Кинокава

– Я, пожалуй, лучше хурмы поем. Хурма в этом году уродилась на славу. И цвет – просто загляденье.

Косаку извлек из-за пазухи плоды, которые сорвал у ворот, и протянул их хозяйке – по одному на ладони.

Хана принесла из кухни тарелку и столовый нож – она давно перестала пользоваться специальной посудой и ножами для разделки фруктов. По правде говоря, она твердо верила, что хурма гораздо вкуснее, если чистить ее ножом для овощей.

Хана вытерла одну хурму кухонным полотенцем, умело разделала ее и предложила деверю. Косаку взял дольку и начал тщательно пережевывать. Ему было почти семьдесят. Постарел он рано и за последние десять лет нисколько не изменился. Однако вставные зубы, по всей видимости, поизносились – прошла целая вечность, прежде чем он прожевал и проглотил крохотную дольку.

Хана очистила вторую хурму, с трудом поборов желание впиться в нее зубами. Одно дело, когда старуха ест сочный, мягкий плод, совсем другое – когда она пытается отгрызть кусочек твердой хурмы. Зрелище, надо сказать, не из приятных. Да, немало воды утекло с тех пор, как веточку из Кудоямы привили к местному дереву, теперь хурма стала слишком жесткой для ее зубов. Хана горестно вздохнула.

Косаку задумчиво уставился на книгу. Похоже, он искал повод продолжить беседу.

– Классику читаешь. Пытаешься сравнить судьбу дома Тайра с участью семейства Матани?

– О нет. Просто старухе больше нечем заняться, вот и читаю понемногу.

– Нынче много новых журналов выходит. Я принесу тебе в следующий раз.

– Спасибо. Я бы с удовольствием их полистала.

На следующий день Косаку явился с двумя увесистыми свертками и положил их на энгаве. В одном из них оказалось более десяти журналов. Кроме свежих выпусков «Кайдзо» и «Тюо корон», нашлись несколько совершенно новых изданий, таких как «Сэкай», «Нингэн» и «Тэмбо». Хана была рада, что журналы снова начали выходить, но еще больше ее поразили финансовые возможности Косаку, который позволял себе выписывать всю эту роскошь. Перевернув один из выпусков, она взглянула на цену и диву далась. Подобные цифры у нее и в голове-то не укладывались. В Мусоте инфляция еще не достигла таких размахов, как в городах.

– Что тебя удивляет?

– Журналы такие дорогие!

– Цена – это еще полбеды, содержание – вот настоящая катастрофа. Хуже всякой войны, честное слово.

Перед уходом Косаку развязал второй фуросики. [89]

– Я принес тебе яиц. А то пропадут дома, жалко.

Именно за такие выражения Оити терпеть его не могла. Не в силах закрыть глаза на бедность Ханы, он как мог проявлял свое участие, но неизменно сдабривал каждое благодеяние изрядной долей цинизма. Косаку всегда был невоздержан в речи, словно его сам черт за язык дергал.

– Сначала подкрепись, потом за журналы берись. Силы тебе понадобятся, поверь мне на слово, и не только душевные, но и физические. Одними журналами сыт не будешь.

Тронутая заботой деверя, Хана покорно приняла дары. Кроме Оити, она ни с кем не общалась, в жизни у нее ничего не происходило, и она очень боялась, что и тело, и ум ослабеют от безделья. Молодежи не до родителей, они пытаются заработать на горстку риса, а следовательно, им, старикам, надо держаться вместе – в этом Хана была полностью согласна с Косаку.

После его ухода она взяла яйцо и разбила скорлупку нефритовой шпилькой. Как только появилась дырочка нужных размеров, быстренько прорвала ногтем мембрану и поднесла яйцо к губам. Белок смешался с желтком – вкуснотища! Хана ощутила, как в нее вливаются силы, о которых говорил Косаку, и выпила еще одно яйцо. И только после этого открыла «Нингэн».

– Темно уже, а вы до сих пор читаете. – Оити вошла в комнату с подносом в руках, по пути включив свет. Из-за постоянной нехватки продуктов стена формальности между ними пала. Речь Оити стала менее официальной, чем до войны, да и Хана обращалась с ней гораздо любезнее, чем положено госпоже. Хана чувствовала, что делает недостаточно для Оити, и в этом заключалась одна из причин подобной перемены. В конце концов, это она перетащила бедняжку из города в деревню, не представляя, что когда-нибудь окажется в столь плачевном положении. Оити в свою очередь очень уважала хозяйку, с достоинством встретившую старость, и с любовью и нежностью заботилась о ней, как о дорогой подруге.

– Посмотри, что Косаку прислал мне, Оити.

– Но ведь это всего лишь старые журналы!

– Однако я не могу позволить себе купить их. Сколько, по-твоему, они стоят?

Обед Ханы состоял из двух разновидностей тофу, [90] супа из сардинки с петрушкой, китайской капусты, которую Оити сама выращивала, и маринованных баклажанов. Оити также подала смешанный с ячменем рис в миске с изображением восхода солнца, прислуживая по всем правилам. Несмотря на то, что отношения их стали почти дружескими, она наотрез отказывалась есть с хозяйкой, сколько Хана ее ни уговаривала.

– Косаку принес нам яиц.

– Поджарить вам одно?

Хана не смогла признаться Оити в том, что уже выпила два яйца.

– Не стоит, у меня уже есть тофу. Лучше положи яичко завтра в суп.

– Как скажете.

– Да ты не лучше Косаку, такая же упрямая! Не так уж он и плох. Он велел мне поесть и набраться сил, прежде чем браться за чтение, боялся, как бы я не испытала шок. Он искренне переживает о моем здоровье. Мне грустно видеть, что ты дуешься, когда он приходит, и ведешь себя с ним крайне неучтиво.

Хана не столько хотела отчитать служанку, сколько похвалить деверя, но Оити тут же бросилась защищаться:

– Отвратительно, когда вдовец приносит в подарок яйца и говорит вдове, которая живет одна, чтобы та поела и набралась сил.

Хана чуть не выронила из рук палочки. Желудок свело, по спине пробежал холодок. Ее едва не стошнило яйцами, которые она совсем недавно съела.

– Вам плохо, госпожа хозяйка? – всполошилась Оити. – Обед не понравился?

– Дело не в еде. Это все журналы, у меня от них голова кругом идет.

Не доев тофу, Хана попросила расстелить ей постель. Она нисколько не преувеличивала – журналы кишели эротическими рассказами и непристойностями. Хана действительно пережила настоящий шок.

В попытке понять послевоенную Японию она заставила себя прочесть все выпуски от корки до корки и была смущена и потрясена их агрессивностью и распущенностью. Она сочла непростительным яркий контраст между высокоинтеллектуальным уровнем критических заметок и низкопробностью беллетристики. Да как они вообще продаются? Еще больше ее поразило то, что Косаку тратит деньги на подобный хлам. Поняв, что время утонченно-изысканной литературы навсегда кануло в прошлое, Хана совсем сникла. Похоже, современная Япония выбрала иной путь.

Умэ умерла через два года после капитуляции. Теперь Косаку жил со своим сыном Эйскэ и внуками. Лежа в постели, Хана размышляла о том, как изменилась семья Матани, о смерти и о рождении ее новых членов. Ей вдруг захотелось узнать, о чем сейчас думает Ханако. Из всех внуков, которые жили в My соте во время войны, только Ханако регулярно писала бабушке. Эйдзи скончался прошлым летом – сказалось беспробудное пьянство. У него попросту не хватило душевных сил пережить трудный послевоенный период.