Сколь это по-немецки

Почему мы не заказываем вино, спросил Ульрих.

Ты понимаешь, что я имею в виду? Хельмут испытующе посмотрел на него.

В этом, безусловно, есть смысл.

Ты задница.

Чего ты хочешь? спросил Ульрих.

Ты ведь всегда ее недолюбливал, а? Согласись.

Кого, Марию? Не имею ничего против нее.

Согласись. Напускная веселость. Сметка, оптимизм, энергия, преувеличенная вера в меня?

Я ни с чем не согласен. Преувеличенная вера в тебя? Ты же любишь преувеличения. Ты на них процветаешь…

Ну ладно, давай уж закажем вина. Ты хочешь что-нибудь конкретное? Ульрих покачал головой. Ладно, сказал Хельмут с наигранной бодростью, что у нас тут? и погрузился в изучение вин.

Было нелегко отказаться от дома, сказал Хельмут, когда официант отошел. Я вложил в него столько труда. Это лучшее, что я когда-либо сделал. Я получил за него премию, ты же знаешь?

Да.

Работа над этим проектом принесла мне огромное удовлетворение. В то время я чувствовал, что проектирую как бы все наше будущее. Наши будущие успехи. Я никогда не сомневался в своих будущих успехах. Я, наверное, мог бы побороться. Все же дом остался, так сказать, в семье. Но ее ничто не удержит от его продажи… Ей нужно только хорошее предложение. И она это сделает просто назло, убежден в этом. Первый предоставившийся шанс. Проучить Хельмута. Проучить скалу.

Я приеду к тебе в гости, сказал Ульрих. Как насчет следующего месяца?

Дети отнеслись к этому спокойно. Не встали, похоже, ни на чью сторону. Мы видимся каждые несколько недель. Они приезжают в Брумхольдштейн. Им нравится у меня… это не совсем в Брумхольдштейне. Надо чуть — чуть отъехать. Ты увидишь…

Да, как насчет следующего месяца?

Отлично. Хельмут вытянул шею, вглядываясь в направлении кухни. Что-то они не спешат. На чем я остановился? Он вопросительно посмотрел на Ульриха.

Рассказывал о своем жилье.

Да, оно мне нравится. Невтерпеж показать его тебе. Мне нравится вновь быть одному. В Брумхольдштейне у меня офис и совсем немного сотрудников. Несколько чертежников и секретарша.

Симпатичная?

Нет. Совсем без этого. Я не хочу никаких привязанностей.

А почему вдруг Брумхольдштейн?

Он подвернулся в нужное время. Последней каплей стал полицейский участок в Вюртенбурге.

Ты имеешь в виду его разрушение?

Нет. То, что мне не заказали отстроить его заново. Это был мой проект. Эти ублюдки уничтожили мой проект. Казалось, город захочет, чтобы я поработал над тем, что, по сути, является моим зданием. С моими-то связями, я же, в конце концов, был их любимцем, следовало ожидать, что работу получу я. Естественно, приватно каждый выразил свое глубокое сожаление. Уж поверь мне. У всех серьезные лица, а на них — отражение чуткой заботы. Шайка говноедов. Ты ведь знаешь, обычная история. У меня-де связаны руки. Я не могу повлиять… Городской совет счел, что в интересах Вюртенбурга лучше поручить работу кому-то другому, тому, кто не так тесно связан с событиями. С какими событиями? Что вы имеете в виду? Все мои друзья клянут бюрократию. К черту, они и есть бюрократы. Он поднял руку, подзывая официанта. До чего они медлительны, сказал он. Что они там делают на кухне? Надо было занять столик на террасе — там почему-то обслуживают быстрее.

На террасе мы можем выпить кофе, предложил Ульрих.

Это мысль. Но в следующий раз…

После того как были поданы закуски, Хельмут продолжал то и дело приглядываться к сидящим на террасе. Как только они покончили с горячим, Хельмут встал со своего места и проследовал на террасу, где, с опущенной головой обогнув один из столиков, выбрал место напротив входа в зал, из которого они только что вышли.

Хельмут откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, подставил лицо под лучи солнца. Готов поспорить, что ты все еще в недоумении от моего решения оставить Марию, с определенным самодовольством сказал он.

Ты же только что объяснил его, сказал Ульрих, чувствуя, что невыносимо привычный диалог завлек его в ловушку. В ловушку языка, который, казалось, направлял его мысли, его ответы. О, жить бы там, где говорят на языке, которого он не понимает. К их столику подошел официант, и Хельмут спросил Ульриха, что ему взять.

