Год бродячей собаки

— А мне доклад как раз и не нужен, — мягко, почти дружески улыбнулся Дорохов. — Вы мне, Иван Петрович, так, без казенщины расскажите, что происходит, — я пойму.

Мырлов откинулся на спинку кресла, в задумчивости погладил голову, как будто приглаживая остатки непокорно торчавших волос. Временами, как теперь, его глаза становились удивительно печальными, будто он был в ответе за все то невразумительное и бессмысленное, что творится в мире. Из своего далека, через проем между папками сыщик смотрел на Дорохова, и его губы сами собой складывались в улыбку.

— Знаете, что я вам скажу, Андрей Сергеевич, — Мырлов придвинулся к столу, вытряс из валявшейся тут же пачки папиросу, — мы с вами очень разные люди, но вы мне чем-то нравитесь. Я, вообще, физиономист и с первого взгляда знаю, какие отношения у меня с человеком сложатся. Поэтому… — он чиркнул спичкой, закурил, — поэтому я вам расскажу все как на духу, а выводы уж делайте сами…

— Спасибо, Иван Петрович, я, честно говоря, на это и рассчитывал.

— Ну и слава Богу! — Сыщик открыл ящик стола и достал несколько сколотых листков бумаги. — Это, — он потряс бумажками в воздухе, — отчет за последние два года. Здесь только факты. Послушайте. Второго апреля позапрошлого, семьдесят девятого года, — начал он, не заглядывая в шпаргалку, — некто Соловьев стрелял в государя из револьвера на Дворцовой площади. Террорист схвачен, повешен. В ноябре того же года была сделана попытка взорвать поезд, в котором ехал император. Кое-кого отловили, но основные исполнители из «Народной воли» ушли. Четвертого февраля уже прошлого года краснодеревщик Степан Халтурин произвел взрыв в Зимнем дворце. Государь и семья — Бог миловал — не пострадали, террорист до сих пор находится в розыске. Не слишком отрадная картина, не правда ли?.. Вот тут-то начальство и вспомнило о существовании некоего Мырлова, дознавателя, которого оно само не так давно отправило в отставку. Это я, Андрей Сергеевич, не хвастовства ради, — засмеялся сыщик, — а исключительно для справедливости!

Иван Петрович зажег новую папиросу, пыхнул пару раз сизым дымом и вернулся к повествованию.

— Короче, в результате розыскных мероприятий уже в прошлом ноябре удалось задержать члена Исполнительного комитета «Народной воли» Александра Михайлова. Не в малой мере этому способствовал террорист Григорий Гольденберг, согласившийся, хоть и не сразу, стать нашим секретным агентом. Эти ребята при ближайшем рассмотрении тоже хотят жить, да еще как! Вот и Окладский, которого мы отловили пару месяцев назад, после моего с ним откровенного разговора быстренько сменил свои убеждения на противоположные. Такой скорости я, честно говоря, даже удивился. По его наводке полиция накрыла конспиративную квартиру на Госпитальной улице, а главное, их подпольную типографию и лабораторию, где заговорщики изготовляли динамит и мастерили свои бомбы. Ну и наконец, — щелчком по папиросе Мырлов стряхнул пепел, — позавчера был пойман Андрей Желябов, главный стратег народовольцев и их идеолог…

— То есть, как я понимаю, вы считаете, что террористическая организация практически разгромлена?

— Не все так просто, — ушел от прямого ответа сыщик. — Самое интересное еще впереди. Когда я только вернулся в департамент, меня сразу насторожило количество неудач и провалов операций, проводимых в последнее время полицией. Это поневоле наводило на мысль о работающем где-то совсем рядом осведомителе. И действительно, мне понадобилось около года, чтобы его вычислить и взять с поличным. Предателем оказался чиновник для писем, некто Клеточников — чахоточный, но работник отменный. По иронии судьбы государь недавно наградил его орденом Святого Владимира третьей степени. Между прочим, последнее время Клеточников заведовал секретной частью и в месяц получал полторы тысячи рублей — деньги, как вы видите, немалые! Человечка этого мы унаследовали от Третьего отделения вместе с массой других проблем.

— Как же это вам удалось его вычислить? — искренне удивился Дорохов. — Такая работа требует огромных усилий, анализа массы фактов и всевозможных вариантов.

