Русская красавица. Кабаре

– Кого?

– Ну, меня, например. Мы с Рыбкой-геннадием этот вариант обсуждали. За определенную плату я согласен поработать козлом отпущения. Знаешь, у меня приятель есть, так он профессионально такими громкими, но краткосрочными отсидками занимался. Сейчас живет в Калифорнии, открыл русский ресторанчик. На выходные в Париж к любовнице летает, а на рыбалку – исключительно к нам сюда наведывается… Забавный тип. Интеллигентный до тошноты, никогда не подумаешь, что стартовый капитал на отсидках сколотил.

– Ты решил пойти по его стопам?

– Хотелось бы, – Артур неопределенно почесал затылок. – Но пока не выходит. Так просто мы гнев заказчика не угомоним. Дело-то неофициальное. В суд подавать никто не станет. Решат не простить – пристрелят просто к чертям. Или неустойку снимут такую, что Рыбка сам меня пристрелит…

– Кто стрелять будет? Эти двое, что с вами прибыли?

– Издеваешься? Ты бы вместо того, чтоб насмехаться, прониклась бы сложностью момента. Короче, отсюда надо валить. Причем, чем быстрее, тем лучше. Если до криминала дойдет, вас потом, как свидетелей, запугивать начнут, или еще что похуже. Я не знаю, как у них такие механизмы отрабатываются. – Артур набрал в грудь воздух и заговорил вдруг совсем по-другому. – Марин, мы давно друг друга знаем… Как ни крути, связь некоторая между нами имеется… Хорошо, что поедешь со мной. Ты нужна мне сейчас. Я одиночество вообще-то паршиво переношу.

И вот тут-то на меня тот ступор и напал. Сердце вдруг заколотилось сильно-сильно. Не от тона Артуровского или там взгляда просительного. От самой сути предложения и абсурдности моего согласия. Муторно все это. Скоропостижно, как твоя, Димка, гибель. Была себе артисткой кабаре, а потом, опа – беглянка, в походные жены к аферисту записавшаяся. И потом, я уеду, а народ как? И как-то сразу про наш поезд мне столько всего хорошего вспомнилось…

Сидела, пялилась за окно, и капризно жаждала возможности остаться с тобой наедине. Но об этом я тебе уже рассказывала.

– Собирай вещи… – Артур, между тем, уже разводит активную деятельность. Я тебя в это дело втравил, мне и забирать…

– Не одну меня! – желчь, настоянная на горечи, вдруг выплескивается прямо на безукоризненную роль Артура-спасителя. Больше не сдерживаюсь, брызжа обидою: – Тех, кого глубже втравил – тех и вытаскивай! Из тюрьмы, из припадков ревности, из ненормальности… Я никуда не втравлена, никого не убивала, и сама цела осталась. Тех, кому сложнее, спасай! Ненави…

Спотыкаюсь на полуслове. Отворачиваюсь к окну, дышу-пыхчу, стараюсь взять себя в руки. Отвратительно… Пребывать постоянно на грани нормы и истерик – отвратительно… Представляю, как мерзко смотрюсь со стороны: крикливая, склочная баба, никого, кроме себя, не замечающая… Человек от новых бед меня ограждать приехал, а я его все старыми попрекаю. Впрочем, ограждений-то я не заказывала, точнее, заказывала, но не себе, а Димке на могилу…

– Да ты, мать, совсем тут извелась, – в голосе Артура скорее брезгливость, чем сочувствие. Вроде как подкалывает он: «Что ж ты, подруга? Такая стойкая баба, а на таких мелочах свихнулась…» Отчего-то меня это приводит в чувства. – А ты все разговоры переводишь на тему своей массажистки-Риночки? – портит все Артур запоздало проснувшимися догадками. Значит, знает… – Понимаю, что тебя подкосило, но пора бы уже и остыть. Всяко в жизни бывает…

В голову лезут «Сплины»: /Я умираю со скуки, когда меня кто-то лечит!/ – поют они там, и я мысленно подпеваю. Вслух же выдаю только мотивчик. Мычу его, отсутствием слов не давая повода обвинять себя в хамстве. Артур усмехается, явно разгадав мелодию, крутит пальцем у виска.

– Смешная ты, – говорит многозначительно. Нежность, непредвиденной вспышкой на миг мигнувшая в глазах, делает лицо Артура человеческим. – Смешная, упрямая и злая! – добавляет, запихав чувства в дальний угол и снова обратившись хладнокровным вампиром. – А еще – глупая!

