Коллекция нефункциональных мужчин: Предявы

Потом появились еще два: первый кит пел экс-неологизм о чьей-то советской родине, а второй пританцовывал, всуе заливая фонтаном «Методические записки охотника».

Анфиса летела, ощущая себя то деревянным солдатиком, то непосредственно самим маршевым ритмом — это начало раздражать ее; она подавила позыв тошноты и снова почему-то вспомнила глупый сериал, подсмотренный случайно в очереди парикмахерской: там люди все время пили апельсиновый сок, потом падали с лестницы, а другие непременно строили им козьи морды, но побеждала в основном дружба, хотя трехмерная жвачка все-таки и прилипала к их телезубам. «Какая разница», — вздохнула Анфиса, словно знала что-то Тайное. Прошло ведь уже довольно много времени, а она все сворачивала и сворачивала налево!

«Но если этому не будет конца, то есть, если нет вообще конца, то должно же быть хотя бы начало? — Анфиса равнодушно спрашивала саму себя и сама же себе отвечала: — Хотя как раз начала-то может и не быть. Где-то я об этом читала…»

Анфиса чувствовала, что постепенно засыпает, как вдруг — хлоп! — упала на что-то мягкое и смутилась, как в шестнадцать. Она огляделась: мягким оказался самый обыкновенный пакет со сложенным вчетверо костюмом для очень восточного единоборства, а лежал он в самом настоящем леве: на травке с кривоватой табличкой «По газонам не ходить» малюсенького как бы парка с двумя гнусными, вечно занятыми, лавочками между шумным перекрестком рядом с «Марксистской» и «Таганской» кольцевой.

— Ай да я, — подумала Анфиса. — Я же пару лет назад отсюда убежала, эк меня налево развезло опять, — взгрустнулось ей, и она решила купить 0,33 дынной водки, хотя никогда не была от нее в восторге.

Когда Анфиса села на одну из лавочек, менее гнусную хотя бы тем, что не занятую, за спиной послышались быстрые легкие подскоки — именно такие, какие описываются в методической литературе.

Анфиса сделала большой глоток дынной водки и обернулась.

— Что, уже? — спросила она.

— Уже, — ответили Анфисе, и она опустила голову.

— А может, еще рано? — без особого энтузиазма спросила она.

— Нет, хватит. До тебя вроде уже все дошло, нечего левизну коптить.

— Ну, допустим, еще не все дошло, — вяло засопротивлялась Анфиса. — Вот если б теперь пожить, зная…

— Ну, все, — оборвали ее. — Собирайся. На выход с вещами.

— Но ведь выхода нет, — сказала Анфиса, выкручиваясь. — И я держусь левой стороны. А вещей никогда не было.

— Да пойми ты, хоть тридцать, хоть триста — не изменится ничего. Ну какая тебе разница? А мне опять прилетать, — как-то очень ласково забормотал ей чужой внутренний голос. — Давай, давай; вот как только на элементы разложишься, — обхохочешься. Дура, скажешь, была, водку дынную дула. Ты другой источник питания найдешь, темнота! Ликбез тебе бесплатный, опять же…

Анфиса уперла руки в бока:

— А вот не пойду и все; что тогда сделаешь, гуру хренов?

— Ха, реинкарнирую куда-нибудь — в глушь, в Саратов, или еще похлеще — будешь знать. Да мало ли что, — почесал гуру воображаемый затылок.

Анфиса услышала, как у проходящих мимо подростков заиграло в магнитофоне: «В мои обычные шесть я стала старше на жизнь…»; но не учла присутствия-отсутствия гавани и спросила:

— А ты знаком с Хренниковым?

— С последним?

— Ага.

— Ну, допустим.

— А вот отгадай загадку: какую он песню написал, там тоже о восемнадцати ноль-ноль речь идет?

— Не грузи, Анфиса, — отмахнулся гуру.

— Имею право. «В шесть часов вечера после войны», понял? Это из фильма.

— Ну, и?..

— А то, что можешь меня реинкарнировать в шесть часов после Третьей мировой, а раньше — никак.

— Коктейлей захотелось? — усмехнулся гуру.

— Захотелось, — потянулась Анфиса, зевнула и, не прощаясь, направилась на сторону, избавившись от всякого страха, — к тому же откуда-то донеслись сплиновские «Коктейли Третьей мировой».

