Сперанца

— Пресвятая богородица! — вскрикнула Эмилия, спустив с колен ребенка и вскочив на ноги. — Пресвятая богородица! Не говори так даже в шутку.

Но Сперанца весело смеялась, и Эмилия, успокоившись, опять опустилась на табуретку.

— Некоторые вещи нельзя говорить даже ради смеха!

Она опять взяла на колени мальчугана, у которого уже слипались глаза, и погладила его волосы.

— Чем говорить глупости, последила бы лучше за ребенком. Он у тебя побледнел.

— Но он же всегда такой!

— Неправда, на прошлой неделе он был румянее.

— Не может быть, Эмилия. Вы же сами знаете, у кого волосы рыжие, а глаза темные, тот всегда бледный.

— А я тебе опять говорю, что он хуже выглядит…

— Ну, как хотите. Тогда я его отведу к тому доктору, про которого вам говорили, чтобы он его взвесил и дал ему порошков.

Эмилия посмотрела на нее исподлобья.

— Что это с тобой сегодня? Что ни слово, то глупость…

Немного погодя они поужинали, и Сперанца уложила ребенка.

Потом она села поближе к лампе и начала читать вслух одну из книг, оставленных Таго.

Всякий раз, когда они вместе проводили вечер, Сперанца читала, а Эмилия слушала и вязала чулки для Джованнино.

Было уже поздно, когда они погасили лампу и пошли спать.

— Эмилия, как вы думаете, Париж большой город? — вполголоса спросила Сперанца.

— О! Очень большой!

— Кем же он там работает, Таго?

— Кто его знает? Но ты не изводи себя всякими страхами. Он человек с характером, да и здоровьем его бог не обидел… И потом, это парень с головой… Вот увидишь, он нашел хорошую работу!

— Какая жалость, что нельзя ни писать ему, ни от него получить письмецо! Счастье еще, что там Роберто с семьей, они на легальном положении и могут ему помочь… Они-то мне и пишут. Он только прибавляет несколько строк от себя, и всякий раз подписывается другим именем, на почте письма вскрывают.

— Сволочи! — выругалась Эмилия.

— Они мне даже прислали открытки с видами, от себя и от Таго. Одну я вам обязательно должна показать… Какая там башня! А на другой два дворца, до того высокие, что непонятно даже, как они не обвалятся. А еще на одной — театр…

Но упоминание о театре, хотя и парижском, опять вывело Эмилию из равновесия.

— Упрямая башка… — пробормотала она.

— Кто?

— Да он, Надален… Додумался пойти в театр! Ни разу в жизни не ходил, а как раз теперь ему приспичило…

— Не сердитесь, Эмилия, он ведь пошел просвещаться. Послушавши музыку нынче вечером, он вернется домой до того культурным, что вы его просто не узнаете!

Эмилия повернулась на другой бок так, что кровать заскрипела, и сухо сказала:

— Спокойной ночи.

Однако немного погодя Сперанца проснулась от легкого шума, доносившегося из кухни. Она вскочила и, сев на кровати, увидела в проеме двери Эмилию, уже одетую и собравшуюся уходить.

— А который час?

— Не знаю, но время позднее, ночь. Я подумала, подумала и решила, что лучше мне пойти спать домой. В такую непогоду редко кто проходит по долине. Если с Надаленом что случится дорогой, никто об этом не узнает до утра. А я пойду, так сразу увижу, вернулся он или нет… Знаешь, какой он… Иногда выпивает, а спьяну недолго и в канал угодить…

Сперанца не могла ее удержать.

Почти два часа боролась Эмилия с неистовым ветром.

Надален был дома, она это поняла еще издали, увидав в темноте освещенное окно. Но и это взволновало ее. Свет не должен был гореть. Либо Надален не погасил его, ложась спать («ему керосина не жалко» — со злостью подумала Эмилия), либо с ним что-то случилось.

Она бросилась бежать во всю мочь, позабыв об усталости.

Дома она застала Надалена и Отелло.

На столе стояла бутылка, уже пустая. В очаге горел огонь. Надален сидел спиной к двери. Голова у него была обмотана чем-то белым.

Женщина, еле переводя дыхание, остановилась на пороге, но с первого взгляда увидела все. У Надалена был компресс на голове.

