Караван в горах. Рассказы афганских писателей

Однажды я спросил отца, почему пекарь так неучтив с ним. Он не стал объяснять, лишь сказал:

— Наш народ, сынок, покорный и забитый.

Эти простые, идущие от души слова оставили горький осадок. Впрочем, я и сам считал своих близких слишком покорными и потому недостойными уважения. Всем было известно, что почтение к Хакиму неискреннее, просто его боялись, потому что знали, что он связан с высшими властями и может навредить.

В доме Хакима жил молодой человек, лет двадцати, маленький, толстый по имени Лала Кадыр. Одет он был неряшливо, ходил с обтрепанными рукавами, руки лоснились от жира. Говорили, что он служит у Хакима поваром, на самом же деле Лала Кадыр всем заправлял в доме Хакима. Дети звали его просто Лала. Он прославился своим дурным характером, жестокостью, склонностью к воровству. Его глаза на выкате смотрели на всех с подозрением и наводили страх. Стоило Лала зайти к кому-нибудь из соседей, как он воровал все, что попадалось под руку.

Однажды Лала Кадыр отправился к Мама Ачари за пикулями. Того не было дома, и пикули продавал его внук. Вернувшись, Мама Ачари заметил, что из одного кувшина торчат детские ноги. На крики Мама Ачари сбежались соседи.

Ребенок был мертв. В безжизненной руке он сжимал кусок хлеба. Все решили, что мальчик полез за пикулями, чтобы съесть их с хлебом, потерял равновесие и упал в кувшин. Однако Мама Ачари догадывался, что тут не обошлось без Лала Кадыра. Он даже подал жалобу в суд, но безуспешно.

Еще в доме Хакима жила пушистая белая собака с черной мордой, острыми ушами, воинственно задранным хвостом, по кличке Чини, — Фарфоровая. Такая же злая, как Лала Кадыр. Она отпугивала своим яростным лаем всех нищих, и у Лала не было нужды их гонять.

Иногда мне приходило в голову, что директор школы, у которого едва сходился ремень на животе, из той же компании, что Хаким, Лала и Чини. Как-то осенью на перемене, не помню зачем, я зашел в школьную канцелярию и невольно стал свидетелем того, как директор, тараща глаза, орет на отца:

— Ты ни на что не годен! Я не нуждаюсь больше в твоих услугах! С завтрашнего дня ты уволен!

Отец в своей старой кожаной шапке, выцветшем, не по росту длинном пальто стоял, опустив голову, и молчал. Любой в этот момент пожалел бы его.

Я не знал, что вызвало такой гнев директора, но очень переживал за отца. Оказалось, что виной всему мыши, которые залезли в шкаф и изгрызли два табельных журнала.

Вечером отец вернулся в дурном расположении духа. Не снимая пальто, он стал что-то писать и сказал матери:

— У меня был разговор с директором. Я сказал ему все, что думаю, и теперь меня наверняка выгонят с работы. Ничего. Закроется одна дверь, откроются сотни других. Аллах милостив.

Отец несколько раз повторил: «Я сказал ему все, что думаю», и я с трудом сдержал улыбку, хотя сердце мое обливалось кровью. Дописав, отец сунул лист бумаги в карман и сказал матери:

— Отнесу жалобу Хакиму. Аллах поможет! Хаким знается с большими людьми, может быть он найдет для меня работу получше.

Мать, хлопотавшая на кухне, бросила на него укоризненный взгляд.

— Болтун, сам не знаешь, что несешь.

Отец ничего не ответил, растерянно посмотрел на мать, затем на меня, нащупал в кармане лист бумаги и вышел из дому.

Был полдень, но у нас во дворе уже стало темнеть, не прошло и часа, как кто-то с силой распахнул калитку. Мы с матерью выглянули в окно. Это был отец. Обхватив за плечи Лала Кадыра, он, прихрамывая, вошел во двор. Мать закричала и птицей слетела по лестнице вниз. Я подумал, что отец потерял сознание. Такое с ним иногда бывало. Он бледнел, руки и лоб покрывались испариной, и он терял сознание. Не знаю, какая у него была болезнь.

Мать размешала сахар в воде и дала отцу попить вместо шербета. Ему стало немного лучше. Я хотел было приготовить ему настоящий шербет, но испугался, что вместо благодарности получу подзатыльник под горячую руку, и спустился вниз. Барс яростно лаял на Лала.

— Что с тобой? — спросила мать, ведя отца к лестнице. — Опять потерял сознание?

Отец, бледный как мел, с трудом ответил:

— Нет, ничего серьезного.

