Бульон терзаний

– Остальным? – тихо повторил Владимир. – Будут какие-то «остальные»?

– Сейчас еще княжны подгребут, – доложила Лариса, как будто сама она была, как минимум, принцессой, – куда деваться от княжон!

– Как же они… Там же целый кордебалет, – опешил Владимир.

– Таир их в «газель» загрузил и везет, – пояснила Елена и мельком глянула в окно – не покинул ли Федя свой пост? Федя стоял там, где его поставили, и уже размахивал руками, указывая, где лучше припарковать складской фургончик. – Вот, привез. Сейчас выгружать будет.

За окном послышались смех и визг: видимо, разгрузка началась.

– Ну так что – достойны мы прощения? – напомнил Эдуард Петрович.

– Да, конечно, о чем разговор, – ответил Владимир, – вы меня простите… Сесть некуда, к чаю ничего нет. Я больной и не особенно гостеприимный хозяин.

– Сядем мы и на пол, – сказала Елена, восседавшая в ногах у больного, – а за «к чаю» Федька сгоняет. Он у нас парень толковый.

– А я пока пойду вскипячу чайник? – вызвалась Ульяна. И отправилась на кухню. Как у себя дома.

Ввалились княжны, Таир и замерзший Федя. Оказалось, что к чаю ничего покупать не надо – опоздавшие опоздали не просто так, а потому, что заехали в магазин за печеньем трех сортов и шоколадными конфетами.

– А у нас уже чай почти готов! – крикнула из кухни Ульяна. – Владимир, а куда вы дели ту синюю кружку со слоном? Что-то я не могу найти.

Евлампия Феликсовна метнула в ее сторону удивленный взгляд. Остальные, кажется, ничего не заметили.

– Ну мы пойдем. Приятного аппетита. Поправляйтесь. До скорой встречи, – раскланялся Эдуард. Вместе с ним, тоже кланяясь и бормоча какие-то вежливые фразы, отступала к выходу Лариса.

– Спасибо вам еще раз за спасение от «Иэс»! – щебетали тем временем княжны. – Сегодня официально объявили, что он отменяется!

– Не стоит благодарности, – картинно откинулся на подушки Владимир, – я просто проходил мимо и что-то ляпнул. Видимо, попал в болевую точку.

– Это у нас у всех была болевая точка, – сказала Елена, – даже Эдуардику доставалось. Вот он и рванул доносить вашу мысль до папы.

– А у папы наш спектакль – любимая игрушка, – добавила Сапелкина-жена. – Видимо, Павел Петрович об этой игрушке непочтительно отозвался. А Эдуард встал на сторону искусства.

– А я еще так полагаю, – задумчиво произнесла Евлампия Феликсовна, – что ПэЭс сам давно искал повод отменить этот идиотский индекс. Я несколько раз доносила до него мысль, что люди работают хуже, когда находятся в постоянном страхе. Боятся экспериментировать и упускают возможности в ущерб всему делу. Но он хотел услышать еще какие-нибудь доводы, а от кого? Все его боятся, кроме Павла, Бориса и Эдуарда. Павел эту кашу заварил, Борис привык выполнять приказы, не рассуждая. Спасибо, надоумили вы Эдуарда, а Павел полез на рожон – вот и настал конец этому безобразию.

Таир и Сапелкин-муж аккуратно перенесли в комнату кухонный стол. Все уместились вокруг; на кровати стало несколько тесно, но это же не беда. Не хватило места только Ульяне, но галантный Таир уступил ей тумбочку, на которой примостился, а сам достал из-за шкафа стремянку и устроился со своей чашкой под самым потолком. Нина обещала передавать ему со стола все самое вкусное.

– Ну, говорите, что с вами, – снова насела на Владимира Елена, – какие симптомы?

– Голова. И температура, – ответил тот и рухнул на подушки. Только что он был почти здоров – и вдруг болезнь снова напомнила о себе.

Евлампия Феликсовна с укором взглянула на Елену, потом два раза постучала себя указательным пальцем по лбу, кивнула в сторону режиссера и провела перед лицом сложенными в щепотку пальцами, как бы закрывая рот на «молнию». Это, вероятно, означало: «Молчите про болезнь, у него это от головы».

Все послушно замолчали. Повисла пауза. Владимир лежал на подушках, смотрел в потолок, выискивал тему для разговора. Но температура еще не вполне спала, и мысли двигались медленно, вяло, складывались в причудливые композиции. Например, такую: останется ли что-нибудь после чаепития? И сколько дней можно питаться печеньем и конфетами?

