Меловой крест

Видно, животам в этом доме придается большое значение, отметил я про себя.

Девушка остановилась в двух шагах от меня и, посасывая пальчик, вопросительно уставилась на горбуна.

— Познакомься, душечка, — сказал коротышка, — это господин Бахметьев.

Девушка перевела взгляд на меня и вынула палец изо рта.

— Чего это он… с повязкой?.. Опять твои головорезы?.. — спросила она грубым, почти мальчишеским, голосом.

Горбун, сдерживая раздражение:

— Познакомься, дура, это Бахметьев. Известный художник…

— Художник? — зашепелявила девица, опять принявшись за палец. — Оно и видно…

— А пострадал он по собственной глупости. Не послушался старших, понимаешь, зазевался и — бах! Хорошо еще, что так… легонько. Не правда ли, Сергей Андреич? — горбун захихикал. — Вот извольте, моя непутевая дочь, — сказал он, любуясь девушкой, — Маргарита, королева Марго.

Я осторожно кивнул тяжелой головой.

— Ты его, — сказала Марго отцу, показывая на меня, — ты его уж, пожалуйста, не убивай… сразу. Я хотела бы с ним побеседовать. Художники к нам редко залетают… Последним был… этот… как его?..

— Шварц.

— Да, да, Шварц. Сема… Ужасный тип. И почему ты его отпустил, папуля?

У меня отлегло от сердца. Значит, отсюда иногда выбираются живыми. Но… Шварц?! Он-то что здесь делал? И как ему удалось улизнуть?..

— Так, почему ты его все-таки отпустил? Почему не пристрелил из одного из своих пистолетов? Я так люблю, когда ты… — девица не без приятности наморщила носик и воскликнула: — Когда ты… пах-пах!..

— Да какой же он художник! Так… обнаглевший ремесленник. Вы согласны?

Я с достоинством наклонил голову. Разве можно спорить с такой объективной и точной оценкой? Да еще при таких обстоятельствах и с таким животастым типом…

— Очень уж мне захотелось, — продолжал горбун, — чтобы Шварц написал мой портрет. Но у этого идиота поначалу так дрожали руки, что он не мог держать свои малярные принадлежности. Я ему дал успокоительного — выстрелил над ухом — и через полчаса все было готово. Можете полюбопытствовать, — и горбун повернулся в сторону большой картины в золоченой раме.

Я всмотрелся в портрет. Сходство с оригиналом — несомненное. Но Шварц придал лицу на картине плакатные черты рабочего-передовика, занятого исключительно мыслями о своем родном сталеплавильном цехе и повышении производительности труда.

Суровые складки на лице говорили о трудностях, испытываемых портретируемым при реализации обязательств по перевыполнению производственного плана. Пронзительные глаза требовательно вглядывались в отдаленное светлое будущее.

— Какой-то стахановец, не правда ли? — пробурчал горбун, недовольно разглядывая картину.

Я пожал плечами.

— Я думаю, Сема уже не может писать иначе, — высказал я предположение, — но главное схвачено верно…

— Вы так думаете?

— Даю голову на отсечение, что Шварц подпал под ваше харизматическое обаяние и попытался написать портрет этакого Наполеона двадцать первого века.

— Это вы хорошо сказали, "даю голову на отсечение". Очень хорошо! А вот касательно Наполеона, не очень… Поосторожней надо бы с Наполеоном-то… Нет, Шварц мне решительно не нравится. Я его потому и отпустил. Пусть уж гадит на воле… А портретик пока оставил. Может, кто его и подправит… — он пристально посмотрел на меня.

Я спустил ноги с дивана. Посмотрел по сторонам. Мой взгляд остановился на фигуре горбуна. Я непроизвольно указал пальцем на его необычное одеяние и спросил:

— А вы, что, в этом щеголяете, когда появляетесь на людях?

Горбун осклабился.

— Щеголял бы с удовольствием, — сказал он, — но, сами понимаете, пока, к сожалению, это невозможно. Поэтому вынужден щеголять в этой очень удобной одежде дома. Придет время, все так будут ходить…

— Пистолеты не мешают?

— Мне — нет. А вам? Тоже нет? Сейчас проверим. Один из пистолетов, — горбун вытащил револьверы из-за пояса, — один из пистолетов настоящий, пулями настоящими заряженный, другой — зажигалка. Даже искушенный взгляд не отличит один от другого. Теперь вопрос, вы курите? Замечательно! Марго, угости нашего нового друга сигареткой. А я, — горбун зловеще засмеялся, — дам ему прикурить!

Марго сунула мне в правый угол рта сигарету, а ее горбатый папаша взвел курки.

— Посмотрите, какие хорошенькие пистолетики! Ну, которым из них вас побаловать? — он поднес мне к носу оба пистолета. Действительно, отличить их друг от друга было невозможно.

Я, нервно орудуя губами и языком, переложил сигарету в левый угол рта и попытался сосредоточиться. От напряжения у меня натянулась кожа на голове. Я даже услышал, как она зашуршала под повязкой.

— Я вас не тороплю, — ласково сказал горбун, — потому как сам получаю огромное, прямо-таки жгучее, наслаждение! О, если бы мгновенье длилось вечно! Ради таких мгновений стоит жить! Не правда ли? А как вы? — спросил он, искательно вглядываясь мне в лицо. Я увидел нависшие страшные брови, горящие боевым огнем глаза и сумасшедшую улыбку, блуждающую по круглому лицу, усеянному капельками пота.

Марго захлопала в ладоши и завизжала:

— Посмотри, папаня, он дрожит! Сейчас описается! Как Шварц! Помнишь?

Марго была недалека от истины. Я мог обмочить штаны, и не только от страха, но и оттого, что давно не опорожнял мочевой пузырь.

— Как вы?.. — повторил горбун.

Я выплюнул сигарету на пол.

— Превосходно. Но мне почему-то совсем расхотелось курить. И хорошо бы поссать. Простите, королева…

— Ах, как это скверно! — сморщился горбун. — Отведи нашего гостя, Марго… Ваше счастье, Сергей Андреич, что у меня ковры персидские… Но у вас нервы, однако!.. — добавил он с ноткой уважения.

— Какие уж тут нервы, — сказал я, — просто подперло…

— Только без шуток! Как бы вы там ни колдовали, как бы ни "глазили", у меня хватит сил сунуть ваши пальчики в мясорубку… А руки для художника и музыканта… Вы же не станете учиться рисовать пальцами ног, в конце-то концов!

С трудом поднявшись, я повлекся за девушкой, которая в коридоре прижалась ко мне и, жарко дыша мне в лицо малиновой жвачкой, прошептала:

— Я к тебе потом приду, ночью… Только бы папаша тебя раньше не ухайдакал. Постарайся не помереть раньше времени…

— Я-то постараюсь… А вот твой папаша… Что ему от меня надо? — тихо спросил я.