Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

И снова началось обсуждение программы.

— Песня про трактора стала яснее, — сказала начальница. — Но не лучше. А вот песня про Буяновых — это черт знает что. Извините! Я категорически против. И надеюсь, что у парторга на этот раз все-таки появится точка зрения.

— С точки зрения фактов песня правильная, — сказал Буянов. — Это про нашу династию Буяновых, я к ней тоже имею отношение. А может, мы точку зрения товарища писателя послушаем?

— Прекрасные песни, — сказал писатель. — И это самый верный путь: не соревноваться с профессионалами, а искать свое. И прекрасно, что песни не однозначны, что это песни-диспуты.

— Насколько я понимаю, — возразила начальница, — диспут — это когда в газете публикуют статью с неправильной точкой зрения, а рядом — с правильной… А здесь одна неправильная. Программу я не принимаю.

Начальница поднялась. Все молчали и смотрели на писателя.

— Когда в споре заходят в тупик, — сказал писатель, — необходим арбитр со стороны. Я предлагаю обратиться в областной Дом народного творчества. Пусть они пришлют компетентную комиссию.

Начальница внимательно оглядела писателя, чему-то улыбнулась и согласилась:

— Обращайтесь. Я посмотрю, что у вас из этого получится. — И направилась к выходу.

Тихомиров и писатель проводили модистку до ее дома.

— Заходите, — пригласила модистка. — С горя хоть чаю выпьем.

Чай у модистки был великолепный. Заваривала она его в прозрачном стеклянном чайнике. Модистка выставила на стол конфеты в хрустальной конфетнице, печенье, быстро сделала бутерброды.

— Расскажите, — попросил писатель, — кто вы и как появились в деревне. Вы ведь городская?

— Ниоткуда я не появилась, — рассмеялась модистка. — Я местная. И родилась в этом доме, и среднюю школу здесь закончила. Тихомиров разве вам не рассказывал?

— Они не спрашивали, — сказал Тихомиров и пояснил писателю: — А местной ее не считают уже. Как уехала — двадцать лет в деревне не была. В прошлом году вернулась.

— Как двадцать лет? — удивился писатель. — Ведь вам лет тридцать…

— Мне тридцать семь, — просто сказала модистка. — А вообще у меня романтическая история. Я в семнадцать лет сбежала из дому. Был выпускной вечер, и в школу забрел молодой лейтенант, летчик. Всю ночь мы с ним танцевали, а утром я с ним сбежала. Он на Дальнем Востоке служил. Хороший парень был, — вздохнула модистка. — Но не повезло мне. Разбился. Потом я за моряка с торгового флота вышла замуж. Бросил он меня. Моталась по городам, работы меняла. Потом ближе к дому перебралась, в областной центр. И там на совещании передовиков Пехова встретила. Это здесь обо мне плохо думают, а на швейной фабрике я ударницей была, медаль «За трудовое отличие» имею. Встретились, и закружилось все. Он мне еще в школе нравился. И я ему тоже. Он ко мне всю зиму ездил, летом не наездишься — работа в поле. А тут у меня мать умерла, дом в наследство оставила. Бросила я квартиру в городе и перебралась сюда. Не могу без него.

— И сразу промашку допустила, — сказал Тихомиров.

— Это в чем? — спросила модистка.

— Деревню против себя восстановила.

— Это чем же?

— Ты же понимаешь, о чем я говорю, — сказал Тихомиров.

— Не понимаю, — ответила модистка. — И понимать не хочу. Я люблю Пехова. И он меня любит, а свою жену не любит. А вся деревня взбесилась. Не любишь, но живи с нелюбимой женой.

— Но когда-то он ее любил, — возразил Тихомиров.

— Когда-то в лаптях ходили, — обрезала модистка.

— Тоже верно, — согласился Тихомиров. — Но надо было это все как-то поспокойнее, не торопясь.

— А мне некогда, — сказала модистка. — Мне торопиться надо. Я ребенка хочу родить и успеть поднять его на ноги. А мне уже тридцать семь.

— Я все понимаю, — сказал Тихомиров. — Но не раздражай деревню. Не ходи хотя бы голой по дому.

