Господин посол

- Кажется, мы сумеем помочь президенту именно здесь, в Вашингтоне. - Угарте вытащил из кармана бумагу и передал ее Габриэлю. - Сегодня я получил это сообщение. Совершенно секретное, как видишь.

Бумага была со штампом военного министерства. Габриэль прочел:

"У нас есть все основания полагать, что д-р Леонардо Грис является центральной фигурой среди вашингтонских заговорщиков, замышляющих вторжение в Сакраменто и восстание федеральных войск, а также крестьян на всей территории нашего государства. Необходимо срочно узнать не только о подрывных планах этого движения, но и о лицах, которые по заданию заговорщиков будут организовывать саботаж и террористические акты в Сакраменто и выступят с оружием в руках по первому сигналу. Для этой цели лучше всего было бы проникнуть в квартиру Гриса и просмотреть все его бумаги. Поскольку это невозможно сделать законным путем, придется прибегнуть к незаконному. Однако следует соблюдать максимальную осторожность, дабы избежать осложнений с американскими властями".

Габриэль Элиодоро поспешил вернуть бумагу, будто она жгла ему пальцы. Посол догадался о планах, которые вынашивал военный атташе.

- Учти, я не видел этого документа, понятно? Ты подчинен военному министерству, а не мне. Делай что хочешь, но прошу тебя об одном: не рассказывай мне ничего, ровным счетом ничего, что бы ни случилось.

- Значит, ты даешь мне карт-бланш?

- Но не за своей подписью. Я умываю руки. Умываю как следует, с мылом. Я не хочу пачкать их в крови. Я знаю, что ты задумал... и не хочу отвечать за насилия.

Военный атташе улыбнулся.

- А кто говорит о насилии?

- Учти, американская полиция отлично работает...

- Но и она допускает промахи.

Прежде чем выйти из кабинета, Угарте сказал:

- Хочу предупредить тебя об одном: если положение действительно ухудшится, я уеду в Швейцарию, где добиться моей выдачи будет невозможно. Я слишком стар и тюрьмы не перенесу. Ты сам знаешь, в случае победы оппозиции за мою голову будет назначена премия. А может, просто поставят к стенке.

Оставшись один, Габриэль Элиодоро какое-то время боролся с собой, едва сдерживая злость. Потом взглянул на портрет дона Альфонсо и, будто старый посол мог его слышать, разразился ругательствами.

- Трус! Неблагодарный эгоист! Рогоносец! Собрался бежать в Швейцарию со своей коровой, которая обманывает его с моим шофером, в моем "мерседесе"!

Ему вдруг захотелось облегчить душу, поговорить с умным, порядочным человеком. Но с кем? Молина - холодный педант. Мисс Огилви - иностранка. Титито - лукавый хитрец. Виванко? Даже думать противно об этом слизняке. Пожалуй, Пабло подошел бы. "Но он сторонится меня, - подумал Габриэль. - Несмотря на все мои старания понравиться этому мальчику". К тому же Пабло друг Гриса! И именно вмешательство Ортеги-и-Мурата спасло Гриса от ареста и смерти в ту памятную ночь.

Остается одно: позвонить Росалии и назначить ей свидание, заехать за ней, прогуляться по парку...

Он взял телефонную трубку и тут же услышал голос Огилвиты.

- Да, господин посол.

- Соедините меня с тем номером.

20

Пабло снова посетил д-ра Гриса в его квартире на улице Q. Пожалуй, во всем Вашингтоне не было больше места, где бы он чувствовал себя так свободно, как в этой гостиной, которую его друг обставил по своему вкусу: в американском колониальном стиле и примитивном - английском. Вещи Грис приобретал постепенно на "воровских рынках" в отдаленных предместьях столицы либо на аукционах в Джорджтауне. Он подбирал ковры, мебель, лампы, картины с любовью, словно друзей. Наверное, поэтому из его комнат не хотелось уходить и казалось, будто каждая вещь тут носит на себе таинственный отпечаток минувших времен, чьих-то мечтаний и привычек. На выцветших обоях, где заставленные книгами полки оставляли свободное пространство, висели репродукции гравюр Гойи, преимущественно из серий "Капричос" и "Бедствия войны". А виолончель в черном футляре, стоявшая в углу гостиной, представлялась чуть ли не живым существом.

