Сладкая горечь слез

Я покачала головой, отвергая это утверждение, — я чувствовала себя гораздо старше своих лет. Знаешь, сколько мне было тогда? Двадцать четыре.

— Да, Дина, ты молода. Твой отец, мой друг, не желал бы видеть, как ты отвергаешь собственную жизнь, связывая себя обязательствами, которые следует возложить на плечи других людей.

— Дядя Аббас, не понимаю, о чем вы говорите. Вы убеждаете меня выйти замуж за человека, который живет в Америке? Уехать из Пакистана? И вы это позволите?

— Да, Дина. За кого ты меня принимаешь? Твое благо для меня важнее всего. Твое счастье.

— Нет, Дядя Аббас, я не намерена выходить замуж за Умара. (Дядя удивленно приподнял бровь.) Сына нашей соседки, — пояснила я, отчего-то покраснев. — И нет никаких оснований считать, что он сам этого желает.

— Не он, так другой, я же сказал. Я найду тебе мужа, Дина. Именно так поступил бы твой отец.

— Это бессмысленный разговор. Я не выйду замуж. Мне нужен только Садиг.

— Но Садиг не принадлежит тебе, Дина.

— Не понимаю, о чем вы, Дядя Аббас.

— Я не позволю использовать Садига как оправдание подобной жизни, больше похожей на смерть. Я так решил, ради твоего же блага. Садиг принадлежит семье своего отца. А ты свободна строить новую жизнь.

Тут-то я все поняла — ради чего на самом деле пришел Дядя Аббас. Это было как удар в живот, я согнулась от боли, слезы брызнули из глаз, горькие слезы гнева.

— Ради моего же блага?! Умоляю, говорите яснее, Дядя Аббас. Я хочу понять вас как можно точнее. Прежде чем начну действовать. Ваши слова — о раскаянии, о сочувствии — я неправильно их поняла? Вы намерены отобрать у меня Садига? Лишить его матери?!

— Это единственный способ, Дина. Каким бы жестоким он ни казался. Единственное решение. Законы Господа мудры. Закон гласит, что мальчик принадлежит моей семье — семье своего отца. Я пытался возражать, думал, что отобрать у тебя ребенка — это слишком жестоко. По правилам мальчик должен был вернуться к нам сразу, как только его отняли от груди. Теперь я понимаю, что так было бы разумнее и справедливее. По отношению ко всем. Сейчас я намерен исправить ошибку. Если этого не сделать, ты никогда не сможешь вести нормальную жизнь, погубишь свое будущее. Я не могу быть виновным еще и в этом, Дина.

— Законы Господа? Вы так это называете? Хотите отобрать у меня сына, вырвать мое сердце, живое, пульсирующее, из груди — и оправдываете свою жестокость именем Бога?

Дядя Аббас понурился.

— Умоляю, не делайте этого! Если нужно, я готова вернуться в ваш дом, жить под вашим кровом. Мы с Садигом переедем немедленно. Но не отбирайте у меня сына.

— Дина, это не решение проблемы. Если бы я заботился о себе, именно так и поступил бы. Но это не решит проблему твоего будущего, Дина. Садиг — часть твоего прошлого. Я не позволю тебе вернуться в наш дом — принести жертву на алтарь трагедии моего сына. Это несправедливо по отношению к тебе. То, что предлагаю я, — во имя твоего блага. Со временем ты поймешь. Я убежден, что поступаю правильно.

— Правильно? Отнимая у меня душу? Все, ради чего я живу и дышу? Я… я сделаю все, что вы велите. Дядя Аббас. Выйду замуж за кого скажете. Или не выйду. Как пожелаете! Но не отбирайте у меня Садига! Умоляю!

— Это самый лучший вариант, Дина. Я не могу позволить, чтобы мой внук вырос сыном другого человека. Он принадлежит моему роду. А ты должна идти дальше.

— Но… я… я буду бороться с вами, Дядя Аббас. У меня есть права…

— Ты вольна поступать, как хочешь, Дина. Но предупреждаю, сражаться со мной бессмысленно. Закон на моей стороне. Я не позволю тебе победить. Я в своем праве. И знаю это.

Прикрыв глаза, я представила, чем может закончиться эта борьба. Я — мать, одинокая, вдова — против человека масштаба Аббаса Али Мубарака. Голова закружилась при мысли о его власти и влиянии, а вдобавок я знала, как работает правосудие в Пакистане. Все звенья судебной системы подчинены богатым, пронизаны коррупцией. Этот человек, без зазрения совести бросивший мне в лицо имя Бога, наверняка подкупил судей, адвокатов, всех до последнего клерка ради удовлетворения своих притязаний. Он сказал правду. Результат любого поединка между ним и людьми, подобными мне, очевиден. И я в голос застонала.