— Что случилось? — закричала она. — Что с тобой сделали? Кто? Почему? А вы что здесь делаете?

— Спокойно, — невозмутимо сказал Отелло. — Спокойно! Не все сразу! С ним произошел несчастный случай, и я его проводил домой.

— А! Несчастный случай? Вы такие вещи называете несчастными случаями? — завопила Эмилия и подскочила к Надалену, чтобы сорвать с его головы полотенце.

— Ой! — слабым голосом застонал Надален.

Эмилия в испуге отступила назад.

— Несчастный случай, говорите? — через минуту начала она снова. — Я знаю, его избили эти, как их там…

— Нет, нет, — сразу сказал Отелло. — Никто его не бил…

— Так почему же тогда он избит?

— Да он не избит…

— Ах, так? Выходит, на него это с неба свалилось…

— Вот, вот… Именно свалилось…

— Ну и ну… — не унималась Эмилия. — Что же тогда с вами-то стряслось? Может, и вас ненароком пришибло?

— Да вы дадите мне говорить или нет? Со мной вышла другая история. Меня поколотили по ошибке — спутали с одним человеком, которого там не было в этот вечер, вот и все. Но потом передо мной извинились… При Доне Терцо извинились…

— То-то и оно, что при Доне Терцо. Он, небось, и подучил тех парней отдубасить вас, чтобы сыграть с вами шутку…

Отелло на минуту застыл с открытым ртом, как бы размышляя над этой гипотезой, которая, очевидно, до сих пор даже не приходила ему в голову.

— Ну? — нетерпеливо сказала Эмилия. — Добьюсь я от вас или нет, что сделали с моим мужем?

Отелло, будто очнувшись, выпалил одним духом:

— Ему на голову упал бинокль. Из ложи. Он сидел как раз под ней, ему и досталось прямо по темени.

— Что упало ему на голову?.. — переспросила Эмилия.

— Бинокль.

— А что это такое?

— Одна из тех штук, которые господа берут в театр, чтобы лучше видеть…

— И большой он?

— Вот такой… — показал Отелло руками.

— И сколько он весит?

— Ну, уж это я вам не могу сказать! Я его только видел, а в руках не держал. Это надо спросить у Надалена, он-то почувствовал. Дело было так. Мы с ним сидели рядом в партере. Вдруг слышу — бух — и все. Я повернулся и вижу, он сидит, опустив голову на грудь, как будто спит. Даже не охнул! Я еще подумал про себя: «Уж это мужичье! Приходит в оперу спать…» Извините, конечно, но что было, то было, я так подумал. Потом слышу, завизжала женщина, которая сидела рядом с Надаленом, с другой стороны… Я опять посмотрел и вижу, у него все лицо в крови. Так и течет по лбу, по носу… Тут уж я тоже закричал, и все вскочили на ноги. Сумятица поднялась — описать невозможно! Один кричит: «Тихо!» Другой орет: «Занавес!» Какая-то женщина визжит: «Это все смутьяны из долины!» Наконец опустили занавес и зажгли свет. Потом его вынесли и отвезли к доктору, который зашил его рану.

Эмилия вытаращила глаза.

— Что-о? Зашил?

— А как же! Что же, по-вашему, я должен был привести его назад дырявым? Да, да, его зашили. В трех местах. Потом я помог ему добраться до дому, — сам бы он не дошел. Потом, когда мы пришли, он начал говорить, что ему очень больно, и захотел снять повязку и попросил меня намочить полотенце холодной водой из колодца и сделать ему компресс. Он говорит, что так ему лучше…

— Ой! Ой! — время от времени стонал Надален.

— Что, набрался культуры, Наталино Дзамботти? — спросила Эмилия, торопливо доставая новые полотенца. — Получил образование?

Она сняла компресс, прикрывавший рану, посмотрела на нее и слегка присвистнула… Потом отвернулась и заплакала.

Глава сорок первая

Известие о выселении из Бручаты летело из уст в уста с той быстротой, с которой обычно распространяются дурные вести.

Из неосознанной потребности обманывать себя и других его передавали, как непроверенный слух: «говорят…» Но в глубине души каждый уже был уверен, что это правда.

Все жители должны были покинуть Бручату. И это было не просто выселение из поместья, а изгнание из коммуны с запретом возвращения.