Тут в разговор вмешался Лала:

— Скажи спасибо Абдулла-джану, который спустил Чини. Она и покусала Мирзу-саиба, но аллах милостив, я вовремя подоспел.

— Кто такой Абдулла-джан, обрушивший горе на мою голову? Куда тебя укусила собака?

— Абдулла-джан — младший сын господина Хакима, — пояснил Лала. — Очень милый мальчик, только шалун.

Отец показал нам правую ногу. Мать засучила залитую кровью штанину, и мы увидели кровоточащую голень отца. Кровь текла по ноге и затекла даже в ботинок.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Лала, — мыть свои котлы и тарелки. Должен вам сказать, что Мирза-саиб чудом спасся. Раздайте в благодарность милостыню нищим.

После ухода Лала Кадыра мать прокоптила над огнем тряпку и перевязала ногу. Всю ночь отец стонал, потом потерял сознание, и матери пришлось поить его шербетом.

Я долго не мог уснуть: не давали покоя мысли о директоре школы, Чини, Абдулла-джане.

Наутро отец показался мне бледнее обычного. Мать принесла ему в постель чай с хлебом, и он сидел, вытянув больную ногу.

На работу отец больше не ходил. Иногда во время перемен я встречал директора, и меня охватывала жгучая ненависть. Раньше я проходил мимо канцелярии с чувством гордости, потому что был уверен, что табельщик очень важное лицо. Теперь же у меня вызывала отвращение выцветшая табличка на дверях канцелярии.

Я чувствовал себя одиноким, несчастным. А брат мой совсем приуныл. Он был ближе к отцу, больше, чем я, с ним общался. Отец стал мрачным, угрюмым, не шутил с нами, как это бывало раньше. Мать чаще сердилась и по каждому поводу давала нам подзатыльники. Мы с братом ходили по дому, как кошки в аптекарской лавке, чтобы, не дай бог, ничего не опрокинуть, не разбить и в результате не получить по макушке.

Прошло несколько дней. Отец еще не мог ходить самостоятельно. Как-то после обеда я пошел во двор, где в углу был привязан Барс. Гладя его по теплой, бархатистой шерсти, я сказал: «Барс, знаешь, что хакимовская Чини укусила моего отца?» Барс терся о мои ноги своей черной широкой мордой. Принюхивался, рычал, скреб лапами землю, как будто чувствовал недоброе и хотел меня о чем-то спросить. Я принес ему хлеба, остатки ужина, налил воды. Насытившись, Барс стал играть со мной, положил мне лапы на грудь. Я продолжал его гладить. В тот день Барс показался мне более сильным и грозным, чем обычно. И сердце мое взволнованно забилось от гордости и радости.

Отвязав веревку, я стал прогуливать Барса по двору. Но тут меня позвала мать. Мне не хотелось бросать свое приятное занятие и я крикнул:

— Мам, что случилось?

Высунувшись в окно, мать ответила:

— Сынок, сбегай, к господину Хакиму. Только не вздумай заходить во двор. Позови Лала Кадыра, пусть спросит Хакима насчет работы для отца. Через минуту я услышал ее голос, уже доносившийся до меня из комнаты: — Не забудь поздороваться с ним и передать привет от отца.

Мне очень не хотелось расставаться с Барсом, но я крикнул:

— Иду, мамочка!

Я хотел привязать Барса, но подумал: а что, если Абдулла-джан опять спустит Чини и я вернусь хромым? И я решил взять Барса с собой.

Едва оказавшись на улице, мы нос к носу столкнулись с Гулямом Сахи — сыном слесаря. Видимо, он только что вернулся с работы: лицо и руки у него были в грязи.

— Куда ты его ведешь? — удивленно спросил он, глядя на Барса.

— К Хакиму, узнать об одном деле.

Гулям Сахи, даже не спросив моего согласия, присоединился ко мне, и мы пошли вдвоем.

Глядя на Барса, ребята из нашего переулка сторонились и хвалили пса, восторгаясь его силой и величиной.

— Какой страшный! Наверняка в нем есть волчья кровь!

— Нет в нем волчьей крови, он — сын Пчелки, — с гордостью отвечал я, задрав нос.

До дома Хакима не было и ста метров. Барс рвался вперед, увлекая меня за собой. Приходилось даже бежать. Вот и ворота. Я постучал. В ответ раздался лай Чини. Барс тоже рассвирепел, стал громко лаять, рычать. Напрасно старался я его утихомирить. Спустя немного звякнула цепочка, ворота открылись, и появился Лала Кадыр.