В канун Рождества

Лафрог был как нектар, чистый, чудесный, обжигающий.

Питер продолжал.

— В Бакли сейчас не слишком весело. Большая часть рабочих не у дел. Ткацкая фабрика остановилась, а для тамошних искусных ткачей и вязальщиков найти другую работу сложно.

Оскар нахмурился.

— Ткацкая фабрика? Не Мактаггерта ли?

— Именно она.

— Она разорилась? Понятия не имел. Это удивительно. Все равно как если бы рухнули Геркулесовы столбы. А что случилось?

— После смерти старика его сыновья к бизнесу интереса не проявили. Рабочие получили небольшую финансовую поддержку, и сами стали заниматься производством. Все было в порядке, а потом случилось наводнение. Река вышла из берегов и затопила всю местность. Почти все оборудование погибло. Разорение полное.

— Неужели фабрике конец? — ужаснулся Оскар.

— Говорят, ее перекупил один из лондонских текстильных магнатов, «Старрок и Суинфилд», но пока ничего существенного не происходит, и люди в Бакли начинают опасаться худшего.

— Какая трагедия, — нахмурился Оскар. — Я об этом ничего не слышал. Хотя я сейчас не слишком внимательно читаю газеты, особенно городские известия. А здесь покупаю только «Таймс» и «Телеграф», где нет местных новостей. И, кроме миссис Снид, ни с кем не разговариваю. Вот почему я здесь. Я пришел извиниться. Должен был раньше прийти, но не собрался.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я понял, что тогда застиг вас врасплох. Надо было выбрать более подходящий момент для знакомства. Надеюсь, вы не слишком расстроились?

— Сам не знаю, что на меня нашло. Это просто смешно.

— Пожалуйста, не думайте больше об этом. Ничего страшного не случилось. Но в следующий раз вы обязательно должны выпить со мной чашку чая или чего покрепче, на ваше усмотрение. И вообще, вам надо бы вступить в клуб. Когда погода наладится, мы бы могли с вами сыграть гейм. Вы играете в гольф?

— Когда-то, мальчиком, играл с бабушкой, но даже тогда особой ловкостью не отличался.

— И все же я с удовольствием сыграл бы с вами.

— Но у меня нет клюшек.

— Можно взять в клубе. Невозможно жить здесь и не играть в гольф. Ваша бабушка играла хорошо. Я слышал о том, какая она была ловкая — два года подряд становилась чемпионом среди женщин. Жаль, что мы не были знакомы. Она умерла до нашего приезда сюда. Но мне рассказывали, что она была женщиной исключительных дарований.

— Да.

— И музыкантшей тоже.

— Да, и отличным садоводом. Она была очень талантливым человеком.

Оскар сделал еще глоток и поставил стакан на столик рядом с собой. В мягком свете лампы виски засиял, как драгоценный камень. Оскар сказал:

— Годфри Билликлиф приглашал меня вступить в гольф-клуб при первой же нашей встрече. Но мы с Элфридой тогда обессилели после долгой дороги. Нам хотелось поскорее получить ключ от дома и бежать. Боюсь, мы этого желания и не скрывали.

— Да, майор может быть надоедлив. Я слышал, вчера утром вы отвезли его в больницу.

— Как вы об этом узнали?

Питер Кеннеди улыбнулся.

— В такой маленькой общине, как наша, секретов мало. Но эту новость я узнал не из досужих разговоров. Мне позвонил доктор Синклер и ввел в курс дела. Вы совершили достойный поступок.

— А вы знали, что майор болен?

— Нет. И думаю, никто не знал. С ним было трудно общаться: с тех пор как умерла его жена, его жизнь пошла под откос. Он страдал от одиночества, но слишком был горд, чтобы это признать. Да еще один из жителей осмелился предложить ему продать дом и переехать в дом престарелых, но…

— Мои приемные сыновья тоже настаивали, чтобы я поселился в таком доме в Гэмпшире, но только потому, что они унаследовали дом матери и хотели продать его, а я был тому помехой. Мне их предложение показалось обидным и жестоким. Словно я тоже должен умереть.

— А как вы догадались, что с майором не все в порядке?

