В честь пропавшего солдата (1984-1985)

«Ничего себе, какой корабль!»

Мы бежим вдоль перил, затем по-другой лестнице вниз, бежим на носовую часть корабля и смотрим, как на борт загружаются ящики.

«Видишь парня там? Какие у него мускулы!» — восхищённо говорит Ян, но я втайне сравниваю их с известными мне руками и отвожу равнодушно глаза.

Наши матери сидят на скамейке на палубе, на солнце. Они молчат и выглядят неожиданно устало и озабоченно. Моя мама склонила голову на руки и смотрит на воду, мать Яна склонилась над своей сумочкой и прикрыла глаза.

«Ты устала, мам?»

«Да, моё сокровище, немного. Мы с вами ехали три часа, мы к такому не привыкли».

Я присаживаюсь на палубу рядом со скамейкой и провожу рукой по гладкой, шелковистой поверхности досок. Солнце жарит и слепит меня. Я смотрю на сумку, и мне интересно, осталось ли там ещё что-нибудь съедобное. Корабль начинает дрожать, дрожат доски палубы под моими руками, дрожь передается всему моему телу. После небольшого рывка я вижу, что причал стоит теперь по-другому, и дома начинают от нас отдаляться. Я вскакиваю и подбегаю к Яну, который зовет меня, дико размахивая руками и повиснув на перилах. Затем слышится оглушительный звук разрушительного урагана, который нельзя вынести и который вгоняет меня в панику: из трубы корабля выходит чёрный дым, словно трубу чёрной массой стошнило в воздух. Моя мать закрывает руками уши, её лицо выглядит бледным и несчастным, и я понимаю, что этот момент и есть прощание с Фрисландией. Я бегу к перилам и смотрю на гавань, которая уже значительно отдалилась от корабля. Моя мать обнимает меня за плечи.

«Мы поплыли», — говорит она и я должен приложить усилия, чтобы её услышать.

«Видишь — теперь снова всё хорошо. А в будущем году мы сможем их проведать, это сейчас совсем не трудно».

Она вздыхает и машет, просто так, в сторону исчезающего городка.

«Пока, Фрисландия!»

Она прижимает меня к себе и на один момент все кажется прекрасным и беззаботным, будто никогда ничего не происходило.

«У нас было приключение».

Её рука слегка касается моих волос, и я ощущаю неудержимое желание руки, скользящей по моей спине, неделикатно и одновременно нежно ощупывающей меня повсюду. Внезапно я чувствую себя голодным.

«Есть что-нибудь из еды, у меня болит живот».

«Осталось немного. Мы только что отплыли. Иди, посмотри где Ян и не отсутствуй долго».

Я вяло бегу по кораблю. Флаг развевается над бурлящей водой и издает такие же звуки, как и большая рыба, брошенная Хейтом на палубу, отчаянно дергающаяся там, выгибаясь и ударяясь об доски.

Корабельный винт поднимает в воде тучи песка и воздуха, и эта смесь бурлит на поверхности; получившийся серый вихрь, словно пульсирующая пуповина, связывает нас с землёй. Городок и полоску земли уже невозможно узнать, будто это неизвестная территория, где я никогда не был и на которую смотрю глазами чужестранца. Море полно яркого, ослепляющего света, от которого у меня болят глаза.

Мы плывём в никуда, одинокие в безбрежном океане, и меня ничуть не удивило бы, если мы не доберёмся до Амстердама, словно этот переезд не имеет цели и пункта назначения. Амстердам, что должен я себе представить, чтобы понять, что ты есть самом деле?

Ян стоит рядом со мной, плюёт вниз и следит за плевками до тех пор, пока они не коснутся поверхности воды. В отдалении плывёт лодка с коричневыми парусами, и я всматриваюсь, пытаясь разобрать буквы на парусах. В воображении возникло, что Хейт проплывает мимо нас, и я, к своему удивлению, вновь вижу знакомые лица: Хейта, Попке, Мейнта. Подойдет ли она поближе, чтобы я мог получше разглядеть её?

То ли из-за воды, то ли из-за ветра, на моих глазах появляются слёзы. Лодка понемногу отстаёт — либо она стоит неподвижно на серой глади, либо движется слишком медленно. Когда Ян что-то говорит мне, то я быстро отворачиваю голову в сторону — он не должен видеть, что я плачу.