— Удалось! — довольно хмыкнул Мырлов. — Вы мне не поверили, а в нашем деле, действительно, самое главное — инстинкт охотника. Пришлось допустить утечку секретных сведений, привлечь к слежке филеров и вообще поближе поинтересоваться личной жизнью нескольких сотрудников, но результат того стоит.

Как бы сторицей вознаграждая себя за все победы, Мырлов извлек на свет заветную бутылку и, не спрашивая гостя, наполнил рюмки водкой.

— Давайте понемногу, а то сегодня еще работать, — сопроводил он словами свои действия.

Дорохову ничего не оставалось, как составить Мырлову компанию.

— Что ж до вашего вопроса, — Иван Петрович утер губы ладонью, — ничего утверждать не берусь. Да и никто не возьмет на себя смелость сказать, что «Народная воля» разгромлена. Предотвратить теракт одиночки может только случай. Единственное, несколько успокаивает, что мы накрыли их мастерскую по производству динамита, но и это гарантии не дает. Впрочем, нет сомнений, что рано или поздно мы всех их переловим, — вопрос только времени.

— В том-то и дело! — нахмурился Дорохов. Он оценил откровенность начальника отдела сыска и испытывал к этому человеку искреннюю симпатию.

— У меня есть твердое убеждение, — продолжал тем временем Мырлов, — что разваливать террористические организации нужно изнутри, засылая в них своих секретных агентов, но на это уйдут месяцы и месяцы. Мы уже начали работу за рубежом, где наши тайные информаторы следят за нигилистами, но… — сыщик сокрушенно покачал головой, — видели бы вы их отчеты! Такое ощущение, что, попав за границу, русский человек дуреет. Наших агентов почему-то особенно интересует интимная жизнь русских эмигрантов, о чем они в красках и подробностях не устают доносить в столицу. Только казенные деньги растрачивают… — Дознаватель безнадежно махнул рукой, вытащил из жилетного кармана часы-луковицу и щелкнул крышкой:

— Пожалуй, пора…

Он поднялся, вытащил из ящика стола револьвер.

— Хотите, можете ехать со мной, посмотрите, как все происходит на деле. Есть все основания полагать, что на известной нам конспиративной квартире сегодня, ближе к ночи, состоится одна интересная встреча. Поедете?

Дорохов с готовностью встал.

— Тогда держите! — Мырлов протянул револьвер Андрею Сергеевичу. — Берите, берите, штука отменная, системы Лефоше. Надеюсь, не надо показывать, как с ним обращаться? Хотя весьма сомнительно, чтобы вам пришлось пускать его в ход…

С этими словами сыщик обогнул огромный стол и толкнул входную дверь. Два полицейских в штатском уже поджидали в коридоре. Не говоря ни слова, Мырлов в сопровождении Дорохова пошел вдоль вереницы комнат к центральной лестнице. Движения его были быстры, какая-то злая, веселая энергия играла в этом сухощавом, далеко уже не молодом человеке. Андрею Сергеевичу он чем-то напомнил охотничьего пса, растревоженного запахами весеннего леса. У выхода из здания сыщик обернулся, бросил с непонятной улыбочкой догнавшим их полицейским:

— Оружие проверили? Веселая сегодня может выдаться ночка…

На конспиративную квартиру ехали в маленьком возке. Дорохов сидел рядом с Мырловым, который и правил. Трое полицейских в штатском следовали за ними в извозчичьих санях, какими пользовались, когда надо было организовать наружное наблюдение. В таком случае на козлы садился специально обученный филер, в чьи задачи входило разыгрывать роль извозчика. Как знал Дорохов, агентов, обеспечивающих слежку, обучали долго и тщательно, а по окончании курса строго проверяли их умение, оставаясь незамеченными, фиксировать каждый шаг своего подопечного. Это была целая наука: как себя вести, как одеваться и даже говорить, и что в каких случаях следовало делать. Так, агентам наружного наблюдения строжайшим образом запрещалось встречаться взглядом с объектом слежки, и о каждом таком случае филер должен был специально докладывать работающему с ним офицеру полиции. Глаза, эти зеркала души, легко могли выдать наблюдающего, а посему его взгляд должен был оставаться скользящим, ни за что не цепляться и ни на чем не задерживаться. Однако, несмотря на все ухищрения, большинство агентов наружного наблюдения работали весьма и весьма посредственно, а многие к тому же едва могли писать, и с большим трудом излагали на бумаге результаты своих наблюдений.