Черное солнце

Саше полегчало, но все же оставалась тревога. Он понимал, что переживает из-за Димы, и все же было в его настроении что-то такое раздерганное. Чего раньше он не замечал за собой никогда. Чертов кокс. Предупреждал же меня Пашка. А он-то все знает. Ну что он там? Надо позвонить. Денег наговорю, конечно, да и ему спишут все. Ну, да ладно, в Милане заплатят, а Павел у Олигарха моего заработает.

Когда Саша узнал, что Диму выпустили, от сердца отлегло. Правда, теперь он в ФСБ, а это, Паша сказал, не лучше, а может, и опаснее. Теперь затаскают, и неизвестно, когда увидим. Саша посоветовал поговорить с Олигархом, предложил позвонить сам, но выяснилось, что Павел уже с ним поговорил и ждет результатов. Все будет о’кей, успокоился Саша.

5

Гульсум вошла в квартиру и сразу направилась в душ — этому тоже научила ее Катрин. Когда мы принимаем душ, мы занимаемся нашей чувственностью. И хоть на время освобождаем мозг от его непрерывной болтовни. Мы занимаемся своим драгоценным телом, моем его, вытираем. И должны учиться получать от этого удовольствие. В общем-то мы и так его всегда получаем, просто сами не осознаем этого, подавляем в себе радости тела. Это особенно свойственно мусульманской традиции. Но поскольку она, Гульсум, должна стать сверхчеловеком, то никаких традиций для нее существовать не должно — она может придерживаться их только для окружающих, чтобы не вызывать у них нареканий, чтобы не шокировать обывателей. Она должна быть полностью самодостаточной и знать, как управлять собой. А традиции — враги прогресса.

Телефон звонил долго, но Гульсум взяла трубку со столика на кухне, только когда вытерлась и вышла в коридор.

— Почему ты не берешь трубку? — раздраженно спросил Борис.

— Я была в ванной.

— Телефон должен быть всегда при тебе. Ты должна отвечать по первому же вызову. Поняла?

— Поняла. — Гульсум, не одеваясь, с трубкой легла на кровать. В квартире было жарко, как и на улице, и после душа она чувствовала себя легко, ничего надевать не хотелось.

— Завтра вечером я жду тебя на том же месте в шесть часов. Получишь инструкции по поводу Москвы, — сказал в трубке голос, похожий на голос робота.

— Хорошо, я поняла, — ответила Гульсум.

— Сиди в квартире, никуда не выходи. Еды купила?

— Да, спасибо, у меня все есть.

— Ну и хорошо. У тебя всегда все будет, если будешь дисциплинированной. Значит, до завтра.

— До завтра, — Гульсум нажала на кнопку отбоя.

Она посмотрела на свое стройное тело. В лагере их подолгу мучили гимнастикой, различными тяжелыми упражнениями, они качали пресс, занимались растяжкой, и теперь ее тело стало гибким и сильным. Гульсум подумала о том, что в свои двадцать лет она еще не знала радостей секса. От этих мыслей она покраснела. Радости секса не для нее. Ну, потом, может быть, когда-нибудь она, если захочет, устроит их себе. Пока же на первом месте у нее самосовершенствование. Она должна стать железным человеком, хладнокровной амазонкой.

Когда она выходила из автобуса, столкнулась с солдатом федеральных войск. Он смотрел на нее так, как будто раздевал ее. Только сейчас она призналась себе в том, что это тогда взволновало ее. В тот момент она опустила глаза и поспешила прочь. Отойдя метров на двадцать, она оглянулась. Солдат смотрел ей вслед. Может быть, потому, что для чеченки она слишком демократично одета? Джинсы в обтяжку, футболка… Вряд ли. Так ходит по городу не она одна. Гульсум в глубине души знала, в чем дело. После лагеря, где из нее делали воина, она стала выглядеть более раскрепощенно и вместе с тем более сексуально. Теперь она никого и ничего не боялась, никого не стеснялась и этим обращала на себя внимание мужчин. Да и женщин тоже. Но взгляды женщин, в отличие от мужских, были скорее осуждающими, восхищенные взгляды она видела только у молодых. Тогда как мужчины, все как один, смотрели на нее с вожделением. Надо, наверное, все-таки одеваться скромнее, решила Гульсум. Но сейчас так жарко, что хочется не закрываться, а, наоборот, снять с себя все. Снимешь в Москве, сказала она себе, потерпи, осталось, кажется, недолго.

