Сперанца

— Что вы хотите? — говорил Надален. — Нужда да беда всегда роднят…

А работа в долине шла своим чередом. Подвигалась вперед осушка болота, и там, где прежде были трясины да камыши, поднимались хлеба. За летом наступала осень, за зимою — весна, а люди в долине попрежнему рождались себе на горе и жили без радости, без свободы, без веселых песен.

Сперанца давно уже прятала под платком преждевременно поседевшие волосы и думала о том, как коротка была ее молодость и мимолетно счастье…

Уже несколько лет она не видела Таго. Когда поздно вечером она возвращалась домой, ребенок обычно спал. Она в изнеможении бросалась на постель, и ей снились рисовые поля без конца и края.

Но каждой весной, когда в первый раз куковала кукушка, у Сперанцы что-то вздрагивало в груди. Она опускала глаза, чтобы кто-нибудь не заметил, как они засветились надеждой, а про себя говорила: будет и на нашей улице праздник. Надо только не терять в это веры.

Глава сорок вторая

Когда Джованнино исполнилось шесть лет, Сперанца отвезла его к родственникам в Романью, чтобы он мог посещать школу.

С тех пор, как она девочкой уехала в долину, Сперанца ни разу не была в этих местах, и когда теперь, сойдя с поезда, она вдруг снова увидела перед собой море, у нее запрыгало сердце.

Она побежала к воде, оставив позади Эмилию с ребенком, потом повела их в деревню по песчаному берегу. Их никто не встретил, потому что Сперанца не указала в письме дня приезда.

Сперанца шла, дыша полной грудью, и свежий ветер ворошил ее волосы. Не слушая болтовни ребенка и замечаний Эмилии, она неотрывно смотрела на видневшиеся вдали паруса.

Впервые за много лет она вновь обретала былое ощущение покоя и понимала, что ей всегда хотелось вернуться на море.

Внезапно, точно выступив из чащи сосен, показалась деревня, радуя глаз красными крышами домов.

То были уже не старые, почерневшие от времени деревянные хибарки, а окрашенные в яркие цвета одноэтажные домики каменной кладки, маленькие и легкие, точно игрушечные. Сперанца улыбнулась, глядя на них, и подумала, что хороший шторм мог бы поднять их на воздух, как божьих коровок.

Тетушка Марта стояла на пороге дома. Она заметно располнела, и с годами еще явственнее стало выражение тихого блаженства, не сходившее с ее лица ни при каких обстоятельствах.

Тетя Марта всегда стояла на пороге и всегда готова была поболтать… Она окликала прохожих, расспрашивала о чем-нибудь соседей, давала советы дяде Тони, которому пришлось оставить море и заняться огородом и виноградником. А когда ей не к кому было обратиться, она разговаривала сама с собой.

Говорить для тети Марты было такой же жизненной потребностью как дышать. Она переходила от одной темы к другой, без всякой связи, с той же легкостью, с какой воробей перепрыгивает с ветки на ветку.

Сперанца тихонько подошла к дому.

— Ты слишком коротко подрезаешь эти лозы… — говорила тетушка Марта.

Сперанца огляделась и увидела показавшуюся над одним из виноградных кустов широкополую войлочную шляпу, а потом и самого дядю Тони, что-то невнятно бормотавшего себе под нос.

— Интересно, сколько сейчас времени… — продолжала тетушка Марта. — Надо пойти взглянуть на часы. Как ты думаешь, сколько времени? Ты слишком коротко подрезаешь эти лозы…

Дядя Тони выпрямился и воздел руки к небу.

— Господи, если только ты существуешь, ниспошли бурю на моряка, когда он задумает стать крестьянином!

Сперанца засмеялась, и они повернулись в ее сторону. Раздались радостные возгласы, и через минуту все уже были на кухне, все говорили одновременно, засыпая друг друга вопросами и не дожидаясь ответов.

— Откуда же это у ребенка такие волосы? Мало сказать рыжие, прямо красные… Ведь и муж у тебя брюнет, и отец был черный, да и у нас сроду не было рыжих.

— Это потому, что мой отец красный, — серьезно ответил Джованнино, которому Надален именно так объяснил цвет его волос.