В этот майский вечер Грис угостил друга специально приготовленным кофе, который они выпили, болтая о музыке и литературе. Потом немного помолчали, и молчание это Пабло понял как переход к иному разговору.

- Прошлой ночью я опять видел Морено во сне. Подробности я уже забыл, - начал Грис после паузы. - Помню только: мне снилось, будто я еще мальчик и должен вставать, чтобы идти в школу, но мне не хочется, глаза слипаются... Вдруг раздался чей-то голос: "Лео! Лео! Вставай же, лентяй!" Я с трудом открыл глаза и увидел около своей кровати человека, чем-то напоминающего моего отца и в то же время доктора Морено...

- Любопытно, совесть некоторых людей, а может быть и всех, воплощается в ком-то другом... Ваша, например, в докторе Морено.

- Мне кажется, этот сон объясняется тем, что последние дни я с головой ушел в свое исследование о Гонгоре, часто слушал музыку барокко и готовил курс лекций для университета. В общем, жил спокойно и счастливо. Вот доктор Морено и появился, чтобы поднять меня с постели и заставить выполнить свой долг... Я утратил контакт с револю... - Грис вдруг замолчал и, улыбнувшись, добавил: - Знаю, ты предпочитаешь не слышать об этом... - Он снова помолчал и затем спросил: - А кто твоя совесть, Пабло? Отец?

Пабло покачал головой.

- Нет. Мистер Наталисио.

- Кукольник из Соледад-дель-Мар?

- Именно. Вы его знаете?

- Я знаю его работы, но его самого никогда не видел.

- Мистер Наталисио воплощает для меня величие и страдание нашего народа, доктор Грис. Может, это и не так, но мне кажется, что я почувствовал это в тот момент, когда увидел его еще мальчишкой. Мне говорили, что он мог бы разбогатеть, если б согласился механизировать свое производство. Но он отказался... Он даже как будто стыдился торговать своими куклами и жил, продавая фрукты из собственного сада. Он всегда оставался тем, кем был: загорелым, босым крестьянином, в белой парусиновой рубахе и соломенной шляпе...

- Я нахожу его куклы замечательными, - сказал д-р Грис. - Особенно мне запомнились его лошади с орлиными крыльями и рогом, как у носорога, пумы с человеческими лицами, его фигуры, в которых соединились животные и растения, его прелестные ангелы...

- Мастер Наталисио неграмотен, он умеет лишь подписать имя, которое ставит на своих скульптурах. И лепить его тоже никто никогда не учил. Его кожа приобрела красноватый оттенок глины, с которой он работает. Но особенно сильно меня всегда поражали его руки... Такие увидишь нечасто, это руки честного человека... Я бы сказал... святого. Наверно, у Франциска Ассизского были такие руки.

- Наталисио еще жив?

- Думаю, что да. Ему сейчас, должно быть, под семьдесят. Я не видел его более шести лет. - Пабло улыбнулся. - Когда я был мальчишкой, я любил ходить к нему. Он жил в бедном, стоявшем у самого моря ранчо с соломенной крышей и глинобитным полом. У Наталисио было пять или шесть детей. Все они месили глину и лепили человечков - одни получше, другие похуже... И мне больше всего нравился этот жирный запах глины. Я часами мог наблюдать, как дон Наталисио лепит и раскрашивает куклы. Иногда он разрешал мне порисовать его красками. Но обычно я заворожено смотрел, как его быстрые руки придают форму глине... И мне казалось, что именно так бог сотворил мир и первого человека. Кстати, о боге - однажды я, разглядывая его причудливых животных, спросил: "Разве такие животные бывают?" Наталисио хитро прищурил глаза, широко улыбнулся и ответил: "Можно лепить животных, которые существуют, но можно лепить, сохраняя уважение к творцу, и тех, которых не существует, которых господь бог забыл создать; вероятно, из-за недостатка времени; шесть дней для сотворения мира - очень мало".

Грис улыбнулся.

- Если мне не изменяет память, полиция Чаморро преследовала Наталисио...