— Я навещал Розу Миллер и, возвращаясь домой, услышал, что собака Билликлифа воет. Поэтому и зашел к нему. Ну, чтобы успокоить совесть, наверное. У нас с Элфридой остался какой-то неприятный осадок после встречи со стариком. На этот раз он лежал в постели, наверху, и, по-видимому, чувствовал себя очень скверно. Боялся лететь в больницу на вертолете и казался ужасно одиноким. Я не мог не предложить отвезти его туда.

— Мне надо ехать в Инвернесс в пятницу, на встречу с главным викарием. Я заскочу в больницу, навещу старика. Посмотрю, как он там.

— Я назвался его ближайшим родственником, так что мое имя и номер телефона значатся в медицинских документах. Думаю, меня известят о его состоянии.

— Тогда держите меня в курсе событий.

— Конечно.

— Ну а теперь расскажите о Гекторе. Как он поживает?

— Он сейчас живет в Лондоне. Приезжал ко мне после… после похорон. На похоронах не был, потому что заболел гриппом и врач, естественно, не разрешил ему выходить из дому. Это Гектор предложил, чтобы я сюда перебрался.

— Я знаю, Оскар. Он написал мне обстоятельное письмо. Я вам очень сочувствую. Мне хотелось сразу же приехать и поговорить с вами, помочь словом и делом… Однако интуиция подсказывала, что какое-то время вам надо побыть одному. Надеюсь, вы не восприняли это как равнодушие?

— Нет, я так не думал.

— Знаете, иногда… о таких вещах легче говорить с малознакомым человеком.

— Да. Это как довериться попутчику, которого больше никогда в жизни не увидишь.

— Ну, не совсем так, — улыбнулся Питер. — Я надеюсь, это не последняя наша встреча.

— Не знаю, с чего начать. Трудно возвращаться в прошлое. Это долгий путь.

— Жизнь вообще долгая дорога.

— Я не думал, что когда-нибудь женюсь. Мне казалось, что так и останусь холостяком. Я работал школьным учителем, давал уроки игры на фортепиано и вел занятия в хоре. Общался с учителями и их женами. Единственной моей страстью была музыка. Преподавал я в школе Гластонбери. Это не очень известный частный пансион, но очень хороший. Я был там счастлив. Годы шли, я старел. Директор пансиона, мой близкий друг, ушел на пенсию, его сменил молодой. И, хотя он был в высшей степени компетентен, любезен и уважал традиции, через год я решил, что настало время перемен. Мне предложили место органиста и регента в Лондоне, в церкви святого Биддульфа. Я подумал и согласился. Хор там был очень хороший, его щедро поддерживал материально один из благодарных прихожан. И я переехал в Лондон. Поселился в удобной, просторной квартире всего в пяти минутах ходьбы от церкви, приходские дамы нашли мне опытную экономку.

То были счастливейшие дни моей жизни. И, пожалуй, вершина моей довольно скромной карьеры. Двое из хористов были профессиональными концертирующими певцами, хор пользовался большим успехом у прихожан, и у нас появилась возможность расширить свой репертуар. В особых случаях мы даже исполняли некоторые трудные хоралы вроде «Salvete Flores Martyrum» Гайдна, шубертовское переложение двадцать третьего псалма и «Реквием» Форе. Замечательные произведения.

Вскоре я познакомился с супругами Беллами. Они жили на широкую ногу, в собственном доме в Элм-Парк-Гарденс, и были очень добры ко мне. Когда Джордж Беллами заболел, я навещал его, и мы играли в карты. А когда он умер, я подобрал музыку для его довольно пышных похорон.

Я думал, что Глория больше не захочет меня видеть, ведь повода для моих посещений больше не существовало. Однако она продолжала приглашать меня на скромные вечера, обеды, воскресные ланчи. Иногда мы вместе ходили в кино, иногда уезжали на целый день гулять в Кью. Я мало задумывался о том, к чему это приведет, но мне было очень приятно ее общество. И вдруг Глория очень деловито сказала, что неплохо бы нам пожениться. Она объяснила, что ей не нравится жить одной, без мужчины, и что, по ее мнению, в мои зрелые годы мне тоже не помешает женская забота. Я очень нежно к ней относился, и, думаю, она испытывала ко мне такое же чувство. Мы оба были не первой молодости и достаточно пожили на свете, чтобы найти счастье в так называемом браке по расчету.