Этот ответ вызвал общий смех, и Джованнино, довольный собой, вышел поглядеть на море. Но когда немного погодя женщины тоже вышли на свежий воздух, мальчуган, совершенно ошеломленный, вытаращив глаза, безмолвно смотрел на семерых огненно рыжих ребятишек, стоявших возле соседнего дома и в свою очередь молча глазевших на него.

В долине Джованнино, как обладатель редкостной шевелюры, чувствовал себя, так сказать, выдающейся личностью. А тут он вдруг упал с неба на землю, потрясенный численностью и еще более колоритными, чем у него, вихрами маленьких «горезцев».

Отец их тоже вышел из дому и, весело крича, направился к Сперанце.

— Смотри, какая женщина! — сказал он, с силой хлопая ее по плечу. — А ведь была худая, как сардинка.

Потом он взял на руки Джованнино и, потащив к соседнему домику, заорал:

— Аделе! Эй, Аделе!

Висевшая в дверях выцветшая занавеска зашевелилась, и на пороге показалась худая непричесанная женщина.

— Посмотри-ка на этого сорванца, — кричал «горезец». — Как ты думаешь, чей это сын?

Женщина пожала плечами и безучастно ответила:

— Что ж! С виду вроде бы твой…

Она подняла глаза, увидела соседей, которые смеялись, глядя на нее, и все поняла.

— Спере! — вскрикнула она и бросилась к Сперанце.

До слез взволнованные женщины обнялись. Сперанца увидела, как подурнела и похудела Аделе, и заметила, когда она улыбнулась, что у нее не хватает многих зубов. А от Аделе не скрылись пряди седых волос на висках у Сперанцы и суровая грусть в ее взгляде, которую не могла рассеять улыбка.

Они не задавали друг другу вопросов. Каждая читала на лице подруги все, что та могла бы ей рассказать, — горькую повесть о суровой жизни жен и матерей бедняков, о повседневном тяжелом труде, беспросветном и безрадостном…

— Вот это да! — орал между тем «горезец», обращаясь к Джованнино. — С такой головой тебе волей-неволей придется причалить к нам. Я возьму тебя на свою лодку, и у нас вся команда будет одной масти. Мне пришлось снять красный парус, потому что каждое утро я находил его изрезанным… Но уж волосы у нас на головах этим молодчикам не срезать.

Джованнино был в полном восторге.

Сперанца тем временем расспрашивала о друзьях и знакомых.

Микеле умер год назад: его придавила сосна, которую он срубал на дрова. Клементина скончалась от тяжелой болезни. Один из «горезцев» утонул. Во время шторма он свалился за борт, попал под киль, и от ледяной воды ему свело ноги и руки. Два других поступили в торговый флот. Дон Гаэтано слышит все хуже…

И вот после полудня Сперанца, как ее ни отговаривала Эмилия, решила навестить священника.

— Конечно, если бы мы встретились на улице, я бы тебя не узнал… Но я тебя отлично помню… — сказал Дон Гаэтано, приглашая обеих женщин в свой кабинет. — Что ты думаешь? — продолжал он, улыбаясь. — Ведь не так-то часто случается слышать такую исповедь, как та, с которой ты ко мне однажды пришла… И мне больше не попадалось помощников, которые не пили бы святое вино из чаши…

Эмилии рассказали историю с исповедью, но старуха не нашла в ней ничего смешного, а, напротив, неодобрительно покачала головой.

— Сумасшедшая, да и только. Такая уж порода, — сказала она и поспешила добавить: — К счастью, ребенок пошел ни в мать, ни в отца…

Тут Сперанце пришлось кричать на ухо Дону Гаэтано, что у нее есть сын и что она его привезла сюда, чтобы он мог ходить в школу, а Эмилия все старалась объяснить, что ребенок пошел все-таки ни в мать, ни в отца.

Дон Гаэтано показал знаком, что понял, и спросил у Сперанцы о муже. В порыве чувств она прокричала свою горестную историю. Эмилия, не стесняясь в выражениях, время от времени подавала гневные реплики.

Дон Гаэтано уловил в рассказе Сперанцы слово «эмигрант», а в выкриках Эмилии слово «преступники», и сделал обеим женщинам знак рукой, что они могут не продолжать, он и так все понял.

— Тяжелые времена! — заметил он, покачав головой и вздохнув. — Тяжелые времена!