воздухе, так что Ада успела заметить их тонкие профили и серебристое пространство между отдельными птицами. Мгновенно, как по сигналу, они пошли круто вверх, повернувшись расправленными крыльями к ней, и светлые промежутки между ними исчезли, так что стая выглядела как черный силуэт красного клена, спроецированный на небе. Птичьи тени мелькнули в высокой траве поля за дорогой — и стая скрылась.

Вокруг Ады и Руби сгущались сумерки, как будто темнота с реки просачивалась в небо. Фантастическая история Руби о происхождении и прародителе напомнила Аде историю, которую рассказал ей Монро незадолго до своей смерти, о том, как он сватался к ее матери. Чтобы скоротать время, пока они шли миля за милей вверх по реке в сгущающихся сумерках, Ада почти целиком пересказала ее Руби.

Ада знала, что Монро и ее мать поженились относительно поздно: ему было сорок пять, а ей — тридцать шесть. И Ада знала, что время, проведенное ими вместе, было непродолжительным. Но ей не были известны обстоятельства их знакомства и женитьбы, она предполагала, что это был союз тихой дружбы, что-то вроде привязанности, которую зачастую питают друг к другу закоренелые холостяки и старые девы. Ада думала, что сама она появилась на свет в результате досадного просчета.

Так ей казалось до одного зимнего вечера незадолго до смерти Монро. Весь день шел мокрый снег, большие хлопья таяли, не долетая до земли. Ада и Монро провели весь длинный остаток дня после полудня сидя у огня. Ада читала ему новую книгу «Путь к жизни». Монро уже много лет следил с неослабевающим интересом за каждым опубликованным высказыванием мистера Эмерсона [23], и в тот день он сказал, что Эмерсон, как всегда, даже в старости заходит в своих рассуждениях о духе на один шаг дальше, чем необходимо.

Когда день за окном стал угасать, Ада отложила книгу в сторону. Монро выглядел усталым, его лицо было серым, глаза глубоко запали. Он сидел, пристально глядя в огонь, который затаился под слоем пепла и горел медленным, скудным пламенем. Неожиданно он спросил:

— Я никогда не рассказывал тебе, как женился на твоей матери?

— Нет, — отозвалась Ада.

— Последнее время это не выходит у меня из головы. Не знаю почему. Ты ведь не знала, что я познакомился с твоей матерью, когда ей едва исполнилось шестнадцать, а мне было двадцать пять?

— Нет, — сказала Ада.

— О да. В первый раз, когда я увидел ее, мне пришла в голову мысль, что она самое милое создание, которое я когда-либо встречал. Это было в феврале. День был серый, холодный, с океана дул противный сырой ветер. Я ехал верхом. Тогда я только что купил большого ганноверского мерина. Семнадцать ладоней [24]в холке. Гнедого, с красноватым отливом. Он был чуть слабоват в поджилках, но не настолько, чтобы придавать этому значение. Его легкий галоп был просто удивителен, такой плавный, что казалось, будто плывешь. Я ехал верхом по какой-то дороге за пределами Чарльстона на север вдоль Эшли. Затем по пути домой переправился через реку и поехал к Ханаану. Это была длинная прогулка. Конь был весь взмылен несмотря на холод, я чувствовал голод и спешил к ужину. Время как раз было подходящее, сумеречный вечер. Я доехал до того места, где с уверенностью можно было сказать, что сельская местность закончилась и начинается город.

Я подъехал к какому-то дому, одному из тех, о которых говорят, что он ни маленький ни большой. Перед домом была широкая веранда, с обеих сторон которой росли старые карликовые пальмы. На мой вкус, дом стоял слишком близко к дороге. Его окна были темны, а во дворе имелся водоем с водой. Думая, что в доме никого нет, я остановился, спешился и повел к воде своего коня. С веранды послышался женский голос:

— Вы могли бы сначала спросить разрешения. Она, по-видимому, сидела одна на скамье под окном. Я снял шляпу и сказал:

— Прошу прощения.

Из тени веранды вышла девушка, спустилась с крыльца и остановилась на нижней ступеньке. Она была в зимнем платье из серой шерстяной ткани и в черной шали, накинутой на плечи. Волосы у нее были цвета воронова крыла и доходили ей почти до пояса. Она, видимо, расчесывала их, так как они были распущены по плечам. Она держала в руке щетку с черепаховой ручкой. Ее лицо было бледным как мрамор. В ее облике были лишь черный и белый цвета и их оттенки.

Несмотря на ее строгий наряд, я был полностью обезоружен. Я не видел ни одной подобной ей. Нет слов, чтобы передать, какой она показалась мне прекрасной. Единственное, что я нашелся сказать, были слова извинения:

— Еще раз прошу прощения, мисс.

Я сел на коня и поехал прочь, взволнованный, с сумбурными мыслями в голове. Тем же вечером, после того как я поужинал и отправился спать, волнение вновь охватило меня. Это была именно та женщина, на которой я хотел жениться.

На следующий день я решил добиваться ее расположения и приступил к этому с величайшим упорством и осторожностью. Вначале я собрал сведения о ней. Я узнал, что ее звали Клер Дешюте. Ее отец, француз, занимался торговлей, импортируя вино со своей родины и экспортируя туда рис. Он был человеком со средствами, хотя и не слишком богат. Я договорился с ним о встрече в его складе возле пристани на реке Купер, в сыром и унылом месте, где пахло рекой. Склад был заполнен деревянными ящиками с кларетом, как прекрасным, так и дешевым, и мешками с рисом. Нас представил друг другу мой приятель Асвелл, который когда-то в прошлом вел с ним дела. Дешюте, твой дедушка, был невысокого роста, полный, если не сказать тучный. Больше француз по своей манере держаться, чем мне хотелось бы, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ни ты, ни твоя мать не унаследовали от него каких-нибудь примечательных черт.

С самого начала я прояснил свои намерения: я сказал, что хочу жениться на его дочери и ищу его одобрения и помощи. Я предложил предоставить ему свидетельства, финансовые документы — все, что может убедить его, что я достоин быть его зятем. Я видел, как напряженно он думает. Он теребил свой галстук, вращал глазами. Затем отошел в сторону, чтобы посовещаться с Асвеллом. Вернувшись, он протянул мне руку со словами:

— Могу предложить вам свою помощь в меру своих сил.

Его единственным условием было следующее: он не хотел, чтобы Клер выходила замуж до восемнадцати лет. Я согласился. Два года не казались мне таким уж долгим сроком, и с его стороны это было вполне справедливое требование. Через несколько дней он пригласил меня к себе на ужин в качестве гостя и сам представил меня ее матери. По глазам Клер я видел, что она помнит обо мне с того вечера во дворе, но она ни словом не обмолвилась об этом. Я полагал, что мое чувство по отношению к ней с самого начала было взаимным.

Мы встречались в течение нескольких месяцев, весной и летом, а потом наступила осень. Мы виделись на балах, на которые я получал от нее приглашения. Я постоянно ездил на север к Дешюте на своем ганноверском мерине. Мы с Клер сидели на скамье на широкой веранде из вечера в вечер в течение всего дождливого лета и говорили обо всем, что было дорого нашим сердцам. В те дни, когда я не мог приехать, мы посылали по почте письма, которые пересекались где-то на Митинг-стрит. В конце осени я купил кольцо. Это было кольцо с голубым бриллиантом; камень был большой, величиной с кончик твоего мизинца, вставленный в оправу филигранной работы из белого золота. Я хотел сделать ей сюрприз и преподнести это кольцо в один из вечеров в конце ноября.