Москва для нее теперь не была связана с приятными ассоциациями. Раньше она отправлялась в столицу России с удовольствием, предвкушая новые интересные лекции в университете, новые знакомства, премьеры в театрах, во многие из которых ходила, заплатив полцены за билет или вообще бесплатно, показывая администратору студенческий билет искусствоведческого отделения исторического факультета МГУ. Теперь Москва у нее ассоциировалась только с ее новым предназначением, о котором она заставляла себя думать. Она выполнит все, что от нее требуется, потом еще и еще, не остановится ни перед чем. У нее атрофирована та область души, которая заведует эмоциями. Их не осталось. И это очень хорошо.

Гульсум понравились ее мысли об отсутствии у нее эмоций, и она тут же вспомнила Марьям. Как там ее подруга? Надо ее навестить. Борис не разрешил, но на него плевать. Она сама принимает решения и будет это делать всегда. Если ее решение совпадет с их решениями, хорошо, если нет — это их проблемы. Она никак от них не зависит. Они ничем ее не могут держать, даже ее жизнью. Потому что теперь она ею нисколько не дорожит, а от мысли, что она с ней расстанется, ей становится только легче. Гульсум оделась так же легко, только сменила нижнее белье. На ней опять была футболка и джинсы, но на этот раз она надела черные джинсы и черную майку, может, так меньше будут на нее таращиться мужчины.

Дверь в квартиру Марьям была полуоткрыта. Это плохой знак, подумала Гульсум и прошла сразу в комнату. Марьям лежала на полу, закрыв глаза, расставив ноги, трусы были темно-красными от крови, кровью были испачканы ноги, рядом на ковре темнело пятно. Гульсум бросилась к ней. Жива?

Осторожно потрогала ее по щеке. Марьям открыла глаза. У Гульсум вырвался вздох облегчения.

— Что случилось, Марьямчик?

— Аборт делала. Похоже, неудачно. Ох, Гуль, то улетаю, то вновь все так болеть начинает, просто ужас. А-а-а… — застонала она.

— Где аборт делала?

— Да в больнице местной. Все быстро как-то, и выгнали быстро, им не до меня, они сказали. — Марьям говорила с трудом. — Пришла домой, и тут началось. Кровь как пошла. Сначала я пыталась ее остановить, а потом, наверное, сознание потеряла. Больше не идет?

— Тебе надо срочно в больницу, ты что, Марьям! Срочно едем!

— Нет, я туда не поеду, бесполезно. Там у них народу куча, и принимать никто меня не будет, даже за деньги, нет, даже не проси, не поеду. Подохну лучше.

— Тогда поедем в госпиталь.

— Какой госпиталь?

— Детский. Российский. Я разговор в автобусе слышала. Все туда обращаются. Госпиталь вроде от МЧС, на окраине. Там врачи высококвалифицированные, никому не отказывают. Сейчас, подожди минутку. Привстань чуть-чуть, ляг поудобнее. Так не больно?

— Больно-о-о, нет, я не могу, никуда не поеду. Дай мне таблеток, у меня там родедорм есть на кухне.

— Выпьешь, но одну таблетку. — Гульсум принесла из ванной таз с теплой водой, марлю и стала смывать кровь с колен Марьям. — Ты полежи еще немножко, я за машиной сбегаю. Хорошо? Только не дури, не вставай. Ладно?

— Да я и не могу. — Марьям опять закрыла глаза.

— Все будет нормально, не волнуйся. Где у тебя ключи?

— На тумбочке в коридоре.

Гульсум вышла в коридор, взяла ключи, закрыла за собой дверь квартиры и бегом побежала вниз ловить машину. До госпиталя было километров пять, и она сразу договорилась с частником на «шестерке». За рулем был пожилой мужчина, лет шестидесяти, седой. Гульсум попросила его помочь транспортировать подругу в российский госпиталь. Он сначала отказывался везти: опасное место, но, когда Гульсум протянула ему тысячную купюру и сказала, что, если все сделает, получит еще пятьсот, он согласился. За такие деньги в Чечне готовы были на все что угодно, даже если это было связано с риском для жизни.

Мужчина поднялся вместе с Гульсум на пятый этаж, вошел в комнату Марьям, посмотрел на нее и покачал головой.