Маковое Море

— Не знаю.

— Она поступила весьма просто: соорудила себе мужскую прическу и под именем Жана Барта подала заявку на участие в походе. В команду ее зачислил не кто иной, как сам великий Бугенвиль! Смею заверить, маскарад был несложный, всех-то дел — утянуть грудь да изменить походку. Вот так, надевши брюки, она отправилась в плаванье, и никто из матросов и ученых ее не раскусил. Вообразите, как искусно она перевоплотилась, если все эти светила в анатомии животных и растений не догадались, что перед ними… фий… девица. Секрет открылся лишь через два года, и знаете как, мистер Рейд?

— Боюсь предположить, мисс.

— На Таити туземцы с первого взгляда обо всем догадались! Они тотчас раскусили тайну, о которой даже не подозревали французы, два года бок о бок прожившие с бабушкой. Правда, теперь это уже не имело значения — не мог же мсье Бугенвиль бросить ее на острове! Говорят, именно бабуля в благодарность адмиралу назвала бугенвиллеей известный цветок. Вот так Жанна Баре стала первой женщиной, совершившей кругосветное плаванье. Тогда же она встретила своего будущего мужа, который тоже был большим ученым и участвовал в экспедисьон.

Довольная собой, Полетт одарила собеседника лучезарной улыбкой:

— Вот видите, мистер Рейд: иногда женщину зачисляют в команду.

Захарий отхлебнул из бокала, но кларет не помог переварить историю Полетт: если б этакое перевоплощение случилось на «Ибисе», самозванку разоблачили бы в тот же день, если не час. Вспомнилась фана, где гамаки висели так тесно, что стоило шевельнуться одному, как весь кубрик ходил ходуном, и скука ночных вахт, когда матросы, расстегнув штаны, состязались в том, у кого ярче зафосфоресцирует море. Вспомнились еженедельные купания у шпигатов, когда все темнокожие моряки раздевались по пояс, а кое-кто и догола, чтобы простирнуть единственную пару исподнего. Как в этом существовать даме? Черт его знает, что бывает на корабле паршивых лягушатников, но балтиморская шхуна — это мир мужчин, и ни один настоящий моряк иного не захочет, как бы сильно ни любил женщин.

— Вы мне не верите, мистер Рейд? — нарушила молчание Полетт.

— Знаете, я поверю, что такое возможно на французском корабле, — неохотно ответил Захарий и, не удержавшись, хмыкнул: — Поди отличи бабу от мужика…

— Мистер Рейд!..

— Прошу прощенья…

Захарий рассыпался в извинениях, и в эту секунду в щеку Полетт стукнулся хлебный шарик, пущенный с другого края стола. Сидевшая напротив миссис Дафти ухмылялась и закатывала глаза, подавая знак о каком-то важном происшествии. Полетт смущенно огляделась, но ничего выдающегося, кроме самой миссис Дафти, не заметила: на лице толстухи лоцманши, круглом, точно бутафорская луна, и увенчанном стогом крашенных хной волос, чередовались ужимки и гримасы, словно его обладательница претерпевала безудержные судороги.

Полетт поспешно отвела взгляд, очень испугавшись внимания миссис Дафти, которая залопотала что-то совершенно невразумительное.

Слава богу, мистер Дафти избавил Полетт от необходимости отвечать его жене, воскликнув:

— Браво, дорогуша! Превосходный выстрел! — Он повернулся к Полетт: — Я не рассказывал, как однажды миссис Дафти пульнула в меня овсянкой?

— Кажется, нет, сэр.

— Дело было на губернаторском обеде. На виду у генерала птаха шмякнула меня по носу. Шагов с двадцати. Я сразу понял: эта женщина для меня — глаз-алмаз. — Лоцман помахал жене вилкой, на которую наколол последнюю овсянку.

Полетт не упустила возможность вернуться к беседе с Захарием:

— Скажите, мистер Рейд, как вы общаетесь с ласкарами? Они знают английский?

— Понимают команды. А если что, боцман Али переведет.

— А с ним как вы договариваетесь?

— Он чуть-чуть говорит по-английски. Умудряемся понимать друг друга. Смешно, он не может выговорить мое имя.

— Как же он вас называет?

— Зикри-малум.

— Зикри? Чудесное имя! Вы знаете, что оно означает?

— Вот уж не знал, что в нем есть смысл, — удивился Захарий.