Артур кидает взгляд в зеркало и зачем-то вспоминает Вертинского:

– /Из-за маленькой, злой, ограниченной женщины,/ погибаю в семи зеркалах/, – цитирует манерно грассируя, потом садится напротив, и снова возвращается к штурму: – Я ведь отчего сюда приехал? Я ведь из-за тебя сюда приехал. Если б не ты – ушел бы уже в подполье какое заграничное, и больше никто бы с меня шкуру стащить не пытался…

Смотрю на него пристально, сверлю взглядом и, хоть убей, не могу понять, что там за этой вампирской черепушкой делается. Врёт? Наверняка, да. Но как? С умыслом, или просто, чтоб, повыделываться? Может, прибыл в качестве рыбкиного прихвостня, нечаянно узнал о грядущих неприятностях, и тут же нашел себе забаву – в благородство поиграть… А может, и впрямь ради меня сюда приехал. Тогда все хуже. Тогда, значит, я ему в качестве очередной марионетки для авантюр понадобилась. В откровенное желание предупредить – не верю. Слишком открыто осаждает. Слишком напрямую. Слишком подчеркнуто бескорыстно… Ничего-то ему от меня не надо, ничем-то он мне не угрожает, и требования его – чисто символические – уезжай со мной, и всё. Знаю я, чем такие символические прошения заканчиваются. Эх, кажется, накрылся мой Коростень… Прям не Артур, а княгиня Ольга во плоти!

– Артур, скажи честно, что ты задумал? Для какой твоей очередной игры я оказалась необходимой? Со мной уже можешь не врать. Я уже согласилась ехать. И потом, я сейчас – подранок. Слишком слаба, чтобы биться. Говори честно, что нужно. Даже если убить захочешь – сопротивляться не стану… Только не ври уже. Устала я от вранья.

Ответом – прищур, полный обиды и искреннего негодования. Сама честность, блин, сама оскорбленная невинность!

Объективный взгляд:

Ох, не слушайте ее, ох не верьте. Сама запуталась, и вас теперь дезинформирует.

После предательства Ринки, мир стал враждебен Марине. Она не доверяет ему совсем. Во всем подразумевает подвохи, ищет каверзы.

В сущности, она – больна. На этот раз совсем по-настоящему.

И не читайте её писанину. А если прочли – разберитесь по-своему. Ведь и унизительная жалость коллег, и чрезмерная открытость Артура, и даже верная тактика Зинаиды – все это плоды разыгравшейся подозрительности Марины. Она думает о намерениях окружающих куда больше, чем они сами. Она то намерено груба, похабна и цинична, то слишком доверчива и неотмиросевошна… То всех любит, то в каждой фразе мерещится ей заранее спланированная провокация, в каждом жесте – террористический акт. Ох, тяжело мне с ней, ох тяжело.

Если бы не я – ее умение иногда атрофироваться от реальности и смотреть на себя со стороны, – Марина вряд ли миновала бы сейчас сумасшедший дом. Но я есть. И потому, осознавая собственные отклонения, она сдерживается, старается снова стать миролюбивой и поддерживать с окружающими близкие отношения. Вот как сейчас:

Глядит исподлобья, выделившимися в последнее время скулами подрагивает, губу кусает – в раздражении вся. Но руку Артура не прогоняет. А рука меж тем крадётся к шее, накручивает на указательный палец нелепо торчащий светлый локон (заросла Марина, уже есть что накручивать). Никаких больше спазмических одергиваний. Все решительно и однозначно. Большим пальцем Артур, чуть касаясь, проводит по Марининой щеке. А потом вдруг замирает и трёт кожу у виска (то ли изображая ласку, то ли стараясь разгладить штришки морщинок в уголках глаз).

Это ещё к чему?!

– Это ещё к чему?! – спрашиваю, негодуя – но сижу, не шевелясь. Впитываю, впитываю прикосновения, греюсь… Так изможденный зимовкой зверь подставляется под первые солнечные лучи.

Да, Димочка, практически предаю. Да не тебя, собственно, а общественное мнение. Это ж оно, сорочье отродье, породило образ нашей с тобой трагичной любви. Трагичной дружбой оно не удовлетворилось. Что? Психуешь, что именно с Артуром? А с кем, скажи на милость… Мало, слишком мало в моей жизни за последнее время было ласки и любви. И ты, Дим, тоже в этом виноват. Так что нечего теперь грозовыми тучами в окно грозить. Страшнее твоей гибели в моей жизни все равно ничего не случится, а она – уже была. Так что зря пугаешь…