«Тут есть солдаты на борту, — произносит он позже, — они сидят в отдельной каюте и поэтому не могут нам встретиться». Я заставляю его, чтобы он сейчас же показал мне место, где он сделал это открытие, и вскоре украдкой бросаю взгляды на несколько круглых окон, за которыми я вижу знакомые зелёные униформы и слышу знакомые звуки непонятно говорящих голосов.

Мы с грохотом бежим вниз по лестнице. Как попасть в эту комнату, которую мы нашли? Поблизости сидят несколько человек, которые молчаливо рассматривают нас. Рядом с ними сумки и пакеты, и выглядят они утомленно и устало.

«Тсс, не шумите тут».

Мы заходим в маленький туалет, где стоит резкий, пронзительный запах. Ян указывает на верхний угол, где на стене красуется знак, маленький перечёркнутый круг с полосой посередине.

«П…зда», — говорит Ян торжествующе. Он смеётся и хлопает с грохотом дверью, затем я слышу его поспешные шаги вверх по железным ступеням.

Наши матери уже сидят в каюте, потому что, по их словам, на палубе стало слишком жарко. Мы получаем по глотку молока из бутылки, которую дала нам с собой Мем, и жуём липкие бутерброды с маслом.

«Я считаю, что хлеб в Амстердаме лучше», — говорит мать Яна и я думаю:

«Как такое может быть в войну?»

Я чувствую в себе нарастающий гнев — ей вовсе не с этого нужно начинать, не нужно очернять Фрисландию.

Ян прислонился к своей матери и заснул, и моя мама тоже прикрыла глаза. В каюте висит сонная тишина, через приоткрытое небольшое окно чувствуется небольшое дуновение ветра. Какое-то время я слушаю мерный гул двигателя, затем встаю и потихоньку поднимаюсь на палубу, где ищу окна, за которыми мы слышали те самые голоса. Слышится лёгкая музыка и разговор, такой тихий, что я ничего не могу разобрать, хоть и стою впритык к иллюминатору. Когда кто-то проходит мимо, то я быстро оборачиваюсь к перилам и изучаю проходящие волны, но сразу после этого я пытаюсь заглянуть в полуоткрытое окошко, чтобы перехватить взглядом то, что происходит внутри и уловить знакомые звуки. Неожиданно кто-то глядит мне прямо в лицо и сердито задёргивает шторку.

Темным, наполненным множеством домов, крыш, кранов, и доминирующим над всем этим куполом центрального железнодорожного вокзала, с людьми и велосипедами повсюду — таинственный, угрюмый мир, полный суеты — таким мы видим с борта скользящий мимо нас Амстердам.

Даже Ян молчалив и под сильным впечатлением. Он устало опёрся на поручни и не шевелится.

На причале у вокзала стоят армейские машины, и не одна, а множество. Я притворюсь, будто смотрю на суету у воды, на набережную с людьми, и говорю с моей мамой. Но я с моими мыслями в другом месте.

«Собирайтесь, — говорит она, — пора спускаться».

Затравленно и нервно стоим мы у велосипедов, готовые как можно быстрее сойти на берег.

«Будь рядом со мной, — говорит мама, — держись поближе к велосипеду, а то я тебя потеряю в сутолоке».

На пристани множество людей, но только некоторые выглядят, словно ищут кого-то, а остальные стоят бесцельно и равнодушно. Мы толпимся вместе с другими у борта рядом с трапом, который намного шире, чем во Фрисландии. Вечереет, и я мёрзну.

«Папа будет тут?»

«Конечно нет, он не знает, когда мы вернёмся, это будет для него сюрпризом. Он дома, с Бобби».

Бобби… Я прибываю в город, а тут есть малыш; у меня есть братик в этом тёмном, таинственном городе!

Мы крепим по-походному багаж, а Ян неугомонно скачет туда-сюда и рвётся на свободу. Когда мы отъезжаем, то я вижу, как с борта сходят солдаты, нагруженные рюкзаками. Я оборачиваюсь всем туловищем в их сторону, пока моя мама на тротуаре поправляет причёску.

Тёмная задняя часть вокзала бросает на нас гнетущую тень.

Заходящее солнце освещает Рокин [58], где толпятся сотни людей. Повсюду знамёна, украшенные фонарные столбы, оранжевые арки, плакаты с лозунгами, грандиозный хаос цветов и звуков.

И везде я вижу армейскую форму и военные машины, движущиеся или припаркованные; одна машина с поющими солдатами проезжает мимо нас.