— Сейчас я уйду, — поднялся на ноги Дядя Аббас. — Чтобы ты успокоилась. Но через несколько дней вернусь.

Уже на пороге добавил:

— Я не хотел, чтобы наша беседа пошла в таком направлении. Я не желаю войны между нами, Дина. Я всего лишь пытаюсь поступить правильно в ситуации, где нет абсолютно благоприятного выхода ни для кого из нас. Я желаю добра тебе, дитя мое, дабы расчистить путь к будущему, которое ты заслужила.

— Такого я не заслужила, Дядя Аббас. Я не заслужила, чтобы у меня отобрали сына, — еле слышно прохрипела я, но Дядя Аббас уже ушел.

Я обратилась к адвокату. Он объяснил, что, хотя дело трудное и займет много времени, шанс есть. Потом спросил о размерах моего банковского счета. И рассмеялся мне в лицо, когда я сообщила, кто мой свекор.

Я ходила и к Дяде Аббасу. В его контору. К нему домой. Я разговаривала с Тетушкой Саидой, взывая к ее материнскому сердцу. И даже с Асмой. Никто меня не слушал. Никому до меня не было дела.

Через две недели Дядя Аббас прислал машину за Садигом. Грозился полицией, если я буду препятствовать.

— Не надо, Дина. Не вынуждай меня впутывать посторонних в частное дело. Не превращай это в спектакль.

Что мне оставалось? Я не могла допустить, чтобы моего ребенка выволакивали из дома, как преступника. Я позволила Шарифу Мухаммаду Чача забрать его, хотя все во мне сопротивлялось. Я едва не сошла с ума в поисках выхода, но тщетно.

В тот день я умерла. Так, мертвая, ждала дня, когда его привезут повидаться. Когда привозили Садига, я возвращалась к жизни. На час, не более. Проходили недели за неделями. И было много, очень много дней, когда я ждала сына напрасно. Думаю, это тоже было частью плана. Оторвать ребенка от меня, отдалить. Я вновь пошла к Дяде Аббасу — напомнить об обещании, что Садиг будет навещать меня каждую неделю, как когда-то я возила его к дедушке и бабушке.

— Так будет лучше, Дина. Думаешь, я не понимаю, что причиняю тебе боль?

— Если бы понимали, не поступали бы так.

— Ты должна жить дальше. Ради собственного блага, Дина. Ради себя.

Мне не к кому было обратиться. Немногие оставшиеся родственники не желали связываться с такой персоной как Аббас Али Мубарак.

В отчаянии я листала английский перевод Корана, разыскивая, что там сказано об опеке над детьми. Ничего. Я пошла к мулле, представлявшему мои интересы на свадьбе.

— Бети, — покачал он головой, — это шариат. Закон Господа, с ним нельзя шутить.

— Но в Коране об этом ничего не сказано!

— Неважно. У нас есть толкования ученых людей.

— Ученых людей! И все они — мужчины!

— Ну разумеется! — изумился он. — Не думаешь ли ты, что женщина может определять, в чем состоит воля Бога? Мальчик принадлежит роду своего отца. Такова Божья воля.

Вернувшись домой, я наконец осознала правду. Я потеряла Садига. Вот теперь я осталась одна. Даже Бог покинул меня. Я достала ножницы и изрезала в клочья свой молитвенный коврик, в ярости от того, что Бог не пожелал явиться мне на помощь, проклиная Его за несправедливость. Я вела себя как безумная, да я и в самом деле сошла с ума — как раньше мой муж. Я перестала есть, перестала спать.

Разве объяснишь? А потом парень из соседнего дома, который спас мне жизнь в детстве, увидел, во что я превратилась — пустая оболочка человека, хрупкая скорлупка, готовая рассыпаться в любой момент. Мэйси, в ужасе отшатнувшись от обрывков ткани, в которые превратился мой коврик, тут же послала ему записку с соседской прачкой.

Я не помню, как все случилось. Он пришел и молча сел рядом. Просто создал пространство, в котором я могла существовать; пространство, отгородившее меня от безумия, в которое я проваливалась. Он приходил каждый день. Приносил книги, читал вслух. Я отдыхала в его присутствии, вспоминала прошлые времена.