Кофе.

Не желают ли господа еще что-нибудь.

Что-нибудь слоеное, задумался Ульрих и остановился на наполеоне.

Хельмут заказал кофе и булочку со взбитыми сливками.

Ты бывал здесь раньше? спросил Ульрих.

Да. И у них недурная выпечка.

Когда ты был здесь? Не проглядывала ли в его голосе определенная обида?

Ну, какое-то время назад, сказал Хельмут. На самом деле не помню. Затем расплылся в широкой улыбке. А что?

Да нет, просто так.

Нет уж, скажи. Хельмут засмеялся, и Ульрих, все еще полный беспричинной обиды, присоединился к нему. Ха-ха-ха.

Братья.

Воссоединение семьи.

Возьми еще, сказал Хельмут, давай же. Прошу тебя.

Не могу.

Ты должен. Хельмут подозвал официанта. На этот раз он заказал эклер.

Ну, так когда ты приедешь ко мне в Брумхольдштейн?

Как насчет следующего месяца?

Когда.

Когда захочешь.

Хельмут вытащил из кармана календарь, нахмурившись изучил его и, вновь покачав головой и по-прежнему теребя его пальцами, остановился на восемнадцатом.

Подходит. Прилечу.

Отлично. Я тебя встречу. Затем, щурясь от солнца, Хельмут наклонился вперед: Ты знаешь, что дом, который я спроектировал для Гизелы и Эгона, напечатан на обложке «Тrеие» за эту неделю? Прежде чем Ульрих мог что — либо сказать в ответ, Хельмут поднял руку и остановил его. Только одно незначительное упущение, возможно, недосмотр. Он рассмеялся. Поверишь ли, нигде не упомянуто мое имя. Они опустили мое чертово имя.

Не понимаю.

Чего не понять — статья об Эгоне и Гизеле, об их прекрасном доме, об их прекрасной собаке, об их прекрасном полотне Магритта, об их прекрасных друзьях, об их хорошем вкусе. Новая Германия, знаешь ли. Но ни строки о Хельмуте Харгенау. А ведь, казалось бы, как архитектор, как человек, который этот чертов дом построил, я должен быть упомянут, чтобы четыреста пятьдесят тысяч читателей имели шанс, если им когда-нибудь выпадет удача, со мной связаться. Возможно, в журнале пошли на это из-за фамилии Харгенау. Возможно, они предпочитают писать о нас, только если мы замешаны в какой-либо жалкой политической заварушке. Как бы там ни было, приятно видеть дом на обложке. Ты ведь встречался с Эгоном?

Да. Я знаком с ним и его женой. Он к тебе приезжал?

В ответ всплеск мимики. Приезжал ли он ко мне? А как, ты думаешь, я получил подряд на строительство музея? Эгон — мой связной. Он дружит с мэром. Хельмут вертел в руках свой наполовину съеденный эклер. В Вюртенбурге они вкуснее. Он посмотрел на озеро и, встав, извинился. Чувствую себя не вполне здоровым. Должно быть, из-за солнца.

Когда они вышли из ресторана, Хельмут спросил, не подбросить ли его куда-нибудь. Нет, сказал Ульрих. Я никуда не собираюсь. Ладно, сказал Хельмут с нервным смешком, быстро взглянув на часы. Хотел бы остаться с тобой… но должен идти. У меня до отъезда в Брумхольдштейн еще свидание.

Дела?

Раз не могу тебя подвезти, то давай прощаться. До следующего месяца.

Спасибо за ланч. Жаль, что у вас так с Марией. Хельмут, подняв руку, остановил такси. Это не могло не случиться. Я даже рад своей свободе, сказал он, залезая в машину. Увидимся восемнадцатого.

Хельмут не упомянул о Франце Метце.

Правда, на это у него, наверное, не было причин.

Я свяжусь с тобой, сказал Хельмут через окно такси. Ни во что не ввязывайся.

Он упомянул Марию, Паулу, Дафну, Эгона, Гизелу, своих детей, но не Франца.

Почему Ульрих помнит Франца?

Потому что тот носил ярко-красные подтяжки.

Потому что, восседая за большим кухонным столом, он обычно обставлял свою вечернюю трапезу с тем любовным тщанием, с каким офицер собирает свои войска. Редис, Radischen, направо. Зеленый лук, кольраби, кусочки селедки — налево. Кровяная колбаса, Blutwurst, рядом с черным хлебом. Liptauer. Масло. Сыр. Пиво.