ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

Водила опять включил сирену и, чуть ли не распихивая сужающийся поток машин, почти вплотную сумел приблизиться к «тойоте» Алика.

Вот теперь Алику уже некуда было деваться. С боков он был зажат десятками машин, а впереди него еле двигался гигантский серебристый рефрижератор из Голландии!..

— В койку, Кыся! — совершенно чужим голосом крикнул мне Водила. — Прижмись там к задней стенке! Счас он у нас нанюхается кокаину!!!

Я тут же прыгнул в подвесную койку и с ужасом увидел, что, в то время как все машины вокруг уже снижали скорость до минимума, мой Водила вжал педаль газа в пол кабины и с сумасшедшей скоростью помчался на белый микроавтобус «тойота», так хорошо различаемый теперь на фоне широченной задней стенки серебристого фургона голландского рефрижератора.

На мгновение мне показалось, что все это происходит в каком-то кошмарном сне, и стоит мне сделать усилие, как я проснусь и окажусь в нашей симпатичной петербургской квартирке, в своем собственном кресле, и сквозь легкий, почти прозрачный сон буду слышать, как на кухне, позвякивая вилками и рюмками, Водила и Шура пьют водку, чем-то закусывают и негромко, чтобы не разбудить меня, про меня же рассказывают друг другу разные истории — каждый из своей жизни со мной...

Удар был какой-то невероятной, чудовищной силы!!!

Словно гигантский снаряд, наш грузовик вонзился в почти стоящую Аликову «тойоту» и влепил ее в заднюю стенку голландского рефрижератора так, что голландец, весом в добрых полсотни тонн, умудрился прыгнуть вперед метров на десять!..

Я вместе с подушкой и одеялом вылетел из подвесной койки прямо за спинку пассажирского сиденья. Что, по всей вероятности, меня и спасло...

Потому что Водила молча, не произнеся ни одного ругательства, ни одного слова, глядя вперед остекленевшими неживыми глазами на омертвевшем лице, резко рванул наш грузовик назад, отъехал немного и снова помчался вперед на то, что оставалось от «тойоты» Алика...

Второго удара я почти не услышал. Меня сразу же бросило головой на какую-то железную конструкцию под креслом, и я отключился.

Очнулся я оттого, что меня кто-то облизывал.

Я попытался открыть глаза, но это удалось мне только наполовину. Правый глаз почти не открывался. Какая-то узенькая щелочка, а не глаз!.. Распух так, что справа я, наверное, был похож как две капли воды на ту киргизку Шуры Плоткина, которая выдавала себя за китаянку. Дядя у нее еще был уйгуром и жил за Талгарским перевалом...

О Господи, о чем это я?! Совсем сбрендил... Где я? Кто меня лижет?..

Неожиданно я понял, что валяюсь между двух толстенных Собачьих лап, тут же почуял Овчарочий запах и услышал виноватый голос этого полицейского дурака Рэкса:

— Прости меня, браток... Прости, если можешь. Ты был тогда так прав! Так прав... Если бы я тогда поверил тебе! Это все наша глупейшая служебно-национальная ограниченность — приказы, запреты, инструкции!.. И потом, на этой работе так черствеешь... Майн готт! Если бы я тебе тогда поверил, Кыся!..

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — слабым голосом спросил я, даже не вспомнив свое настоящее имя.

Я попытался приподняться. Голова у меня раскалывалась, ноги не держали. Рэкс мягко взял меня зубами за шкирку и помог встать на ноги. Он еще пару раз лизнул мой распухший правый глаз и ответил:

— Так тебя Твой называл. Только и твердил: «Кыся... Кыся!..» Я и подумал, что Кыся — это ты.

— Где он? — Я моментально пришел в себя.

Рэкс поначалу замялся, а потом скорбно произнес:

— Знаешь, Кыся, у нас в Германии не принято скрывать что-либо от близких... Думаю, что он уже умер.

— Где он?! — заорал я и впервые оглянулся вокруг себя.

Огромный участок автобана и прилегающей к нему обочины был оцеплен бело-красной пластмассовой лентой и освещен десятками автомобильных фар и какими-то специальными фонарями.

В воздухе стоял плотный кокаиновый запах.

У голландского рефрижератора была разбита вся задняя стенка так, что виднелись все потроха до передней стены фургона.

Наш «вольво» уже оттащили назад. Кабины практически не было. Крыша встала дыбом, обтекатель валялся на проезжей части. Передние колеса сместились куда-то под центр нашего тягача...

Я бросился к сплюснутой кабине, но Водилы там, слава Богу, не было!.. И тут между ни в чем не повинным голландским страдальцем и нашим грузовиком я увидел то, что еще совсем недавно было симпатичным микроавтобусом «тойота» с живым двадцатидевятилетним Человеком за рулем — неглупым и смелым, жестоким и страшным, с таким привычным и детским именем — Алик, который за свою короткую жизнь успел повоевать в Афганистане и Карабахе, вывезти свою маму в эмиграцию и продолжать здесь «свою собственную войну» — за свою и мамину сытую жизнь, продолжая убивать, убивать и убивать. Потому что ничему другому его не успели научить...

Когда я увидел, что от него осталось, — меня вырвало. Так это было страшно и отвратительно.

Запах бензина и крови, машинного масла и кала, обгоревшего человеческого мяса и кокаина вывернул меня наизнанку! Затяжной и мучительный приступ рвоты сотрясал мое тело, а в голове билась одна только мысль — Водила не может умереть! Водила жив... Рэкс явно что-то путает! Я же ЧУВСТВУЮ ВОДИЛУ ЖИВЫМ! Мне кажется, что я даже СЛЫШУ ЕГО!..

Две машины, вроде нашей «скорой помощи», только выше и больше, с распахнутыми задними дверями, находились в центре оцепления, и молодые парни — не в белых халатах, как у нас, а в оранжевых комбинезонах со сверкающими серебряными полосами на рукавах — делали свою докторскую работу...

Откашливаясь и отхаркиваясь, я помчался к тем паренькам в оранжевых комбинезонах. И увидел своего Водилу...

Он неподвижно лежал на носилках с закрытыми глазами, был совершенно белого цвета, если не считать почерневших следов засохшей крови из простреленного уха и вспухшего, посиневшего лба.

На рот Водилы была наложена какая-то штука с трубками и проводами. Трубки шли к прозрачному насосу, а провода к приборам. Один паренек следил за насосом и приборами, второй держал на весу прозрачный мешочек, откуда по другой трубке в руку Водилы капала жидкость.