Наконец обстановку разрядила Сапелкина-жена.

– Я хочу воспользоваться случаем и решительно заявить! – решительно заявила она. – Мне категорически не нравится один момент в нашем спектакле!

– Повезло вам, – поднимаясь с подушек, улыбнулся Владимир, – мне пока что очень многое не нравится.

– Давайте начнем с моего. Смотрите, там Чацкий мне говорит – то есть моей Наталье Дмитриевне: «Полнее прежнего, похорошели страх». В одной фразе – два оскорбления! Растолстела и страшная стала! Можно я его веером по голове за это?

– А потом выйду я – и под зад коленом? Можно? – добавил Сапелкин-муж.

– Без рукоприкладства на сцене! – возвысил голос Владимир. – Во времена Грибоедова были иные представления о женской красоте. Он восхищается вами – ведь дальнейшие его слова говорят об этом.

– Я не хочу, чтобы при всех мне говорили, что я располнела! – гнула свое Сапелкина-жена. – Не знаю, как во времена Грибоедова. Может, у них продукты были другие. А в наши времена попробуй родить двоих и не располнеть! Давайте заменим каким-нибудь другим словом?

– Может быть – «стройнее прежнего»? – подсказал Таир.

– Если я сейчас стройнее прежнего, то раньше вообще была корова? – совсем рассвирепела Сапелкина.

– Давайте так, – примирительно сказал Владимир, – Чацкий скажет: «Красивей прежнего, похорошели, ах!» Устраивает вас такая формулировка?

– Ой, да, так гораздо лучше!

– Прекрасно. А вы в свою очередь окажите любезность – не показывайте ему в ответ третий палец. Ну откажитесь от этого жеста с демонстрацией обручального кольца.

– Ладно. Если он меня жирной не будет называть – откажусь! – смилостивилась Сапелкина.

– Вот как славно все складывается. На следующей репетиции только напомните мне наш разговор, чтоб я Чацкому сделал внушение. Ну что, у кого еще какие сомнения?

– Раз уж зашла об этом речь, – взял слово Сапелкин-муж, – то мне тоже кое-что не нравится. Вот смотрите, действие третье, явление пятое. Жена моя говорит: «Мой муж – прелестный муж». И тут же очень скоро Молчалин: «Ваш шпиц – прелестный шпиц». Это двенадцатое явление. Так нельзя ли обо мне как-то… Другими словами? Не как о собаке?

– Да ведь так и задумано! – воскликнул Владимир. – У Натальи Дмитриевны муж – навроде шпица. Поглядите, как она им помыкает.

– Не хочу быть вроде шпица! Давайте заменим фразу! Например – «Мой муж – красивый муж». Чем плохо? Жена красивей прежнего и муж у нее красивый.

– Давайте я скажу: «Мой муж – любимый муж», – и он будет доволен? – предложила Сапелкина.

– Ваш муж – капризный муж! – рассердился Владимир. – Говорите ему о любви дома, на работе, на прогулке в парке. Где угодно. А на сцене он будет прелестный – и точка!

– Предлагаю за это выпить! Чаю! – миролюбиво подытожил Федя.

Княжны дважды бегали на кухню ставить чайник. Таир заприметил на шкафу корзиночку, привязал к ней веревку, указывал сверху, какого ему хочется печенья, и подтягивал лакомство к себе. Евлампия Феликсовна расслабилась и вдруг начала рассказывать о преимуществах и недостатках разных типов садовых газонокосилок, да с таким жаром, что остальные и слова вставить не могли.

– Владимир Игоревич! – по-ученически подняла руку Ульяна, улучив момент, когда завкадрами отвлечется, чтобы глотнуть чаю. – А где «Чайка»? Помните, картина, которую вы мне показывали? Давайте спросим у всех, хорошая она или плохая?

– Она там, за шкафом, – оживился Владимир, – пусть достанет кто ближе сидит.

Доставать «Чайку» кинулись чуть не все гости – газонокосилки порядком их утомили, но спорить с грозной Эфой никто не решался. Когда картина была извлечена из целлофанового пакета, предохранявшего ее от пыли, голоса разделились: кому-то изображение показалась безобразной мазней, кому-то – веселой шуткой, кому-то оригинальной мыслью, кому-то…

В обсуждении не принимала участия только Елена.