Мария в поисках кита

Эта была породистой и сиамской!

И нос у нее был розовый (от прошлого остался лишь темный контур обводки), и усы — длинные, и шерсть — светлой с коричневым отливом, в полном соответствии с породой. Точно так же соответствовали породе черные лапки, черный хвост и черные очки вокруг глаз. На кошку, которая шляется по улице, предоставленная сама себе, новая Гимбо — в отличие от старой — походила мало.

Я что-то упустила.

ВПЗР между тем двинулась к трупу. Песок под ее ногами отвратительно заскрипел. А может, это был и не песок вовсе, а мертвые дафнии. Такие же мертвые, как и мужчина в рубашке, сидящий у задней стенки аквариума.

Подойдя к нему, ВПЗР снова присела на корточки и втянула ноздрями воздух.

— Н-да… Не первый день отдыхает, — сказала она.

К горлу снова подступила тошнота. И борясь со рвотными позывами, я попыталась вспомнить, есть ли в киноколлекции ВПЗР фильмы, где герои выражаются подобным циничным образом. По всему выходило, что нет. Похожий текст может быть вложен в уста американских частных детективов или полицейских при исполнении, с аппетитом жующих гамбургер над трупом недельной давности. Но ВПЗР не любит боевики, густо населенные именно такими персонажами. Она не любит Таранти но — такого же компилятора, как и она сама, только классом повыше и гораздо более изобретательного, удачливого и непредсказуемого. И — ¡Atención! [33]— уже добившегося столь оглушительной мировой славы, что не считаться с его существованием невозможно. Приходится признать, Ти, что этот проклятый ублюдок недостижим, — сказала она как-то.

— И конечно же, недостижим по субъективным причинам, — поддела я ее.

— К сожалению, по объективным, Ти.

Хорошо, что у ВПЗР хоть иногда бывают просветления, и она начинает понимать, что нельзя быть талантливее всех на этой земле — и по субъективным причинам, и по объективным. И вариант «Был карнавал, и я нарядилась Господом Богом» не сработает ни за что — единственный подходящий костюм был забран из проката пару тысяч лет назад.

Я стараюсь не смотреть на лицо мертвеца, возле которого хлопочет ВПЗР. Я пытаюсь сосредоточиться на Гимбо — почему она вдруг оказалась сиамской? Ни по чему, просто так; просто потому, что всех животных ВПЗР зовет Гимбо — в память о шпицбергенской собаке породы хаски. Наверное, она и сама не помнит, как выглядела эта собака. Единственное, что сохранилось в памяти, — черный бархатный нос и ломаные усы. Собака Гимбо в

писательском воображении ВПЗР легко трансформировалась в кошку Гимбо (с таким же носом и усами), а кошка — в катер. А катер — в катер, где произошло убийство; а катер, где произошло убийство, — снова в кошку, на этот раз — сиамскую… Цепочки можно продолжать бесконечно, они сплетаются друг с другом, вытягиваясь в длинную прочную нить. Ту самую, след от которой виден на шее мертвеца.

— Его удавили, — заявляет ВПЗР.

Как будто и так неясно.

Это и вправду не Сабас, я отлично помню полуголого homme à femmes на снимке с «Пилар-44», — мертвец нисколько на него не похож. Ему около тридцати, у него простоватое лицо записного растяпы. Человека, который на всех фотографиях, начиная со школьных, стоит крайним в последнем ряду — если, конечно, его не забывают позвать в кадр.

Как правило — забывают.

Даже смерть не сделала его значительнее, вот бедняга! Трудно представить женщину, которая полюбила бы его от всего сердца; трудно представить мужчину, который ненавидел его настолько, что лишил жизни. Он не является, не может являться целью ни для кого; ступенькой на пути к цели, помехой — да. Но самой целью — нет. Господи, я начинаю рассуждать так же, как и ВПЗР, я становлюсь такой же циничной!.. Так бывает всегда, когда задерживаешься в вонючем баре honky-tonk дольше обычного — все пропитывается его тлетворным, спертым запахом — и одежда, и волосы, и душа.

— Что будем делать? — спрашиваю я у ВПЗР.

— А что мы можем сделать? Разве что вынести его, — ВПЗР кивает на труп, — на свежий воздух. Может, оклемается?

— Не вижу поводов для шуток.

— А я не вижу способов решения проблемы. В том плане, что с этим трупом мы не можем сделать ровно ничего. Кроме как констатировать смерть, наступившую несколько дней назад в результате удушения.