— Конечно есть. «Тот, кто помнит». Как славно, правда? Можно мне вас так называть?

Заметив, как покраснел Захарий, Полетт тотчас раскаялась в своей дерзости, но ее выручило появление лакея с огромным десертным деревом: от трехслойной подставки отходило множество ветвей, унизанных чашками со сладким кремом, желе, пудингами, бисквитами, пропитанными вином, киселем со взбитыми сливками, бланманже, молоком с сидром и засахаренными фруктами.

Полетт хотела порекомендовать Захарию манговый кисель, но ее вниманием завладел мистер Дафти, поведавший печальную историю о том, как на губернаторском обеде некто метнул в сотрапезника гусем, что привело к дуэли и запрету обычая обстреливать гостей. Он еще не закончил, когда миссис Бернэм подала условный знак — мол, дамам пора удалиться в гостиную. Лакеи отодвинули стулья, и женщины проследовали за хозяйкой.

Миссис Бернэм шествовала со степенной величавостью, однако на выходе из столовой покинула гостей, лукаво шепнув Полетт на ухо:

— Я в клозет. Удачи со старыми кошелками!

В столовой мужчины подсели к мистеру Бернэму, который всех угостил сигарами. Капитан Чиллингуорт вежливо отклонил предложение.

— Благодарю, но я уж свою, простенькую, если не возражаете, — сказал он, нагибаясь в подсвечнику.

— Как угодно. — Мистер Бернэм налил себе портвейна. — Что ж, капитан, поведайте о новостях из Кантона. Есть ли шанс, что небожители одумаются, пока не поздно?

— Наши друзья в английской и американской факториях так не считают, — вздохнул мистер Чиллингуорт. — Почти все уверены, что война с Китаем неизбежна. Если честно, многие приветствуют такой поворот событий.

— Стало быть, власти по-прежнему хотят перекрыть торговлю опием?

— Боюсь, так, — ответил капитан. — Похоже, мандарины заупрямились. Давеча у ворот Макао обезглавили с полдюжины торговцев опием, а тела их выставили на всеобщее обозрение, чтоб и европейцы полюбовались. Несомненно, это возымело эффект. Еще в феврале цена лучшего опия из Патны упала до четырехсот пятидесяти долларов за ящик.

— Мать честная! — крякнул мистер Дафти. — Вдвое меньше, чем в прошлом году?

— Именно, — кивнул мистер Бернэм. — Теперь уже ясно: косоглазые ни перед чем не остановятся, чтобы вытурить нас из бизнеса. И они в том, безусловно, преуспеют, если не уговорить Лондон на ответный удар.

В разговор вмешался судья Кендалбуш:

— Скажите, капитан, разве нашему представителю в Кантоне мистеру Эллиоту не удалось убедить мандаринов в необходимости легализовать опий? Я слышал, будто они стали понимать выгоды свободной торговли.

— Вы слишком оптимистичны, сэр, — усмехнулся мистер Дафти. — Китаезы — твердолобые ослы. Никаких шансов, что они передумают.

— Слухи не беспочвенны, — сказал капитан. — Говорят, в Пекине есть люди, ратующие за легализацию опия. Но якобы император с ними не считается и намерен под корень уничтожить торговлю зельем. Мол, потому и назначил нового губернатора.

— Ничего удивительного. — Заправив большие пальцы за проймы жилета, мистер Бернэм окинул собеседников довольным взглядом. — Уж я-то совсем не удивлен. С самого начала я знал, что этим кончится. Джардин и Матесон давно о том говорили, и я разделяю их мнение. Война пакостна, я ее ненавижу. Однако нельзя отрицать, что бывают времена, когда она не только справедлива и необходима, но и гуманна. В Китае настало именно такое время, и с этим ничего не поделаешь.

— Как это верно, сэр! — с чувством произнес мистер Дафти. — Иного выхода нет. И впрямь, этого требует гуманность. Стоит лишь подумать о несчастных индийских крестьянах — что с ними будет, если в Китае запретят продавать опий? Сейчас-то бедолаги еле сводят концы с концами, а уж тогда станут помирать толпами.

— К сожалению, вы правы, — мрачно сказал мистер Кендалбуш. — Мои друзья в миссиях согласны, что война необходима, если мы хотим открыть Китай для слова божьего. Жаль, конечно, но лучше поскорее с этим разделаться.