На стороне было куда приятнее, чем на гнусной лавочке, и Анфиса свернула на улицу Гвоздева: на улице Гвоздева находился неплохой универсам, где продавалась не самая дорогая дынная 0,33.

Сделав первый глоток, Анфиса бросила взгляд на огромный старый дуб и, нисколько не думая о Болконском, вздохнула, тряхнув вовсе не золотой, а порядком проржавевшей цепью, прикованной к левому желудочку ее сердца, как стариной: ей сразу стало легко и приятно, однако продолжить воспоминание помешало солнечно-дождливо-нестабильно-безвыходное «Благоприятна стойкость», и Анфиса, распрямив спину, села в 156-й автобус.

…Она сама не заметила, как уснула и, сделав полный круг и подвергшись штрафу за безбилетный проезд в сумме десяти блеклых рублей, снова оказалась на улице Гвоздева — с тем и вышла.

Делать было особо нечего; точнее, то, что делать было нужно, делать совершенно не хотелось: в таких ситуациях Анфиса шла наугад, полагаясь на остатки хромающей интуиции, причем последняя тоже хромала налево, как в коммунистическом трактате о детстве.

Странным образом, бредя наугад, Анфиса оказалась у стен инститама, к которому испытывала достаточно потухшие чувства. Анфиса тоскливо посмотрела в зачетку и решила зайти, чтобы ее все-таки не выгнали с последнего курса, до которого она и сама не знала, как докатилась.

Стены инститама пахли новой краской, и у Анфисы слегка закружилась голова:

«Как же давно я не была здесь», — подумала она, стараясь пройти незамеченной мимо разнополых преподавателей, строящих ей в глубине души самые невообразимые рожи. Так миновала Анфиса несколько мин, но на шестой нос ищейки-интуиции ослаб, и Анфиса лоб в лоб столкнулась с чем-то вовсе не абстрактным, а достаточно среднего рода, но более-менее отдаленно напоминающим чадо Евы.

Чадо Евы было выкрашено в рыжеватый цвет, завершающий свою цветовую полноценность невероятными барашками мелкой химии. На принадлежность к женскому роду указывали и комки золотых с красными круглыми рубинами серег; точно такие же Анфиса видела вчера на продавщице из рыбного магазина.

— Здравствуйте, Анфиса, — сказало чадо Евы. — Не хотите ли сдать мой зачет?

Анфиса почуяла дискомфорт всей кожей и кивнула, чудом удержавшись от «да-с».

— Пройдемте, — тоном Эдмундовича сказало чадо Евы, и Анфиса прошла в аудиторию.

…В аудитории тихо шуршало несколько дев и младых людей весьма раздолбайского вида. «Пересдача», — облегченно выдохнула про себя Анфиса и потянулась за очень левым билетом, на котором сразу после номера курсивилось: «Методика и методология…» Дальше Анфиса читать не смогла и посмотрела на вопросы.

Их оказалось четыре:

1) Специфические потенции эстетического развития морально-нравственного воспитания чел-ка разумного;

2) Деятельность лаборатории прогнозирования эстетического развития чел-ка разумного;

3) О прерогативе развития когнитивных способностей в вербальной форме; метод наглядности для чел-ка разумного;

4) Цели и задачи практического курса «Методики и методологии» как цели и задачи чел-ка разумного.

Анфиса поморщилась и аккуратно поинтересовалась у сзади сидящего типа, нет ли у того конспектов за этот семестр, на что тип хмыкнул и поднял глаза в потолок, разведя руками. Тогда Анфиса решила выкручиваться сама, пока ее не стошнит, и постепенно белый лист начал заполняться обрывками безумных с точки зрения Homo Sapiens мыслей, и достаточно неглупыми с точки зрения методологического процесса, зерна которого догнивали в верхнем бессознательном Анфисы, спасибки за ликбез бесплатной вышке.

На первые три вопроса Анфиса кое-как удовлетворила отпрыска Евы, но вот с «целями и задачами» Анфису переклинило, так как, находясь если не совсем в здравом уме, то, по крайней мере, в твердой памяти, она никак не могла их определить, абсолютно уверенная в том, что их нет — да так оно и было.

Чадо Евы потерло руки и перешло к наводящим и дополнительным восклицаниям, перемежающимся с огнеупорными наставлениями:

— Вы, Анфиса, разве не знаете, что цели и задачи решают попутно повышение эффективности всего процесса? А совершенствование навыков и умений? Разве это не продуктивно?