— Еще чего! — возмутилась модистка. — По собственному дому уже голой ходить нельзя! Чего уж тогда можно? И вообще, без одежды ходить полезно для тела, и босиком по траве тоже полезно, об этом в журнале «Здоровье» написано. Да разве в этом дело? Я вот сейчас занавески повесила. Ну и что? Все равно найдут к чему прицепиться… Пехова сломали, а меня не сломите. Все навалились на Пехова: и женсовет, и педсовет, и сельсовет, и партсовет.

— Партбюро, — поправил Тихомиров. — Пехов партийный и должен отвечать.

— А он отвечает, — возразила модистка. — На все призывы. В уборочную две смены надо — он первый. На субботник — он первый. Он всегда готов партии помочь. А чего же, когда ему плохо, партия не помогает?

Тихомиров тяжело вздохнул, и писатель вздохнул тоже.

— Вот вы писатель, учитель жизни, скажите, что мне делать?

Писатель задумался.

— Делать надо вот что, — наконец сказал он. — В этой ситуации кто-то должен быть лидером. Пехов, судя по всему, сейчас не в состоянии. Значит, вы. Берите его к себе. Вначале, конечно, все возмутятся, может быть, перестанут даже здороваться.

— И так не здороваются, — вставила модистка.

— Тем более, — сказал писатель. — А потом привыкнут.

— А чего ты скажешь? — спросила модистка Тихомирова.

— Силой в таких вопросах ничего не решишь, — не согласился Тихомиров.

Уже ночью Тихомиров и писатель возвращались от модистки.

— А почему ее модисткой называют? — спросил писатель Тихомирова.

— А в деревне всех, кто шьет, всегда модистками называли.

— Откровенный вопрос можно? — спросил писатель.

— А я всегда откровенный.

— Вы ведь тоже влюблены в модистку. Так?

— Не так, — не согласился Тихомиров.

— А почему же вы, ну…

— Понял, не объясняй дальше. Нельзя позволять, чтобы на одного человека все накинулись. Даже если он не прав, все равно нельзя. Человек должен верить, что к нему хоть кто-то на помощь придет. Я к ней из протеста хожу. Человек обязан протестовать, если к другому человеку плохо относятся.

Они подошли к дому Тихомирова, но дверь оказалась закрытой.

— Тоже протест? — спросил писатель.

Тихомиров постучал в окно.

— Полина, — сказал он, — я-то ладно, а чего человек должен страдать?

— Ты отойди к колодцу, — ответила Полина. — Тогда я пущу писателя.

— Я тогда тоже не пойду, — сказал писатель.

Полина, по-видимому, раздумывала, как быть дальше.

— Выбрось хоть одеяло, — попросил Тихомиров.

И тут они услышали голос Анны.

— Отойди, — потребовала она. Грохнула щеколда. — Заходите. — Что вы за мужчины? — рассмеялась она. — В таком случае надо штурмом брать.

— В следующий раз, — пообещал Тихомиров, — возьмем.

…Писатель раздевался, когда раздался стук в дверь. Он поспешно натянул брюки.

— Я на пять минут, можно? — спросила Анна, входя. — Вы у модистки были?

— Да, — подтвердил писатель.

— А правда, она голой по дому ходит?

— Правда, — подтвердил писатель. — Она считает это полезным с точки зрения гигиены. Но сейчас она повесила занавески.

— Жаль, — сказала Анна. — Те мальчишки, которые видели ее в первозданном виде, запомнят это на всю жизнь. И когда они станут старыми, будут вспоминать, что жила в их деревне прекрасная естественная женщина, которая ничего не страшилась. Вы знаете, что она убежала с выпускного бала с летчиком?

— Знаю, — сказал писатель.

— Я ей завидую. Только одного понять не могу: что она нашла в этом Пехове? Жалкий, безвольный человек.

— Она его любит, — сказал писатель.

— Но ведь он сам никогда ни на что не решится.

— Мы эту проблему как раз сегодня и обсуждали. И пришли к выводу, что ей надо инициативу брать на себя.

— Ой, как интересно! И когда же она возьмет на себя эту инициативу?

— Наверное, завтра, — ответил писатель.

Звено Тихомирова работало в поле. Поблизости затарахтел мотоцикл, и молодой агроном на мощном «Урале» с коляской подрулил к тракторам.

— Михалыч! — крикнул он. — Буянов срочно вызывает тебя и писателя. Просили доставить.