— Надо каким-то образом попытаться вызвать полицию…

— Телефоны не работают, — напоминает мне ВПЗР. Она как будто даже рада этому обстоятельству.

— Предлагаете тупо сидеть на Талего и ждать?

— Отчего же? Можно обследовать остров повнимательнее. Вдруг найдется еще какое-нибудь тело?

Сволочной honky-tonk, видимо, работает круглосуточно. Нет даже технического перерыва, чтобы выгрести из нужников кучу использованной бумаги, снять налет дерьма со стен и протереть зассанные сиденья унитазов.

— Все. Больше не могу здесь оставаться.

— А ведь я предупреждала тебя, Ти. Лучше не входить сюда. Лучше вообще не входить, если не можешь остаться.

— Вы решили остаться?

— Не стоит демонизировать меня, детка. Я и сама хочу побыстрее выбраться. — ВПЗР шарит по карманам трупа с таким бесстрастием, что меня начинает трясти мелкой дрожью, совсем как видоизмененную кошку Гимбо.

— Хотите выбраться с Талего?

— Для начала — из этого импровизированного недо-океанариума.

В карманах убитого не так уж много всего — скомканные фантики, монетки, сложенный вчетверо лист бумаги; ВПЗР достает его из заднего кармана джинсов и перекладывает себе в куртку.

— Кажется, все, — говорит она, поднимаясь и отряхивая мелкий мусор с колен. — Ну что, выдвигаемся?

Я киваю головой.

Мы идем к выходу; я стараюсь держаться, чтобы не припустить к отодвинутой доске изо всех сил. Я точно знаю, что никогда не переступлю порог этого ужасного места, сколько бы нам ни пришлось околачиваться на Талего. Пусть и всю оставшуюся жизнь.

Прежде чем выключить рубильник, ВПЗР останавливается у лежащего на полу журнала. Несколько секунд она рассматривает его, а потом поднимает, сворачивает в трубочку и тоже засовывает в карман.

— Давненько не читала глянца. Полистаю на досуге…

…Я пишу и не могу остановиться — точно так же, как не может закончиться эта первая после необратимости ночь. И зря я отказалась от снотворного, которое любезно предложила мне эта сука ВПЗР.

В доме Игнасио все спокойно, никаких посягательств извне, стеклянная ваза и пепельницы до сих пор живы. И это — лучшая новость на пять часов утра.

На сегодня все.

удачи!»

«15 января.

На Талего мы не одни.

У нас появился союзник. Ну… не совсем союзник, но и не враг. Теперь я могу говорить об этом с полной уверенностью. Не знаю, как появление неожиданного союзника поможет нам в сложившейся ситуации. Скорее всего — никак. Толку от него не больше, чем от кошки. С той лишь разницей, что кошки не умеют рисовать.

А Кико не умеет говорить. Не умеет или не хочет.

Кико, младший брат Курро и незнакомец в куртке по совместительству, и есть наш союзник. He-враг. Но станет ли он другом? ВПЗР очень сильно надеется на это. ВПЗР жаждет окрутить его, жаждет привязать к себе, как жаждала бы привязать к себе всех животных на свете. Возможно, она тоже считает его животным. Мерзкая мысль, хотя не лишенная плодотворности; есть куда двигаться, утверждает ВПЗР. Все потому, что Кико не говорит. Хуже было бы, если бы он говорил, — ведь тогда бы он говорил на чертовом испанском, и пришлось бы прибегать к твоим посредническим услугам, Ти. А посредник ты неважный.

Никогда еще не видела таких странных типов, как Кико.

Сколько ему лет, сказать сложно. Может быть — пятнадцать, а может — все двадцать пять. Половозрелая особь, выдвинула предположение ВПЗР еще на «Cara al mar». В общем-то, она права, хотя на лице Кико нет никаких вторичных половых признаков, характеризующих половозрелую особь. Голые щеки и голый подбородок. И лишь над верхней губой слегка пробивается пушок. Отсутствие растительности с лихвой компенсируют обрывки тонких шнуров и веревок. Они вставлены в самые разные места, как были бы вставлены серьги: в мочки ушей, в обе брови, в губы — верхнюю и нижнюю. Все шнуры — разноцветные, цвет ни разу не повторяется. Преобладают теплые тона спектра — оранжевый, желтый, красный. Два шнурка, вдетые по краям нижней губы — светло-зеленые. Еще один, на середине верхней губы, — голубой.